Они скакали на месте и били себя по спине и по плечам, чтобы согреться, но им становилось все холоднее, а в довершение ко всему вошел неизвестный дядька в ватнике и закричал:
– Разрешение от Дим Димыча есть?
– Нету.
– А ну, вон отсюда!
– Да что ты, дядя? – взмолился Богачев. – Мы же как негры теперь, дай хоть отмыться.
– Разрешения у вас нету – не могу!
– Потом принесем.
– А почем я знаю, кто вы такие? Электростанция – объект, а не шутки, а вы тут голые бегаете. Одевайтесь, не то за милицией пойду.
В этот критический момент вошел Аветисян.
– Ой, миленький, – застонал он, – а я тебя по всему подвалу ищу, давай холодной воды скорее!
– А разрешение от Дим Димыча есть?
– Есть, есть, – закивал головой Аветисян и вытащил из портфеля, в котором держал белье, два рубля.
Человек в ватнике спрятал деньги и отошел к стене. Там он нажал какую-то кнопку, и сразу же пошла холодная вода.
– Сейчас веников принесу, – сказал он и вышел.
Мылись в молчании, проклиная Аветисяна. Было по-прежнему холодно, а вода отдавала мазутом.
Вернувшись к себе, они сказали Володе Пьянкову:
– Слушай, это не баня, а сказка. Иди, пока не поздно, там и веники есть.
– Давайте, давайте, – сказал Пьянков, – осторожнее на поворотах, здесь пришибленных в детстве нет.
5
Уже около самолета экипаж Струмилина догнал запыхавшийся диспетчер. Он отозвал в сторону Володю и попросил его:
– Отдай на Диксоне Галочке с радиостанции, – и передал две рыбины.
– Нельмы?
– Да.
– На строганинку?
– Да.
– Не возьму.
– Почему?
– Испортятся. Нам еще до Диксона ходить и ходить.
– Да нет же. Сейчас вам приказ передадут: взять на Тикси науку и переходить в Диксон.
– Командир! – крикнул Володя радостно. – На науку нас переводят!
Богачев запрыгал на одной ноге, как мальчишка. Диспетчер засмеялся. Богачев покраснел и стал делать вид, что прыгал он не от радости, а потому, что в унту попал камешек.
Струмилин и Аветисян переглянулись, и Брок увидел в глазах командира ту нежность, которую он уже не раз замечал, когда командир смотрел на Павла.
– Какие будут ЦУ? – спросил Володя диспетчера, забрасывая рыбины в самолет.
– Главное ЦУ – не расплавьте мой подарок, рыбка хорошо заморожена, упаси бог, потечет!
– Я положу в хвост.
– Спасибо.
– Так, значит, ЦУ не будет?
– Он сейчас нам ОВЦУ даст, – предположил Брок, – все диспетчеры очень любят давать не просто ЦУ, но обязательно ОВЦУ.
Богачев, слушая этот разговор, спросил у Аветисяна:
– Геворк Аркадьевич, они сейчас по-датски изъясняются или как?
– По-советски, – ответил Аветисян. – ЦУ – значит «ценные указания», а ОВЦУ – «особой важности ценные указания». В толковом словаре у Даля таких слов нет, но они экономны и выразительны, в этом спору нет. Они – памятники эпохи.
– Есть спор, – возразил Богачев, – так испортили язык! Я вообще скоро из протеста на славянский перейду. Чтобы поломать эти памятники эпохи.
– Что же тогда делать нам? – поинтересовался Аветисян. – И вообще не националист ли вы, Паша?
– Вы заведете себе переводчика, – сказал Богачев, – или я выучу армянский.
– Последнее меня устраивает, а то с переводчиком себя чувствуешь иностранным туристом.
Когда поднялись в воздух и легли курсом на Тикси, Брок принял радиограмму с предписанием зайти в Тикси и забрать экспедицию.
– Правду говорил рыбак-то, – сказал Богачев, – теперь полетаем по-настоящему.
Самолет шел над тундрой. Солнце катилось по снегу огромным белым диском. Заструги ломались скифскими луками. Снег сливался на горизонте с таким же синим небом, и от этого казалось, что далеко впереди океан.
Брок передал Струмилину радиограмму из Чокурдаха. На бланке он записал направление и силу ветра, температуру воздуха и прогноз. Струмилин бегло просмотрел радиограмму и передал ее Богачеву.
– Сегодня будете сажать машину, – сказал Струмилин.