Арабский халифат. Золотой век ислама

Собственно говоря, это был протест против системы Умара. Ибо Умар был тем, кто вырвал фай из рук войска и передал его государству, вопреки Корану, хотя и в соответствии с тенденцией налогообложения, которой в значительной мере уже следовал Мухаммед[20 - Мухаммед уже отобрал в пользу государства то, что было взято без борьбы. Даже в конфискации старой химы (мн. ч. ахма) и выделения новой химы в качестве пастбищ для верблюдов и лошадей в составе государственного имущества Мухаммед предвосхитил Умара и таким образом подал пример для конфискации владений.]. Тот факт, что недовольство возникло и распространилось не при Умаре, а при Усмане, можно объяснить не только изменившимися временами, но и разницей между личностями правителей. Усман справедливо сказал, что против него говорили такое, чего никто не осмелился бы сказать против Умара. Ему не хватало властности и авторитета, которыми обладал его предшественник, поэтому деспотизм и самонадеянность функционеров и чиновников при нем усилились по сравнению с правлением Умара, которого они боялись, и это выглядело тем хуже, что он имел обыкновение назначать их из числа своих родственников. Складывалось впечатление, что халифат стал прерогативой нескольких привилегированных личностей, которым было позволено кормиться за счет провинций.

Высокопоставленные сподвижники пророка встретились в Медине с представителями провинций. Они обладали подавляюще большей частью капитала, особенно ансары во главе с Али, Тальхой и Ибн аз-Зубайром, чтобы поддерживать их в ненависти к клике Усмана, ненависти, которая в их случае возникла по совсем иному поводу. Для них было простой задачей придать соперничеству с Усманом нужный религиозный акцент, заявить претензии на роль истинных представителей старой подлинной теократии и защитников Корана и сунны, а также использовать общее недовольство к своей выгоде. При всей своей дерзости и непокорстве в поступках по отношению к Усману они не хотели открыто объявлять ему войну при поддержке жителей Медины. Они предпочли разбередить провинции, которые в какой-то мере обладали военной и финансовой мощью государства, в то время как в Медине был сосредоточен только моральный авторитет ислама. В 34 году от хиджры (654–655) они писали в провинции: «Если вы хотите начать священную войну, то ее место теперь у нас в Медине». Первый ответ это обращение нашло в Куфе, главном сосредоточии оппозиционных мукатила. В конце 34 года (июнь 655 года), когда наместники во время хаджа, как обычно, находились в Мекке вместе с халифом, там вспыхнуло восстание под предводительством Малика аль-Аштара, видного йеменца и преданного друга Али. Тысяча человек из Куфы встала перед городом и преградила вход своему наместнику Саиду, когда он вернулся из Мекки. Однако Усман сместил Саида без дальнейших церемоний, дал повстанцам того наместника, который был им по вкусу, и таким образом на время успокоил их.

Тогда вместо куфийцев египтяне отправились в Медину. В Египте вместо завоевателя Амра Ибн аль-Аса Усман назначил своего двоюродного брата Ибн Абу Сарха, хотя Мухаммед объявил того вне закона. Поэтому Амр, человек очень опасный, был его врагом, способствовал усилению недовольства против него в Медине и, вероятно, не постеснялся сделать то же самое и в Египте. Другими тамошними мятежниками были Мухаммед ибн Абу Хузайфа, приемный сын халифа, и Мухаммед ибн Абу Бакр, ревностный сторонник Али. В великой морской битве с императором Константином у ликийского побережья они отделились на своем корабле от арабского флота, сказав, что воины покидают истинную священную войну. Они предъявляли озлобленные обвинения Усману, в частности упрекая его в том, что он поставил своих родственников на все прибыльные места и таким образом посеял опасное семя. Это случилось в 34 году от хиджры. В следующем году полтысячи арабов из Египта послушались призыва к одобренной Богом войне с внутренним врагом. Они предстали перед Мединой примерно в десятом месяце 35 года (апрель 656 года), выдвинули халифу определенные требования и угрожали насилием, если он их не удовлетворит. Жители Медины, за редким исключением, встали на их сторону и поддержали их. Поскольку Усман, правитель самого на тот момент мощного государства в мире, не имел в своем распоряжении абсолютно никаких внешних сил, он снизошел до переговоров с чернью. Ему удалось убедить египтян вернуться, пообещав им загладить их обиды, но, как только они ушли, он снова укрепил свое положение при поддержке Марвана и родственников из Омейядов. В следующую пятницу он выступил в мечети с речью, в которой утверждал, что египтяне осознали свои ошибки и поэтому отступили. Тогда люди Медины, из которых состояли присутствовавшие на богослужении, пришли в ярость и, не довольствуясь одними упреками, так побили старика, что он лишился чувств и его пришлось нести домой. Это было его последнее публичное выступление в мечети. Тогда мединцы стали группами появляться перед даром[21 - Дар – огороженное скопление домов или комнат (в арабском языке нет различия между этими понятиями) с одной дверью.] Усмана, который находился неподалеку от мечети, не обращая внимания на требования разойтись. Через несколько дней египтяне внезапно вновь появились на сцене, принеся с собой роковое письмо от халифа, которое и предъявили ему[22 - Урия Хеттеянин (2 Цар., 11), гибели которого пожелал царь Давид и с этой целью отправил его с письмом к командующему армией, где приказал поставить Урию в место «самого сильного сражения». Выражение «письмо Урии» используется в смысле «письмо, грозящее гибелью своему подателю». (Примем, пер.)]. Он отрицал, что написал его, и заявил, что ничего о нем не знает. «Разве такое может случиться против твоей воли? – сказали они. – Тогда ты не наместник!» Но он категорически отказался согласиться с этим намеком на отречение и заявил: «Я не стану снимать с себя одежды, в которые облачил меня Бог». Начиная с того времени он фактически находился в осаде; его слуги и гости, а также несколько родственников обороняли его в даре. Мединцы отпустили египтян восвояси; если бы они захотели, им было бы нетрудно справиться с несколькими сотнями человек. Они подняли восстание против халифа, но предоставили заканчивать его посторонним мятежникам, и даже в этом они фактически оказали им помощь, особенно часть ансаров. Высокопоставленные сподвижники Али, Тальха и Ибн аз-Зубайр, которые были главными виновниками этого пожара, не прилагали никаких усилий, чтобы его потушить. Их отношение к халифу скорее было сожалением о том, что они не могли ему помочь, поскольку они не имели возможности действовать свободно, а только старались поддерживать видимость. На самом деле они ничего не делали, чтобы остановить ход событий, в надежде, что все это в итоге пойдет им на пользу.

Решающее изменение к худшему, первое кровопролитие, произошло из-за защитников дара. Один из них бросил камень в голову старого «сподвижника», который стоял в толпе, и убил его. Усман отказался выдать виновника. Тогда осаждающие почувствовали себя оправданными в своих действиях и, отбросив всякие колебания, пошли в атаку на дар; командовал ими египтянин Ибн Удайс из племени бали, прислонившись к мечети. За дверью друзья Усмана сражались за него, и даже после того, как дар подожгли, они пытались сдержать нападавших. Но тем временем некоторые из нападавших проникли в дар через соседний дом и уже вошли в комнату самого халифа, где тот, не тревожась из-за доносящегося снаружи шума, молился перед Кораном. Мухаммед ибн Абу Бакр, сын его друга и предшественника, первым применил против него насилие; Кинана ибн Бишр ат-Туджиби нанес смертельный удар, а несколько других выместили свой гнев на трупе. После этой сцены в сражении больше не было смысла, и оставшиеся в живых защитники смогли без особого труда уйти в безопасное место. Это произошло в пятницу 18-го числа месяца зуль-хиджа 35 года от хиджры (17 июня 656 года). Похороны убитого халифа были отложены на значительное время, пока по настоятельной просьбе его вдовы Наили из племени кальбитов несколько преданных людей не отважились их совершить. Необмытое тело, распростертое на двери, о которую оно билось головой при каждом неровном шаге носильщиков, спешно вынесли во мрак ночи под аккомпанемент бросаемых камней и проклятий. Его пришлось похоронить на еврейском кладбище; ансары даже не позволили дать ему погребения в обычном месте; это было все равно что зарыть животное на живодерне.

