Острие бритвы. Тогда и теперь

Овладев собой, она улыбнулась ему ослепительной улыбкой.

– Может быть, я подумала, что хорошо бы нам с тобой провести денек наедине.

– Может быть, но едва ли. Скорее, я подозреваю, что дядя Эллиот тебе сказал, что я отклонил предложение Генри Мэтюрина.

Говорил он легко и весело, и она решила отвечать ему в тон.

– Грэй, должно быть, ужасно разочарован. Ему так хотелось, чтобы вы работали вместе. Когда-то ведь нужно начинать, а чем дольше откладывать, тем будет труднее.

Он попыхивал трубкой, ласково ей улыбаясь, и она не могла разобрать, шутит он или говорит серьезно.

– А мне, знаешь ли, сдается, что я вовсе не мечтаю всю жизнь торговать ценными бумагами.

– Ну хорошо, тогда поступи в обучение к юристу или на медицинский.

– Нет, это тоже не для меня.

– Так чего же тебе хочется?

– Бездельничать, – отвечал он спокойно.

– Не дури, Ларри. Это ведь очень-очень серьезно.

Голос ее дрогнул, глаза наполнились слезами.

– Не плачь, родная. Я не хочу тебя терзать.

Он пересел к ней ближе, обнял ее за плечи. В голосе его было столько ласки, что она не могла сдержать слезы. Но тут же вытерла глаза и заставила себя улыбнуться.

– Говоришь, что не хочешь меня терзать, а сам терзаешь. Пойми, ведь я тебя люблю.

– И я тебя люблю, Изабелла.

Она глубоко вздохнула. Потом сбросила с плеча его руку и отодвинулась.

– Давай говорить как взрослые люди. Мужчина должен работать, Ларри. Хотя бы из самоуважения. Мы – молодая страна, и долг мужчины – участвовать в ее созидательной работе. Генри Мэтюрин только на днях говорил, что мы вступаем в такую пору, рядом с которой все достижения прошлого – ничто. Он сказал, что возможности развития у нас беспредельные, и он убежден, что к тысяча девятьсот тридцатому году мы будем самой богатой и самой великой страной во всем мире. Ведь это ужасно интересно, правда?

– Ужасно.

– Перед молодыми открыты все дороги. Тебе бы надо гордиться, что ты можешь принять участие в работе, которая нас ждет. Это так увлекательно.

– Наверно, ты права, – отвечал он смеясь, – Армор и Свифт будут выпускать все больше мясных консервов все лучшего качества, а Маккормик – все больше жнеек, а Генри Форд – все больше автомобилей. И все будут богатеть и богатеть.

– А почему бы и нет?

– Вот именно, почему бы и нет. Но меня, понимаешь, деньги не интересуют.

Изабелла фыркнула.

– Дорогой мой, не говори глупостей. Без денег не проживешь.

– Немножко у меня есть. Это и позволяет мне делать, что я хочу.

– То есть бездельничать?

– Да, – улыбнулся он.

– Ох, Ларри, с тобой так трудно говорить, – вздохнула она.

– Мне очень жаль, но тут я бессилен.

– Неправда.

Он покачал головой. Помолчал, о чем-то задумавшись. Когда же наконец заговорил, то сказал нечто совсем уж несуразное:

– Мертвецы, когда умрут, выглядят до ужаса мертвыми.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она растерянно.

– Да то, что сказал, – ответил он с виноватой улыбкой. – Когда находишься в воздухе совсем один, есть время подумать. И всякие странные мысли лезут в голову.

– Какие мысли?

– Туманные, – улыбнулся он. – Бессвязные. Путаные.

Изабелла обдумала его слова.

– А тебе не кажется, что, если бы ты стал работать, они бы прояснились и ты бы разобрался в себе?

– Я думал об этом. Я уже прикидывал, может, пойти работать плотником или в гараж.

– О Господи, Ларри, да люди подумают, что ты помешался.

– А это имеет значение?

– Для меня – да.

Опять наступило молчание. На этот раз первой заговорила она:

– Ты так изменился после Франции.

– Неудивительно. Со мной там много чего случилось.

– Например?

– Ну, что всегда бывает на войне. Один авиатор, мой лучший друг, спас мне жизнь, а сам погиб. Это было нелегко пережить.

– Расскажи.