Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы

– Здравствуйте, товарищ Степанов, – сказал седой, – меня зовут Виктор Михайлович. Бога ради, простите этих ребят: они дети горькой русской эмиграции, в их сердцах постоянная боль. Ведь ни одна нация, кроме русской, не знала такой опустошительной эмиграции. Кто это с вами?

– Эд Стюарт, писатель из Штатов.

Виктор Михайлович кивнул Эду и сказал:

– В России перемены… Идти вдвоем с американцем к нам на шхуну… Не боитесь, что дома потревожит КГБ?

– Боюсь, – ответил Степанов. – Видите, как боюсь…

– Он что – из ваших американцев?

– То есть?

– Марксист?

– Почему? Нормальный империалист.

– У вас тут есть что выпить? – спросил Эд. – Кроме пива, конечно.

– Я говорю только по-немецки, – ответил Виктор Михайлович. – Что он спрашивает?

– Он хочет выпить.

– У нас вообще-то безалкогольный студенческий корабль, но вас я угощу из своих запасов.

– Вы тоже студент? Или как?

– Я преподаватель.

– Чему учите? – хмыкнул Степанов.

– Хватит об этом, – улыбнулся Виктор Михайлович. – Я сейчас вам принесу «Посев». Мы защищаем вашу последнюю книгу от советской критики. Герр Шульц! – крикнул он вдруг страшным, немецким, командным голосом. – Герр Шульц! Три виски! Герр Шульц!

Появился здоровенный, толстый немец.

– Кто это? – спросил Эд одного из американцев, которые по-прежнему стояли чуть в стороне, словно родители, наблюдающие за тем, как играют детишки.

– Это их Гиммлер, – засмеялся самый высокий американец, – какой-то оберфюрер.

– При чем тут Гиммлер, – поморщился Виктор Михайлович. – Этот американец говорит по-русски?

– Ни бельмеса, – ответил Степанов.

– Обычная американская невоспитанность. Молодая нация, нет культуры, ничего не поделаешь. Герр Шульц – старый демократ.

Потом Степанов и Эд долго ходили по набережной. Белые ночи были на изломе. В серых, зыбких ночных сумерках лица людей были трагичны и нереальны.

– Политика может простить ту или иную ошибку, но она не простит глупости, – говорил Степанов задумчиво. – Живет у вас Керенский, Струве, тысячи других наших эмигрантов – и пусть себе живут. Но когда вы поддерживаете НТС, то вы поддерживаете фашизм: они шли с Гитлером во время войны и сжигали в печах детей.

– Почему вы думаете, что мы их поддерживаем?

– Откуда на шхуне появились три ваших паренька в штатском?

– Вы думаете, они – наши?

– Уж не наши, во всяком случае.

Эд рассмеялся.

– Только не думайте, – сказал он, – что если я ругаю моего президента, то, значит, я выступаю за вас. Ругать тех, кто неверно правит твоей родиной, совсем не значит желать ей зла. Часто – наоборот.

– Вы ругали своего президента?

– Буду. Когда вернусь.

– В какой газете? Я посмотрю.

Эд назвал газету, от которой он приехал.

– Между прочим, который час? – спросил он. – В потасовке я потерял часы.

– Что ж после потасовки не поискали?

– Я щупал ногой под столом. Там не было.

– Богатая вы нация, – сказал Степанов, – можно было и руками пощупать. А времени сейчас половина третьего.

– Ого! – присвистнул Эд. – Жена в гостинице лезет на стену.

– Всякий порядочный мужчина должен немного бояться жены, – сказал Степанов, – жену не боится только прощелыга или гений.

– Не всякий гений, – добавил Эд, – а только тот, который вступил в брак уже состоявшимся гением.

– Это вы к тому, что нет пророка в своем отечестве?

Эд поднял палец, остановился и записал что-то в книжечку: каждый человек строит себе баррикаду на тех мудростях, которые утверждают его в своих же глазах.

23.20

Эд спросил Билла, когда они вышли из штурманской прокуренной комнаты:

– Ты куда? К туземной женщине?

– Не знаю, командир, – ответил Билл, смутившись, – сначала я хочу посмотреть на белых женщин.

– Где ты их тут увидишь?

– Сегодня должны прилететь какие-то благотворительные журналистки из дома. Они путешествуют по Азии и должны завернуть сюда из Бангкока.