Убийство Усмана оказалось более судьбоносным, чем практически любое иное событие в истории ислама. С того момента вопрос, кто встанет во главе теократии, решался с мечом в руке. Врата Януса[23 - Из-за этого убитого халифа называют «открытыми вратами».] открылись для междоусобиц и больше никогда не закрывались[24 - В Риме ворота храма Януса стояли открытыми в продолжение войны и запирались после ее окончания. (Примеч. пер.)]. Единство общины Мухаммеда, представленное имамом во главе ее, в лучшем случае можно было сохранить извне силой оружия; на самом же деле джамаат распался и разделился на фракции, которые постоянно пытались помешать друг другу и поднять оружие за своего имама против чужого, фактически находящегося у власти. Это была мучительная дилемма для благочестивых[25 - Поэтому междоусобица называется фитна – «искушение».]. Если они воздерживались от решительных действий, то шли против заповеди, настойчиво подчеркиваемой в исламе, о том, что нужно открыто демонстрировать свою приверженность выступать за правое дело и словом и действием, а если они вставали на ту или иную сторону, то тем самым пренебрегали основополагающей гипотезой теократии, которая заключается в том, что верующие не должны проливать кровь в междоусобицах, а должны сражаться не друг с другом, а только с неверными. Вопрос «Что скажешь об убийстве Усмана?» смущал их умы.

Плоды рокового деяния упали в руки Али. После смерти Абу Бакра, Умара и Ибн Ауфа зять пророка был, бесспорно, главой сподвижников и пользовался большим уважением, чем Тальха и Ибн аз-Зубайр. Уже во время нападения на дар Усмана он выступал в качестве имама во время публичного богослужения, а также назначил главу хаджа, и в целом в Медине, особенно среди ансаров, считалось, что он уже точно будет преемником Усмана. Египтяне тоже были на его стороне, действовали только ему на руку, и никому иному, и в суматохе момента сумели склонить чашу весов в его пользу. В тот самый день, когда произошло убийство Усмана, Али публично принесли присягу в мединской мечети. Правда, после первой радости началась реакция; волнения улеглись; народ Медины без особого восторга встретил нового халифа, получившего власть из таких нечистых рук, и не оказывал ему большой поддержки. В тот момент для халифа стало удачей, что остальные два «триумвира» – Тальха и Ибн аз-Зубайр – бесстыдно обернулись против него, поскольку таким образом они предоставили ему убедительную причину порвать с ними. До тех пор пока Усман был жив, они ревностно агитировали против него, по-видимому в интересах Али, которому позволяли поступать по собственному усмотрению, но теперь они выступили в качестве его конкурентов и заклеймили как зачинщика убийства, которое оказалось таким выгодным для Али. Они покинули Медину и отправились в Мекку, где находилась Айша, матерь правоверных. Она пребывала в благочестивом уединении, подальше от восстания против Усмана, в котором также сыграла значительную роль, еще до того как оно достигло зенита, и удалилась, чтобы иметь возможность умыть руки, словно ни в чем не повинная, и сохранить свое положение после того, как все закончится. Она не выносила Али и, услышав, что ему принесли присягу верности, открыто объявила Усмана святым и призвала отомстить за него новому халифу. Вокруг нее сплотилась группа беглецов, которые в глубине души придерживались совсем разных взглядов, и Тальха с Ибн аз-Зубайром явились к ней и нашли у нее приют. Эти трое встали во главе движения против Али в Аравии, но из Мекки они не могли вести военные действия против далекой Медины, потому решили покинуть Аравию и отправиться в Басру, где имели связи, и им удалось овладеть городом и превратить его в свою твердыню. Ввиду этого Али не считал для себя возможным оставаться в Медине. Он последовал за ними в Ирак и даже отправился в Куфу, где влиятельный йеменец Малик аль-Аштар уже подготовил почву для его появления. Вместе с куфийцами он напал на басрийцев и одержал над ними победу возле их города в так называемой Битве верблюда, так как она шла вокруг верблюда Аиши (9 декабря 656 года). Тальха и Ибн аз-Зубайр пали, Айша проиграла свои ставки и ушла со сцены. Басра заключила мир с Али, и весь Ирак признал его власть. Али остался в Куфе, выбрав ее в качестве своей резиденции.

Поэтому непосредственным следствием убийства Усмана стало то, что прежний халифат в городе пророка прекратил свое существование, а новый возник за пределами Медины. Халифат утратил свою святость; борьба за него зависела от силы, а сила находилась в провинциях. Племена в основном переселились в города-гарнизоны, центр тяжести сместился из Аравии. Люди Медины сами окончательно закрепили это положение, когда призвали жителей провинций и позволили им поступать по собственному усмотрению в своем городе, тем самым отказавшись от гегемонии. Сами высокопоставленные сподвижники совершили политическое самоубийство, поскольку разрушили моральный авторитет, на который опиралась их безопасность; если теперь главным фактором стала сила, то другие сумели их пересилить. С того времени Аравия, опустошенная всеобщей хиджрой, опустилась значительно ниже того уровня, на котором стояла до ислама; в старинных песнях мы слышим жалобные сетования по этому поводу. Медина перестала быть центром халифата, и все ее попытки вернуть утраченное положение оказались тщетными. Она оставалась лишь местом передачи исламского предания, которая переросла там в систематическое изучение, и превратилась в Одолламскую пещеру[26 - В Одолламской пещере Давид скрывался от Саула и Анхуса и вел войну с филистимлянами (Первая и Вторая книги Царств).] для вытесненных членов исламской аристократии, которым так благоволил Мухаммед, и оттуда они время от времени пытались громко заявить о своих требованиях. Однако Медина обладала естественной привлекательностью для людей, которые уже сыграли свою политическую роль или отошли от активной жизни по другим причинам и имели возможность жить в свое удовольствие. Так город правоверных стал городом богатого и блестящего арабского общества, которое желало развлекаться, городом удовольствий, музыки и песен, беззаботности и распутства.

Из Куфы Али правил всем Арабским халифатом, но не Сирией. Эта провинция находилась на отдельном положении. Туда арабы в основном попадали через хиджру, и в ней существовали другие традиции, нежели традиции Куфы и Басры. Тамошние арабы долгое время находились под влиянием Греко-Римской империи и еще в доисламские времена входили в царство, а именно гассанидское, поэтому в какой-то степени были привычны к порядку и повиновению. Они не восстали против своего наместника, хотя он и был из Омейядов. Муавия ибн Абу Суфьян в течение 20 лет был наместником Сирии к всеобщему удовлетворению, и ему не приходило в голову отказаться от своего поста и признать Али. Его позиция по отношению к Али отличалась от позиции Ибн аз-Зубайра и Тальхи и была более благосклонной. Он не предъявлял никаких претензий на халифат. Он твердо обосновался в провинции, которой правил, не думая, что после убийства Усмана ему придется освободить свой пост, и сохранил его, будучи в оппозиции к перевороту. Он сумел запечатлеть на своем знамени верность и повиновение законному правителю, не примыкая к мятежу, который все же был мятежом, хотя его и подняли правоверные во имя ислама. Муавии оказалось на руку то, что он, как родственник убитого халифа, имел право и обязанность отомстить за него, поскольку только он располагал соответствующими средствами и способами, ведь в Сирии в его распоряжении находилась регулярная армия.

