Закон и женщина

– Я сказала только, что не понимаю образа мыслей майора.

– Что сказал дядя? Если любишь меня, говори правду.

– Дядя был очень резок. Но он старый человек, ты не должен сердиться на него.

– Я не сержусь. Что он сказал?

– Он сказал: «Запомни мои слова, Валерия. Майор знает что-то, касающееся мистера Вудвила или его семейства, но считает себя не вправе открывать это. Письмо его, правильно истолкованное, есть не что иное, как предостережение. Покажи его мистеру Вудвилу и, если хочешь, повтори ему мои слова».

Юстас прервал меня опять.

– Ты вполне уверена, что дядя сказал эти слова? – спросил он, пристально вглядываясь в мое лицо при лунном свете.

– Вполне уверена. Но я не думаю так. Не сомневайся во мне.

Он порывисто прижал меня к груди. Взгляд его испугал меня.

– Прощай, Валерия, – сказал он. – Постарайся думать обо мне снисходительно, когда будешь замужем за другим.

Он повернулся, чтобы уйти от меня. Я ухватилась за него с отчаянием.

– Я твоя и только твоя. Что сказала я, что я сделала, чтобы заслужить эти ужасные слова?

– Мы должны расстаться, ангел мой, – отвечал он с грустью. – Ты не виновата ни в чем. Можешь ли ты выйти замуж за человека, которому не доверяют твои ближайшие друзья? Моя жизнь была тяжелой. Я не внушил ни одной женщине той симпатии и дружбы, которые нашел в тебе. Тяжело лишиться тебя и обречь себя опять на одиночество! Но я должен принести эту жертву ради тебя, моя любимая. Я тоже удивлен ответом майора. Но как поверит мне твой дядя? Поверят ли мне твои друзья? Прости мне мою любовь. Прости меня и позволь мне уйти.

Я ухватилась за него отчаянно и бессознательно. Взгляд его заставил меня забыть о себе. Его слова повергли меня в отчаяние.

– Куда бы ты ни пошел, я пойду за тобой, – сказала я. – Друзья, репутация, – мне нет дела, кого или чего я лишусь. Я не могу жить без тебя. Я должна быть и буду твоей женой.

Эти порывистые слова были единственными, которые я смогла сказать, прежде чем мое горе нашло исход в слезах.

Он уступил. Он успокоил меня своим удивительным голосом, своими ласками. Он призывал небо в свидетели, что посвятит всю жизнь мне. Он поклялся, что единственной целью его жизни будет сделаться достойным такой любви, как моя. И разве он не исполнил своего обещания? Разве за клятвой этой ночи не последовала клятва перед Богом у алтаря? О, какая жизнь была передо мной! Какое неземное счастье выпало на мою долю!

Я снова подняла голову с его груди, чтобы еще раз испытать наслаждение, видя рядом с собой его – мою жизнь, мою любовь, моего мужа.

Я прикоснулась щекой к его щеке и прошептала:

– Как я люблю тебя!

И тут сердце мое замерло. Что почувствовала я на своей щеке? Слезу!

Он все еще сидел, отвернувшись от меня. Я повернула к себе его лицо, несмотря на его сопротивление, и увидела, что глаза моего мужа в день нашей свадьбы были полны слез.

Глава III

Ремзгейт

Юстасу удалось успокоить меня, но не скажу, что ему удалось рассеять мои сомнения.

Он сказал мне, что думал о контрасте между его прежней жизнью и настоящей. Горькие воспоминания о прошлом возбудили в нем сомнение, способен ли он сделать меня счастливой. Он спрашивал себя, не слишком ли поздно встретился со мной, не стал ли он уже из-за всех прошлых огорчений и неудач человеком разочарованным и разбитым. Такие мысли вызвали слезы на его глазах. Но он умоляет меня ради моей любви к нему постараться забыть об этом случае навсегда.

Я утешила, ободрила его, но по временам воспоминание об этих слезах мучило меня, и я спрашивала себя, был ли муж мой так же откровенен со мной, как я с ним.

Мы сошли с поезда в Ремзгейте.

Любимое английское побережье было пусто, сезон только что кончился. В наш план путешествия после свадьбы входила прогулка по Средиземному морю на яхте, которую предложил Юстасу один его друг. Мы оба любили море и, кроме того, вследствие обстоятельств, сопровождавших наш брак, оба желали избежать встреч с родными и знакомыми. С этой целью, обвенчавшись тайно в Лондоне, мы решили уведомить капитана яхты, чтобы он ожидал нас в Ремзгейте. Из этого порта мы могли отплыть незаметнее, чем из многолюдного порта на острове Уайте.

Прошло три дня восхитительного уединения и невыразимого счастья, три дня, которые не забудутся нами и не повторятся для нас за всю нашу жизнь.

Рано утром на четвертый день случилось обстоятельство, в сущности, ничтожное, но удивившее меня.

Я проснулась внезапно и беспричинно от глубокого безмятежного сна с чувством какого-то странного нервного беспокойства, которого никогда не испытывала прежде. В доме викария мой крепкий сон был предметом многих безобидных шуток. С той минуты, как голова моя опускалась на подушку, и до тех пор, пока не раздавался стук горничной в мою дверь, я не просыпалась никогда. Во всякое время и при всяких обстоятельствах моей жизни я спала долгим беспробудным сном ребенка.

Теперь же я проснулась без всякой определенной причины за несколько часов до моего обычного времени. Я попыталась успокоиться и заснуть опять, но сон не возвращался. Я была в таком тревожном состоянии, что не могла лежать спокойно в постели. Муж спал крепким сном возле меня. Я встала, стараясь не потревожить его, и надела блузу и туфли.