Вскоре после Битвы верблюда Али и иракцы выступили против сирийцев и столкнулись с их армией на границе у Евфрата. Последовала яростная битва близ селения Сиффин, и в конце концов победа стала склоняться на сторону Али, но, когда сирийцам уже угрожала гибель от рук противника, они накололи на свои копья свитки Корана. Иракцы поняли, что они хотели этим сказать: «Вы проливаете кровь мусульман, которые, как и вы сами, исполняют слово Божье», и это произвело на них впечатление. Защищая правое дело и теократию, они вели борьбу против Усмана, затем против Аиши и басрийцев, а теперь против Муавии и сирийцев. Таким образом, джамаат, единство общины Мухаммеда, распался. Было ли это правильно? В момент глубоких переживаний эта антиномия резко встала перед ними, и они растерялись. Правоверные, которые были первыми в битве и служили примером для соратников, первыми сложили оружие перед Кораном, а остальные последовали за ними. Они также заставили Али прекратить боевые действия и решить вопрос о правопреемстве не мечом, а Кораном, то есть передать его третейским судьям, которые должны были руководствоваться изложенными в Коране принципами, а когда он воспротивился, ему пригрозили участью Усмана. Но когда войско двинулось в обратный поход из Сиффина в Куфу, всю армию Али вдруг осенила мысль, что ее победили при помощи ничтожной уловки, и те самые люди, которые первыми попались в ловушку и повели остальных за собой, теперь же горько сожалели об этом. Они винили себя в том, что позволили запутать себя и на одно лишь мгновение поколебать свою веру в божественную справедливость свержения Усмана, но при этом упрекали и Али за то, что он согласился на третейский суд, ведь тем самым он поставил под вопрос праведность самого дела, за которое они сражались. Они потребовали, чтобы он немедленно отменил решение, к которому сами же принудили его против воли, и разорвал только что заключенный с сирийцами договор. Когда он не подчинился и не пожелал плясать под их дудку всякий раз, как им вздумается на ней поиграть, они отреклись от него и разбили отдельный лагерь в Харуре, недалеко от Куфы. Поэтому они получили имя харуриты, но чаще всего их называли хариджитами (то есть отступниками или мятежниками).

На этот раз они не привлекли к себе целые толпы. Иракцы, под которыми прежде всего следует понимать жителей Куфы, в целом непоколебимо стояли за Али. Однако с ними его связывали не те отношения, которые связывали Муавию с сирийцами, и далеко не столь благосклонные. Муавия не вышел из рядов своих подданных, а обладал властью над ними; он не был обязан им своим положением, а был независим от них, когда отдавал им приказы. Разумеется, они также были убеждены, что правда на его стороне в борьбе с убийцами Усмана, но они сражались бы за него при любых обстоятельствах. Сирийцы давно знали и уважали его, и, кроме того, с ранних времен они привыкли к определенному военному духу. С другой стороны, иракцы не могли забыть, что Али обязан своей властью перевороту, и у него не было ни времени, ни средств, чтобы компенсировать этот недостаток исключительными личностными качествами. Иракские воины не забыли, что именно они выдвинули его; они были слишком недисциплинированными или, может быть, слишком фанатичными, чтобы следовать за своим халифом всюду, куда бы он их ни вел. Они, конечно, пожалели, когда было уже слишком поздно, что из-за них он проиграл свою игру в Сиффине, но не исправили своей ошибки тем, что теперь стали помогать ему в борьбе против сирийцев, после того как решение третейского суда было воспринято как насмешка и боевые действия возобновились. Али не мог заставить их отправиться в новую военную кампанию, потому что они не предоставили ему военной службы так срочно, как он того требовал, чем позволили Муавии покорить Египет и изводить Ирак молниеносными набегами до самой Куфы. Когда армия наконец-то собралась и была готова выступить, Али был убит, а его сын и преемник Хасан, чувствуя себя неспособным занять его место, продал свои права претендента на власть Муавии. Тогда Муавия смог официально вступить в Куфу, и иракские солдаты должны были принести ему присягу верности. Это положило конец гражданской войне.

Омейяды завоевали халифат, но только в Сирии (с Месопотамией и Египтом) их положение было надежным. Повсюду они сталкивались с оппозицией, как тайной, так и явной. Они могли сохранить свое положение только силой и почти всегда были заняты тем, что предотвращали или пресекали перевороты, средоточием которых, как и прежде, был центр Ирака, особенно город Куфа.

В борьбе с сирийцами иракцы потерпели поражение, по крайней мере они проиграли игру. Следовательно, халифат, а вместе с ним и главная казна переехали из Куфы в Дамаск. Это горько аукнулось иракцам, когда было уже слишком поздно. Прежде им принадлежало царство, а теперь они опустились до положения простой провинции. Они потеряли доходы от завоеванной ими земли, и им пришлось довольствоваться крохами пенсий, которые падали со стола их господ. Их держали под контролем с помощью денежных выплат, без которых они не могли обойтись и которые правительство могло сократить или вовсе отменить. Неудивительно, что они считали власть сирийцев тяжелым бременем и были готовы сбросить его при первой же благоприятной возможности. Самое крупное восстание против Омейядов возникло в Ираке, и в нем участвовала не одна конкретная фракция, а все тамошние арабы, которые объединились в своем гневе из-за потери прежней автократии и в ненависти к тем, кто ее унаследовал. Постоянно требовались чиновники, обладающие особым влиянием, чтобы обеспечивать мир и послушание неспокойной провинции, но в конечном итоге управление Ираком удалось обеспечить только путем подавления местных вооруженных сил и введения сирийских гарнизонов для создания фактического военного правительства, штаб-квартира которого находилась уже не в старой столице страны, а в недавно построенном и укрепленном городе.

Дело провинции стало также делом ислама. Бог и праведники выступили против силы; оппозиция объединилась с верой. Долг мусульманина заключается в том, чтобы содействовать добру словом и делом и препятствовать грешнику; мусульманин должен не только лично исполнять волю Аллаха, но и прилагать все усилия, чтобы в обществе она стояла на первом месте. Пассивность недопустима; вера заставляет человека принимать участие в общественной жизни, возлагая на него личную ответственность за целое. Вера проверяется в политике – это и есть сама идея теократии[27 - Из-за пагубных следствий в исламе утвердилась, так сказать, евангелическая тенденция, которая держалась вдали от политики как фитны (искушения) и не доверяла ее религиозным мотивам. Высокородными представителями этой тенденции были Саид ибн аль-Мусайиб в Медине и аль-Хасан аль-Басри.]. Сама по себе религия получила силу действовать в поддержку существующего порядка вещей и учить людей тому, что их долг состоит в повиновении своим начальникам и неделании ничего такого, что могло бы вызвать раскол в обществе, но на самом деле она использовала свою власть главным образом для укрощения оппозиции. Идея теократии находилась в критическом противостоянии с самой формой общины, какую та приобрела. Она отказывалась признать, что история имеет легитимирующую силу, что государство следует своему собственному предназначению – поддержанию и усилению своей власти и что существующее правительство практически не должно отличаться от него. Омейядов постоянно упрекали в том, что они до мозга костей были опаснейшими врагами пророка и лишь в самый последний момент под принуждением приняли ислам, а потом сумели прибрать к рукам плоды его власти, сначала по слабости Усмана, а затем и за счет ловкого манипулирования последствиями его убийства. Их происхождение не позволяло им претендовать на руководство общиной Мухаммеда; для теократии было позором, что именно они выступали ее главными представителями; они были и остаются узурпаторами. Их сила заключалась в их регулярной сирийской армии, но этой силе никогда не стать правдой. Ненависть к Омейядам усилилась из-за старых обид на «султана», которые теперь были перенесены на Омейядов, как на нынешних господ. Это всегда были одни и те же обвинения: что чиновники злоупотребляют своей властью, что деньги государства уходят в карманы немногих, в то время как многие ничего не получают, что главными удовольствиями стали прелюбодеяние, блуд, азартные игры и пьянство и все это остается безнаказанным[28 - Кроме того, выдвигалось требование, чтобы должностные лица несли ответственность и давали удовлетворение (кавад) за несправедливость, совершенную ими на занимаемом посту в отношении пострадавших. Халифы на это не согласились. Их требования относительно ответственного управления к уходящим в отставку чиновникам ограничивались вымогательством из них как можно большего количества денег.]. Возглавляли этот хор правоверных факихи и кари – знатоки мусульманского закона и чтецы Корана. Они выступали против Омейядов точно так же, как иудейские книжники и фарисеи выступали против хасмонеев. Закон, который они противопоставляли правящей власти, был также абсолютно позитивным правом[29 - Позитивное право – право, официально закрепленное в законодательстве государства. (Примем, пер.)], запечатленным на письме и освещенным традицией; его можно было найти в Коране и сунне. Они толковали его по Корану и манипулировали им в сунне, которая тогда еще находилась в чрезвычайно зыбком состоянии, и предоставляли пророку решать политические вопросы более позднего периода в том смысле, в каком они это понимали, причем нередко довольно противоречивым образом.

Самыми радикальными представителями теократической оппозиции, самыми благочестивыми из благочестивых были хариджиты. У них Божественный закон стал стопроцентно революционным принципом. Они гордились деянием, с которого началась революция, – убийством Усмана; в отличие от тех, кто стыдился этого деяния после того, как оно произошло, хариджиты сделали открытое признание его своим опознавательным знаком. Вместе с остальными иракцами они сначала поддерживали революцию против Муавии, который не признавал ее, но затем они продолжили ее и против Али, когда он пошел на сделку в Божьем деле и таким образом отделился от своих приверженцев. Хотя они помогли ему добиться удовлетворения его притязаний, они при этом не хотели быть его приверженцами в том же смысле, в каком сирийцы были приверженцами Муавии. Дин (религия) не был для них ни дином Муавии, ни дином Али, но только дином Аллаха, и тот, кто жертвовал ради наместника какими бы то ни было своими религиозными или политическими убеждениями, тот, кто ставил повиновение ему выше повиновения Богу, делал из него идола; а идолопоклонники – это идолопоклонники, а не мусульмане. Хариджиты считали, что только они настоящие мусульмане и что только они имеют право именоваться таким образом. Так, они бесстыдно проливали кровь других мусульман, потому что именно против них, и только против них они вели священную войну. Упрек в том, что они таким образом разрушили джамаат, на них не действовал; они протестовали против ложной общности, которая не отделяла зерна от плевел; только они, еретики, образовывали истинный джамаат. Их лагерь – средоточие ислама, туда они переселялись из ложного джамаата по примеру хиджры пророка. Хотя их идеи были довольно сильно направлены против династического принципа, все же, как представители единства собрания верующих, даже они имели своего халифа или имама, которые возглавляли их на молитве и командовали армией. Но они следили за его действиями, призывали к ответу сразу же, как только им казалось, что он поступил неправильно, и отрекались от него, как от неверного, если он не исправлялся. Поэтому по вопросу законного имама они ссорились не только с другими мусульманами, но и между собой. Их разногласия и по менее важным пунктам становились причиной раздоров. Они придавали наибольшую важность теократическому принципу и полагали, что он настолько зависит от веры и совести, что практически доводили его до абсурда, и это притом, что он оказался совершенно бесполезным и даже откровенно губительным для стабильности сообщества. Вся их энергия была направлена к недостижимой цели; религия привела их к активному, но абсолютно недееспособному и безнадежному политическому устройству. Они сами сознавали это. Они отвергали успех, их единственное желание состояло в том, чтобы спасти свою душу. Им довольно было встретить смерть на поле боя и тем самым получить прощение в глазах Бога; они отдавали свои жизни за то, чтобы попасть в рай. Несмотря на это, а может быть, и благодаря этому им часто удавалось одерживать победу над крупными армиями и на какое-то время внушить ужас всему мусульманскому миру, и, хотя они всегда были всего лишь небольшой сектой, их никак не удавалось полностью искоренить. Они, казалось, снова вырастали как из-под земли, их идеи обладали непоколебимой силой, привлекавшей к ним новых сторонников. Оппозиция существующему правительству в других местах, невзирая на всю свою провозглашаемую праведность, тем не менее всегда воодушевлялась мирскими интересами, и поэтому ей был присущ иной аспект, ее часто использовали стремившиеся к власти честолюбцы. В этом хаотичном многоголосии хариджиты упорно тянули свою ноту, заданную камертоном ислама. Они самым открытым и решительным образом стремились к Царству Божьему и яростнее всего – к безжалостной утопии.

Хотя шииты аналогично возникли после переворота против Усмана, у них были совершенно иные цели, нежели у хариджитов. Они ненавидели Омейядов еще сильнее, чем хариджиты, не потому, что они всецело отвергали идею династии в теократии, а потому, что основали справедливую и законную династию в противовес ложной, а именно род пророка, главой которого после его смерти стал его родственник и зять Али. Название «шиа» – это сокращение от «пшат Али», что означает «партия Али». Шиат Али были в первую очередь иракцами, в отличие от сирийцев, шиат Муавия. Даже после смерти Али оставался для иракцев символом их утраченного самодержавия. Их шиизм был не более чем выражением чувства ненависти покоренной провинции, особенно Куфы, ее униженной столицы, к Омейядам. Главы племен и семейств Куфы первоначально разделяли это чувство с остальными, но ответственное положение заставило их быть осмотрительными. Они не принимали никакого участия в бесцельных восстаниях, но старались сдерживать толпу, когда она слишком увлекалась, и во имя мира и порядка ставили свое влияние на службу правительства, чтобы не подвергать опасности свое собственное положение. Таким образом они все более и более становились чужаками и врагами для более явных и радикальных шиитов, чья привязанность к наследникам пророка не ослабевала, а усиливалась после неудач их романтических деклараций. Круг шиитов сузился, а сами они активизировались из-за противостояния с племенной аристократией и оторвались от большинства арабов. В таких обстоятельствах в Куфе возникла секта, которая до тех пор оставалась вне поля зрения; ее приверженцы носили имя сабаитов. Эти сабаиты полностью изменили характер ислама, поставив подле и выше безличного закона (изложенного в сунне и Коране) – который другие после смерти Мухаммеда считали достаточным и который, в особенности для хариджитов, был единственным авторитетом, исключающим всякое человеческое служение и всякое человеческое обожествление, – личного пророка, который, по их мнению, не умер вместе с Мухаммедом, но продолжал жить в его наследниках. Они начали с идеи метемпсихоза и ввели в нее особый принцип: что даже дух Бога, вдохновляющий пророков, после смерти одного переходит к другому, что, в частности, пророческий дух Мухаммеда перешел к Али и продолжился в его роду. Таким образом, Али в их глазах был не просто законным преемником предшествующих халифов, он не находился на одном уровне с Абу Бакром и Умаром, узурпаторами, пролезшими на это место между Али и Мухаммедом, но был воплощением Божественного духа, наследником пророчества и потому после смерти Мухаммеда единственным возможным правителем теократии, которую должен возглавлять живой представитель Божества[30 - Они, конечно, называли пророком только Мухаммеда, но фактически сделали его наследников равными ему, приписывали им божественную власть и считали их непогрешимыми (масум).]. Название сабаиты, как говорят, происходит от имени йеменского иудея Ибн Сабы. Они появились в нескольких арабских племенах Куфы, но распространились за ее пределами, особенно в среде многочисленных персидских вольноотпущенников, перешедших в ислам, то есть среди неарабов. Они приобрели политическое значение благодаря знаменитому сакифиту аль-Мухтару, который сделал их своей личной гвардией. Он даже привлек на свою сторону старых шиитов и, когда снова разразилась анархия и раскол, воспользовался благоприятной возможностью, чтобы свергнуть арабскую аристократию в Куфе и создать там правительство во главе с самим собой, в котором шиизм должен был уничтожить различие между арабами и персами, господами и подданными. Но его успех был недолгим. Его сторонники были подавлены, но он все же проложил путь для их последующей победы.