Я подошла к окну. Солнце всходило на тихое серое небо. На некоторое время великолепное зрелище успокаивающе подействовало на мои нервы, но скоро прежнее беспокойство опять овладело мной. Я начала ходить взад и вперед по комнате, но монотонное движение скоро утомило меня. Взяла книгу, но внимание мое блуждало, автор не был в силах привлечь его. Я встала и поглядела с нежностью на Юстаса, радуясь его крепкому сну. Потом я подошла опять к окну, но картина прекрасного утра не произвела на меня в этот раз никакого впечатления. Я перешла к зеркалу и взглянула на себя. Какой у меня был утомленный и болезненный вид из-за того, что я проснулась раньше времени. Я повернулась и поглядела вокруг себя, не зная, что делать. Заключение в четырех стенах комнаты начало казаться мне нестерпимым. Я отворила дверь и перешла в уборную мужа, надеясь, что перемена комнаты успокоит меня.

Первое, что бросилось мне в глаза, была его туалетная шкатулка на туалетном столе. Она была открыта.

Я вынула из одного отделения флаконы, банки, щетки, гребни, ножи и ножницы, из другого письменные принадлежности. Я понюхала банки и флаконы и тщательно вытерла их платком. Мало-помалу я совершенно опустошила шкатулку. Она была обита голубым бархатом. В одном углу я заметила тонкий голубой шнурок. Я потянула его и увидела, что доска, которую я считала дном шкатулки, была крышкой секретного отделения для писем и бумаг. В моем странном состоянии духа – капризная, праздная, любопытная – я для развлечения решилась вынуть и бумаги, как вынула все прочее.

Я нашла несколько уплаченных счетов, нисколько не интересных для меня, несколько писем, которые я, конечно, отложила в сторону, взглянув только на адреса, и в самом низу фотографический портрет, лицом вниз и с надписью на обороте. Я взглянула на надпись и прочла:

«Моему милому сыну Юстасу».

Его мать! Женщина, так упорно и безжалостно противившаяся нашему браку!

Я поспешно перевернула портрет, ожидая увидеть женщину с наружностью строгой, сердитой, повелительной. К удивлению моему, я увидела лицо, сохранившее следы замечательной красоты, лицо, хотя и выражавшее необыкновенную твердость, но вместе с тем доброе, нежное, привлекательное. Седые волосы, спереди мелкими локонами спускавшиеся по обеим сторонам лица, сзади были спрятаны под шелковую сетку. С одной стороны рта было какое-то пятнышко, вероятно родинка, довершавшее отличительную особенность лица. Я глядела и глядела, стараясь запечатлеть в памяти это лицо, и все более и более убеждалась, что женщина, оскорбившая меня и моих родных, обладала необычайной привлекательностью.

Я впала в глубокую задумчивость. Моя находка успокоила меня, как не могло бы успокоить ничто другое.

Бой часов внизу напомнил мне о ходе времени. Я тщательно уложила опять в шкатулку все вынутые вещи, начав с портрета, в том порядке, как нашла их, и вернулась в спальню. Когда я взглянула опять на мужа, все еще спавшего спокойным сном, в уме моем возник вопрос: почему его добрая, кроткая мать так упорно старалась разлучить нас, почему она так решительно и безжалостно восстала против женитьбы сына?

Могла ли я задать этот вопрос Юстасу, когда он проснулся? Нет. Я не решилась на это. У нас было безмолвно решено не говорить никогда о его матери, и, кроме того, он мог рассердиться, узнав, что я открыла потайное отделение его шкатулки.

В этот день после завтрака мы получили наконец известие о яхте. Она прибыла благополучно в гавань, и капитан ее ожидал распоряжений моего мужа.

Юстасу не хотелось, чтобы я сопровождала его на яхту. Ему придется, сказал он, осмотреть инвентарь судна и решать вопросы, неинтересные для меня. Он спросил, не подожду ли я его возвращения дома. Но день был великолепный, и я выразила желание погулять по берегу, а хозяйка нашей квартиры, случайно вошедшая в это время в комнату, вызвалась сопровождать меня и заботиться обо мне. Решено было, что мы пройдем сколько нам вздумается по направлению к Бродстерсу и что Юстас, окончив свои распоряжения на яхте, присоединится к нам.

Полчаса спустя я и хозяйка были уже на берегу.

Картина, окружавшая нас в это тихое осеннее утро, была в полном смысле слова восхитительная. Легкий морской ветерок, светлое небо, блестящее синее море, освещенные солнцем холмы, ряды судов, скользивших по большой морской дороге Британского канала, – все это было так прекрасно, что я способна была бы прыгать от восторга как ребенок, если была бы одна. Единственной неприятностью, нарушавшей мое блаженство, была болтовня моей спутницы. Эта добрая, прямая, но глупая женщина говорила без умолку, не обращая внимания, слушаю я ее или нет.

Спустя полчаса или немного более после выхода из дома мы нагнали пожилую леди, шедшую впереди нас по берегу.

В ту самую минуту, как мы поравнялись с ней, она вынула из кармана носовой платок и нечаянно обронила письмо, но, не заметив этого, продолжала идти дальше. Я подняла письмо и возвратила его старой леди.

Взглянув на ее лицо, когда она повернулась ко мне, выражая свою благодарность, я остолбенела. Передо мной стоял оригинал портрета, найденного мной в шкатулке мужа! Передо мной, лицо к лицу, стояла мать моего мужа! Я узнала ее седые волосы, приветливое выражение лица, родинку в углу рта. Сомнения быть не могло: я встретилась с матерью Юстаса.