Однако эта религиозная или показная религиозная оппозиция вряд ли была бы столь опасна для Омейядов, если бы не соперничество арабских племен, соперничество, которое не имело ничего общего с теократией, а происходило исключительно из «арабизма» и, более того, благодаря империи, которую создали арабы своими завоеваниями, поднялось на гораздо большую высоту, чем это было в доисламском язычестве. Наместники еще больше подстегивали его. В своем непосредственном распоряжении они имели лишь небольшую шурту – в некотором роде полицию; остальные войска состояли из мукатила провинций, то есть ополчения, племенных сил обороны. За счет умелых манипуляций они натравливали племена друг на друга и сохраняли свое главенство. Но это были лишь немногочисленные успехи и лишь в начале эпохи Омейядов. В основном получалось так, что наместник опирался на одно племя в борьбе против других, как правило на свое собственное, которое он часто приводил с собой с самого начала. Затем племя, которое он возвышал до положения личного войска, делило с ним власть и привилегии, дающие им в руки распоряжение постами и деньгами. Однако с новым наместником к власти приходило новое племя, в результате чего смещенное племя становилось заклятым врагом того, которое теперь стояло у кормила власти. Таким образом, этнические разногласия усугублялись политическими и спорами по поводу политических выгод. В этом отношении наихудшей была провинция Хорасан, принадлежавшая Басре. Там через Ибн Хазима большой власти достигло племя кайс, а через аль-Мухаллаба – племя азд уман. Вместо прежних ссор между племенами бакр и тамим начались первые разлады между племенами кайс и тамим, затем между азд и кайс и, наконец, между союзами азд-рабия и кайстамим. В Сирии и Месопотамии кайситы и кальбиты заняли разные стороны в споре о халифате между Ибн аз-Зубайром и Омейядами и тем самым развязали ожесточенную борьбу, из-за которой вражда продолжалась и после того, как вызвавшие ее политические причины давным-давно исчезли. Разногласия стали более опасными из-за уже существовавшей тенденции к образованию крупных племенных групп[31 - Ср. выше, с. 22 и далее.]. В Сирии, а также в Хорасане кайситы играли в политике заметную роль. Они были разбросаны повсюду и широко представлены на высоких постах сакифитами, которые принадлежали к ним. Они держались сплоченно и первыми сформировали настоящую клику по всей территории халифата, бесстыдно стремясь к власти и господству. В ту же крупную группу, к какой принадлежали кайситы, входили и тамимиты, которых больше всего было в Басре и Хорасане, но они, к их чести, отличались родовой гордостью и не стремились так упорно к постам, да и не особо вмешивались в высокую политику. Первоначально они не были в хороших отношениях с кайситами, но затем объединились с ними в крупной конфедерации мударитов. С другой стороны, племя азд уман в Басре и Хорасане было самым заклятым противником кайситов и тамимитов. Они присоединились к остальным йеменцам, в число которых в Хорасане входили рабииты (бакриты), и, наконец, сирийское племя кудаа (кальбиты) тоже было вовлечено в этот круг. Они считались йеменцами, но было ли это так, не вполне ясно. На самом деле к йеменцам их привлекла только вражда к кайситам. Таким образом, опасный раскол продолжал нарастать[32 - Раскол, однако, не был строгим, он мог варьироваться в зависимости от преходящих индивидуальных мотивов. Одно племя поддерживало ту или иную сторону, чтобы доказать свою приверженность тому или иному влиятельному человеку, чья поддержка была для них важна. Поэты, в частности, отличались слабостью похваляться родством с высокопоставленными лицами.], сами курайшиты и Омейяды не могли удержать свои позиции перед лицом раздвоенности, которая разрывала весь арабский мир на два лагеря.

В этот же раскол вторглись неарабы. Они переходили в ислам огромными массами, особенно толпы иранских военнопленных в Куфе и Басре, чтобы таким образом получить личную свободу[33 - Разумеется, освобождать военнопленных, если они приняли ислам, было лишь обычаем, а не обязанностью. Никто не думал, что мусульманин в глазах Бога и закона не может быть рабом другого мусульманина; напротив, считалось, что рабы принимают религию своего хозяина, особенно те, кто родился в его доме.], но не полные гражданские и военные права с их материальными преимуществами; они стали мавали – клиентами некоторых арабских родов. Только таким образом они могли быть приняты в теократию, будучи подопечными арабов, подчиненными им; одного только ислама было недостаточно, ибо теократия была по сути специфически арабским государством, империей арабов, властвовавших над завоеванными народами. Это противоречило идее теократии, которая не должна была быть земным царством (мульком), и ей даже не дозволялось иметь его, и тем более если речь шла об арабах, правящих мусульманами иных народов. Вера в Аллаха и признание его верховной власти полностью исключала национальные различия. Таким образом, мавали использовали ислам в качестве удобного способа для приобретения доли в теократии, чтобы потом перехватить привилегии у арабов. Благочестивые арабы сами поддерживали требования мавали; оппозиционные партии, например, искали в них союзников против Омейядов, которые фактически представляли господство арабского народа, а не ислама. Хариджиты шли впереди, допуская мавали на равных правах в свою общину и армию. Шииты последовали этому примеру и добились гораздо большего эффекта. Как мы видели, секта шиитов в Куфе объединилась с тамошними мавали, и таким образом продвинулись и они сами, и иранцы. В самой Куфе секту, конечно, арабы вскоре снова подавили, и она погрузилась в забвение, но позднее переместилась из Куфы на истинно иранскую почву, а именно в Хорасан, и распространилась там среди принявшего ислам коренного населения. Под знаменем ислама, то есть шиизма, хорасанцы сначала вытеснили арабов из своей собственной страны, а затем полностью уничтожили арабское правление и основали династию Аббасидов на месте династии Омейядов.

Обычные концепции востоковедения весьма нуждаются в исправлении, и нам следует ими пренебречь, во всяком случае применительно к тому периоду истории ислама, когда арабы оставались правящим народом. Здесь на первом плане фактически стоит политика, а не влияние цивилизации, и полностью поглощает внимание изучающего. Политика означает не фатум в форме абсолютного деспотизма, а священное дело всех мусульман, в котором они принимают участие телом и душой, даже если это происходит без понимания характера и пределов человеческого содружества. Они колеблются под влиянием универсальных тенденций, религиозных, национальных и социальных. Слияние этих тенденций и их соперничество с существующим порядком вещей, который был редко представлен длительными царствованиями и долгожителями[34 - Большинство халифов и наместников были молодыми людьми и не дожили до старости, кроме Муавии и Насра ибн Сайяра. Они также правили совсем недолго, хотя наместники сменяли друг друга еще чаще, чем халифы.], создает значительную неразбериху, и обзор становится тем труднее, что место действия включает в себя целые народы и страны, простирающиеся от Индийского до Атлантического океана. Эта вводная глава казалась мне необходимой в качестве подготовки и руководства, чтобы читатель мог понять и удержать нить следующего далее повествования, а также не дать ему прийти к ошибочному мнению, что нижеследующие изыскания по истории древнейшего ислама носят исчерпывающий характер. Их главная тема – Омейяды, борьба арабской власти с противоборствующими силами и ее окончательное подчинение перед лицом революции, которая продолжалась с конца Мединского халифата. Здесь нам не хватит места, чтобы досконально рассмотреть все точки зрения сторон и провинций, хотя это было бы чрезвычайно важно для верного понимания ислама. В отдельной главе я собрал некоторые сведения о представляющей особый интерес провинции Хорасан. Что касается хариджитов и шиитов, а также войн с византийцами того периода, то я отсылаю читателей к лекциям, напечатанным в Nachrichten der philosophisch-historischen Klasse der G?ttinger Gesellschaft der Wissenschaften, 1901.

Глава 2

АЛИ И ПЕРВАЯ МЕЖДОУСОБНАЯ ВОЙНА

Согласно аль-Мадаини, который ссылается на Абу Михнафа, Наиля, вдова убитого халифа Усмана, отправила его окровавленную одежду Муавии с описанием обстоятельств убийства, в котором она процитировала пророческие слова из Корана, сура 49, 9. В самом позднем рассказе Сайфа, который сохранился у ат-Табари, говорится, что Нуман ибн Башир привез в Дамаск окровавленную одежду Усмана и отрезанные пальцы Наили. Здесь прибавлены пальцы, поэтому сама Наиля уже не вписывается в рассказ. Далее Сайф говорит, что Муавия выставил страшные реликвии в мечети, чтобы растревожить сирийцев. Они лежали на всеобщем обозрении целый год, потому что как раз прошел год между смертью Усмана и сражением при Сиффине. Аль-Мадаини, цитируя Авану, передает только то, что на глазах у Джарира, которого Али прислал потребовать принесения присяги, Муавия разжег мстительность сирийцев и тем самым произвел желаемое впечатление. Таким образом, все это было всего лишь подделкой, чтобы внушить Али страх и помешать ему напасть на Муавию. Согласно аль-Вакиди, не Муавия подстегивал кого бы то ни было против Али, а наоборот. В дошедших до нас строках его двоюродный брат аль-Валид ибн Утба упрекал его за обмен письмами с Али вместо того, чтобы приступить к исполнению родственного долга – мести. По характеру Муавия был дипломатом и совсем не хотел развязывать войну с Ираком, потому что в то же время ему угрожали византийцы, а также и египтяне, которые были сторонниками Али. Он не стремился к халифату, его амбиции, по крайней мере сначала, заключались только в том, чтобы удержать сирийскую провинцию и прибрать к рукам Египет, который он не смел оставить своим противникам, если хотел защитить свои тылы. Амр ибн аль-Ас также побуждал его сделать это, так как считал мятеж против Усмана средством достижения цели и приложил все усилия, чтобы вернуть себе принадлежавшую ему прежде провинцию, и после смерти старого халифа заключил почетный, но прагматичный договор с Муавией, чтобы добиться этого. Так что Муавия и Амр сначала выступили против Египта и сумели обмануть Мухаммеда ибн Абу Хузайфу, тамошнего наместника Али, и захватить его в плен, но потом им пришлось повернуть, чтобы встретиться с самим Али. Али был агрессором, он претендовал на место халифа и правителя всего царства. Утвердившись в Ираке и закончив подготовку, он оставил главный лагерь в Нухайле близ Куфы[35 - На запад или север от Куфы на пути в Сирию. Там находился Аль-Бувайб. Битва при Аль-Бувайбе также называется битвой при Нухайле.] в конце 36 года (весной 657 года) и отправился на запад, где объявилось некоторое число басрийцев. Муавия и Амр ждали его на сирийской границе на Сиффинской равнине у Евфрата, недалеко от Ракки.

Рассказ о битве при Сиффине у ат-Табари – это практически полностью пересказ Абу Михнафа. Али с основным корпусом сил пошел обычным путем, которым передвигались войска, вдоль Тигра, а затем через Месопотамию. Рядом с Каркисией его встретил его собственный авангард, который на самом деле должен был идти по правому берегу Евфрата. После пересечения Евфрата близ Ракки у римской стены их встретил сирийский авангард, который отступил, не завязывая боя. Когда они намеревались разбить лагерь, выяснилось, что сирийцы заняли подходы к воде, то есть к Евфрату, и, так как прекраснодушные увещевания оказались бесполезны, сирийцев отбросили силой, но не отрезали от воды. В течение двух месяцев – зуль-хиджи 36 года и мухаррама 37-го – войска стояли лагерями друг против друга. Наконец в среду 8 сафара 37 года (в среду 26 июля 657 г.) началось общее сражение, которое продолжилось утром четверга с еще большей энергией. Сирийцы были лучше вооружены и имели гораздо более воинственный вид, чем иракцы. Перед лицом отборных сирийских войск йеменцы Куфы на правом фланге Али дрогнули, несмотря на отчаянное мужество их чтецов Корана. Но к вечеру Малику аль-Аштару удалось их сплотить и заставить врага шаг за шагом отступить в лагерь. Битва длилась всю ночь до утра, это была настоящая «Лайлат аль-харир», «Ночь воплей», а не ночь Кадисии[36 - Видимо, это была ночь четверга, но, согласно ат-Табари, Сиффинская битва произошла в ночь среды, так же говорится и у Абу Михнафа.]. Муавия обдумывал возможность бегства, и аль-Аштар едва не одержал победу, как вдруг он позволил ей выскользнуть у него из рук и опустить меч после повторного приказа Али. Сирийцы привязали Кораны к своим копьям, тем самым призывая решить дело не силой оружия, что угрожало обернуться для них неблагоприятно, а словом Божьим. Иракцы позволили себя обмануть и заставили Али под угрозой личной расправы прекратить бой и уступить Муавии. По предложению последнего, чтобы решить по Корану, кому должна принадлежать власть, были выбраны два верных человека: Амр от сирийцев и Абу Муса от иракцев. Решение предполагалось объявить в месяц рамадан в местности, расположенной между Сирией и Ираком. Повествование Абу Михнафа о Сиффинской битве очень длинное, в стиле рассказов о битвах при Кадисии и Нехавенде. Много места уделено истории событий, прежде чем началось описание реального сражения, и, хотя в месяце мухаррам ничего не произошло, предыдущие и последующие месяцы заполнены, можно сказать, одним и тем же, сначала планами и приготовлениями к прощупыванию почвы по поводу заключения мира, а потом, после провала этих инициатив, отдельными стычками, в которых Абу Михнаф имеет возможность изобразить видных сторонников Али и Муавии. Хотя во второй раз имена участников меняются, это не отменяет сходства материала, поэтому можно заключить, что прелюдия в месяце зуль-хид-жа действительно совпадает с прелюдией в сафаре и не отделена от фактической битвы на всем протяжении мухаррама. Таким образом, время ожидания перед битвой должно быть значительно сокращено. Не может быть никаких сомнений в том, что обе стороны испытывали определенное нежелание продолжать попытки решить вопрос силой оружия. Они не спешили начинать. Может быть, с этим связана и старинная традиция не проливать кровь в мухаррам[37 - Ад-Динавари упоминает единичные стычки только один раз и на втором месте, так что они производят впечатление разминки перед общей битвой. Более того, он располагает гораздо большим объемом точных сведений обо всем предприятии, чем Абу Михнаф, особенно о подробностях. Первый Коран, который воздели на копья сирийцы, был прекрасным экземпляром из Дамаска, его прикрепили к пяти копьям и несли пять человек. Точно то же самое говорится и у Сайфа, с которым согласен ад-Динавари. И все же стихи, о которых он сообщает, представляют ценность.]. Ад-Динавари и аль-Масуди приводят стих, который намекает на это: «Осталось всего несколько дней мухаррама, и тогда кости будут брошены». Мы не располагаем четкой картиной хода сражения, его описание такое же запутанное, каким было и оно само. Мы, разумеется, снова и снова находим систематические описания распределения и расположения войск и руководства ими, но описания не совпадают друг с другом и поэтому не имеют практической ценности для того, чтобы составить мнение о реальном ходе боя. Повествование представляет собой скопление преданий о тех или иных эпизодах, изложенных с точки зрения одной стороны, и попытки составителя сплести их в некую единую мозаику терпят неудачу. Внутренняя связность отсутствует, за деревьями не видно леса. Каждый очевидец склонен видеть в расположении своего племени центральную точку и приписывать главные подвиги своим героям. Только у потомков настоящим героем дня становится Малик аль-Аштар, но как таковой он открыто восхваляется только в стихах поэта Наджаши, который лично принимал участие в битве. «Сирийцы непрестанно напирали вперед; тогда мы вывели против них таран Ирака, и аль-Аштар отбросил их назад». Но за это свершение аль-Аштар оказывается на одном уровне со многими другими, чьи дела удостаиваются не меньшего прославления[38 - Среди них есть также и те, кто, по-видимому, вообще не присутствовал на месте действия, как, например, Кайс ибн Саад. Ср. ниже, с. 117. Свершения благочестивого ад-Дарды придуманы ад-Динавари.]. Помимо вождей племен, сам Али занимает в повествовании особое место рядом со своим двоюродным братом Ибн Аббасом. Большой упор делается на тот факт, что чтецы удержали свои позиции, в то время как другие бежали от сирийцев, и что они приняли смерть за Али; они становятся мучениками за него и своим примером дают самое убедительное доказательство справедливости его притязаний. В качестве вождей упоминаются Ибн Будайль, Хашим ибн Утба и особенно старый Аммар ибн Ясир, о котором, как сообщается, пророк сказал, что он падет в битве с безбожным народом. Аль-Аштар по сравнению с ними уходит в тень. Более поздние рассказчики недолюбливают его, возможно, потому, что, подобно Сайфу, считают его революционером. Аль-Масуди и аль-Якуби ничего о нем не говорят и приписывают все заслуги верховному командованию Али. Ат-Табари поступает так же, а вот Абу Михнаф так далеко не заходит. Он сочувственно описывает блестящий мужественный облик йеменского героя и признает воздействие его сильной личности. Он не остался там, куда поставил его Али, но встал во главе своего племени – бану наха; его энтузиазм и инициативность сделали его лидером племен хамдан и мазхижд, и вместе с ними он одержал победу над сирийцами. Кроме того, он был единственным разумным человеком, когда другие позволили обманом лишить себя военной славы, подлинным арабским аристократом в противовес благочестивым фанатикам и равнодушным или хитрым политикам.

Сведения о сирийской стороне не сохранились. Они показали бы другую точку зрения, нежели у Абу Михнафа, хотя вряд ли отличались бы большей правдоподобностью, как видно по Феофану: «Сторонники Муавии взяли верх и овладели водой, воины Али дезертировали из-за жажды; и все же Муавия не хотел сражаться, но легко одержал победу». Конечно, Абу Михнаф встает на сторону иракцев и Али против сирийцев и Муавии. Али борется за правое дело, и его приверженцы более благочестивы. Тот факт, что его собственный брат Акил сражался против него, замалчивается, при этом никто не скрывает, что на стороне сирийцев были сыновья халифов Абу Бакра и Умара, не считая четырех тысяч чтецов, которые, таким образом, были не только на стороне Али, и что сирийцы были так же убеждены в правоте своего дела, как и иракцы. Более того, последние отнюдь не были всецело убеждены в правах Али, но продолжали просить друг у друга доказательств и вели споры между собой и с противниками, споры, которые продолжались еще долго после Сиффинской битвы и шли нескончаемо[39 - Нахаиту Алькаме во сне явился брат, павший в сражении при Сиффине. Он сказал, что убитые иракцы и сирийцы поссорились в раю из-за того, чье дело правое, и Аллах решил спор в пользу иракцев. Хузайфа из Мадаина отослал двух воинов, сомневавшихся, на чью сторону встать в дилемме, к решению пророка о том, что убийцы Аммара – безбожники. Стихи Каба ибн Джуайля и других поэтов, которые приводит ад-Динавари, свидетельствуют о справедливости притязаний сирийцев.]. Они не спешили вступить в бой со своими собратьями по вере и народу и, казалось, были готовы остановить его. Оппозиция вообще в то время была слаба и набрала силу лишь позже.

Рассказ Абу Михнафа о последующих событиях выглядит следующим образом. В обратном походе, который шел самым коротким путем по правому берегу Евфрата, иракцы стали обдумывать произошедшее. Они винили друг друга и Али, хотя он остановил бой лишь по принуждению, и, когда Али вошел в Куфу, 12 тысяч человек отделились от него и расположились лагерем в Харуре. Их стали называть хариджитами или харуритами, их лозунгом был протест против решения третейского суда: «Решение принадлежит только Аллаху!» Их лидерами были Шабас ибн Риби ар-Рияхи, Абдуллах ибн аль-Кавва аль-Яшкури и Язид ибн Кайс аль-Архаби, самые выдающиеся люди великих племен тамим, бакр и хамдан в Куфе. Али все же удалось вернуть этих вождей на свою сторону. Одному из них он пообещал и предоставил пост наместника Исфахана и Рая. Тогда харуриты вернулись в Куфу и присоединились к нему, но они ждали от него, что немедленно поведет их на сирийцев, и утверждали, что он обещал им это. Когда он этого не сделал, а вместо того устроил в рамадан 37 года третейский суд в Думе, они сочли, что он нарушил свое слово, снова отреклись от него и противопоставили ему своего халифа – аздита Абдаллаха ибн Вахба ар-Расиби, которому они принесли клятву верности 10 шавваля 37 года (21 марта 658 года). Затем один за другим они покинули Куфу и собрались в Нахраване[40 - Нахраван – название известного канала в районе Джуха, а также название места рядом с ним, которое точнее называется мостом Нахраван.] по другую сторону Тигра. Туда же они призвали своих соратников из Басры, которые присоединились к ним числом 500 человек под предводительством Мисара ибн Фадаки из племени тамим.

После того как закончился фарс третейского суда, Али посчитал себя оправданным в возобновлении военных действий против сирийцев. Он собрал свою армию в лагере у Нухайлы и призвал хариджитов присоединиться к нему. Но они не явились; они потребовали, чтобы он публично признал свое отступничество, как они назвали его неохотную уступку в Сиффине, и покаялся в нем. Тогда Али решил идти на сирийцев без них, но его армия настаивала на походе против хариджитов, потому что они по пути из Басры в Нахраван убили Абдаллаха ибн Хаббаба ибн аль-Аратта, сына самого старого приверженца пророка, вместе с его женой, и Али был вынужден уступить требованиям. Напрасно он пытался убедить хариджитов добровольно выдать убийц. Напрасно он пытался уговорить их, что, по сути, его точка зрения такая же, как и у них, и что он был готов оставить решение на волю меча, поднятого на их общего врага. Они ответили: «Завтра ты снова сделаешь то же, что и в Сиффине». Они не смогли прийти к согласию и приготовились к смертельной схватке.

Как говорит Абу Михнаф, битва при Нахраване произошла в 37 году от хиджры, а именно ближе к концу года, так как хариджиты ушли из Куфы не раньше шавваля, третьего месяца от конца. Вожди Харуры покинули их; Шабас принимал активное участие в борьбе против них, как и аль-Ашас, который прежде считался одним из их сторонников. Кроме того, их было не так много, как в лагере у Харуры, всего четыре тысячи человек. Многие из них еще скрытно возвратились в Куфу, около сотни открыто перешли на сторону Али, и 500 всадников под предводительством Фарвы ибн Науфаля развернулись в сторону Даскары; все остальные, кроме восьми, погибли.

Однако куфийцы были удовлетворены уничтожением хариджитов, они больше не хотели войны с сирийцами, и Али был вынужден уступить их желаниям. Ему вскоре пришлось иметь дело с другими мятежниками, которые взбунтовались тоже под предлогом третейского суда, хотя использовали его совсем не так, как хариджиты. После Битвы верблюда аль-Хиррит ибн Рашид ан-Наджи последовал за Али в Куфу с 300 воинами и сражался за него в Сиффине и Нахраване. Но когда Али не признал решение третейского суда, он откололся от него и направился через Мазар в Ахваз. Помимо куфийцев и других арабов, разделявших его политические взгляды, к нему присоединилось много неарабов, которые возражали против взимания с них налогов. Побежденный в Рамхормозе войском куфийцев под началом Макила ибн Кайса ат-Тами-ми, он удалился в Бахрейн, на свою родину, и подстрекал не только племя наджия, которые не платили налога с 37 года, но и абдулкайс. Он говорил людям то, что они хотели слышать. Что касается хариджитов, то он обвинял Али в том, что он позволил людям принимать решения в Божьих делах; в иных вопросах он придерживался первоначального мнения о том, что Али должен был согласиться с вердиктом третейского суда. Он оправдывал тех, кто отказывался платить налоги, заявляя, что налог (садака) должен приносить пользу бедным на той земле, на которой его собирают, а не идти в казну. Он даже привлек на свою сторону тех мусульман, которые вернулись в христианство, когда увидели смертельные распри в общине Мухаммеда, показав, что им нечего ждать от Али, кроме казни за отступничество. Но Макил ибн Кайс, который выгнал его из Ахваза, не оставил его в покое и в Бахрейне. Произошло кровопролитное столкновение. Три раза его войска выдерживали приступ превосходящих сил, но, когда аль-Хиррит и 170 человек с ним пали, остальные рассеялись, и все было кончено.

Таков рассказ Абу Михнафа у ат-Табари. По мнению аль-Якуби и ад-Динавари, его невозможно улучшить, однако против него можно выставить несколько возражений, особенно в отношении хронологии. После того как сначала было сказано, что хариджиты выбрали халифа не раньше чем через месяц после третейского суда и что затем они отправились в Нахраван, здесь предполагается, что они уже находились там, когда Али получил известие о принятом решении, и немедленно собрались в Нухайле против сирийцев; следовательно, они должны были покинуть Куфу еще до суда. И если аль-Хиррит все еще сражался за Али в Нахраване, но вознегодовал против него из-за третейского суда, тогда получается, что битва при Нахраване состоялась до третейского суда[41 - Точнее, прежде, чем вести о решении судей достигли Куфы. Само решение могло быть одновременным с Нахраваном или даже более ранним. Расхождение здесь вызывает только вопрос, когда Али получил известие о решении.]. Из-за этой непоследовательности событий весь прагматизм Абу Михнафа теряет смысл. Али не мог обдумывать войну с сирийцами до того, как было вынесено решение суда. Если же в таком случае Нахраван приходится на более раннюю дату, то сбор войск в Нухайле не мог быть связан с сирийцами, а только с хариджитами. Тогда не имеет значения, что куфийцы заставили Али против его воли вести их на хариджитов, а не на сирийцев.

У Абу Михнафа неверна не только относительная, но и абсолютная датировка битвы при Нахраване. Он относит ее к одному из двух последних месяцев 37 года. Ат-Табари уже справедливо возразил против этого. Теперь мы знаем точную дату из «Ансаб аль-ашраф» аль-Балазури; битва состоялась 9 сафара 38 года (17 июля 658 года).

В соответствии с этим третейский суд начался не в рамадане 37 года, а не раньше 38 года. Аль-Вакиди относит его к шабану 38 года, слишком поздно, если Муавия снова вооружился против Египта в сафаре 38 года (но не раньше третейского суда), как сообщает аль-Вакиди. Но даже если суд состоялся не раньше начала 38 года, удивительно, что прошел целый год между договором в Сиффине и его исполнением. По словам аз-Зухри, очень старого хафиза из Медины, первоначальный срок был продлен. Было решено, что судьи должны встретиться в Думе или, если что-нибудь случится, в следующем году в Азрухе. Они действительно встретились в Азрухе[42 - Место, расположенное в древнем Едоме, возможно, было выбрано из уважения к мединцам, которые имели право голоса по этому вопросу.], и, таким образом, это было год спустя после Сиффина, то есть в 38 году от хиджры. Аль-Вакиди и Абу Машар, а также аз-Зухри упоминают Азрух. Абу Михнаф не говорит, какое место было указано в соглашении; его следовало выбрать из тех мест, которые лежали посредине между Куфой и Дамаском. Затем он упоминает обычное место – Думу, но дальше называет Думу и Азрух асиндетически, рядом.

В таком неопределенном ключе указываются время и место одного из важнейших событий древнейшей истории ислама. Что касается содержания этого события, разбирательства и вопроса, стоявшего на третейском суде, то мы располагаем еще менее удовлетворительной информацией. Абу Михнаф приводит две версии. Источник первой – аш-Шааби, и она гласит следующее: помимо Абу Мусы, на суд со стороны Али явились Шурайх ибн Хани с четырьмя сотнями человек и Ибн Аббасом в качестве имама. Муавия прислал Амра с 400 человек. В качестве претендентов, имеющих наибольшие права на халифат, явились наследники исламской аристократии, которые когда-то образовывали круг и совет Мухаммеда: Ибн Умар, Ибн аз-Зубайр и другие, но не старый Ибн Абу Ваккас. Амр доказывал право Муавии на власть на основании права на месть согласно суре 17, 35, и подкрепил свои доводы обещаниями, которыми пытался соблазнить Абу Мусу, кандидатом которого был Ибн Умар. Но Абу Муса не попался в ловушку. Здесь рассказ аш-Шааби обрывается; среди других иснадов больше не говорится ничего, кроме нескольких предлогов, которые выдвинул Амр против Ибн Умара. Затем у Абу Михнафа следует еще одна версия – Абу Джанаба аль-Кальби, которая единственная сообщает о результате переговоров. Амр и Абу Муса встретились в Думе. Метод Абу Мусы всегда заключался в том, чтобы первым делом высказать то, что у него на уме; он ничего не хотел слышать о Муавии и сыне Амра и предложил отодвинуть Али и Муавию и предоставить решение о том, кто должен править, шуре, то есть не плебисциту, а избранному совету мусульманской аристократии по образцу того, который когда-то созвал Умар и который выбрал кандидатуру Усмана. Амр благосклонно отнесся к идее. Несмотря на предостережение Ибн Аббаса, Абу Муса, как обычно, первым взял слово перед собравшимися и объявил, что он пришел к согласию с Амром о том, чтобы отстранить Али и Муавию и созвать шуру. Потом поднялся Амр и сказал, что он тоже хочет отстранить Али, но стоит за Муавию, как наследника и мстителя за Усмана. Абу Муса проклял его, а он посмеялся над Абу Мусой; произошла беспорядочная сцена, и Абу Муса бежал от сирийцев в Мекку. Амр и сирийцы вернулись к Муавии, чтобы воздать ему почести как халифу; Ибн Аббас поступил так же с Али. Али сразу же проклял Муавию и его клику в мечети, и Муавия отплатил ему той же монетой.

Из этого рассказа мы можем составить представление о том, что Абу Муса позволил себя обмануть, но Амр просто нарушил слово, а перед такой уловкой спасует даже самый мудрый. Если кто и позволил себя обмануть, то именно Амр, а Амр не был мошенником. В этот рассказ о третейском суде трудно поверить, хотя аль-Вакиди и принимает его на веру именно в таком виде[43 - Абу Убайда у ат-Табари позднее рассказывает примерно то же самое о Басре.]. У аш-Шааби, вероятно, была другая версия, но, к сожалению, у нее отсутствует конец. Мы можем внести коррективы, пользуясь уже процитированным повествованием Абу Михнафа об аль-Хиррите ибн ар-Рашиде. Аль-Хиррит упрекнул Али в том, что он не желает согласиться со словами Абу Мусы, согласно которым выборы правителя должны быть предоставлены шуре[44 - Аль-Хиррит, напротив, представляется настоящим хариджитом. Этому противоречит весь ход событий, но это с очевидностью следует из переговоров третейского суда в изложении Абу Михнафа.]. Этот упрек подразумевает, что предложение о созыве шуры было принято сирийцами, поскольку в противном случае оно не могло иметь обязывающую силу для Али. Муавия в таком случае особо ничего не терял, потому что еще не был халифом, да и фактически был провозглашен таковым лишь после 40 года от хиджры в Иерусалиме, но Али не мог отказаться от занимаемой им позиции и не мог поставить свои притязания в зависимость от шуры. Это было легко предвидеть, и Амр предпринял довольно умный ход, договорившись с Абу Мусой; до сих пор ему удавалось брать верх над ним во всех случаях, так как Муавию нельзя было легко заменить в том же смысле, что и Али, и отказ признать его права затрагивал только Али. После того как Али совершил первую ошибку, единственным способом исправить ее было нарушить его слово. Иракское предание изо всех сил старается приукрасить его поступок, сделав его простительным, и возлагает всю вину на Амра и Абу Мусу, зловредных хакаманов (арбитров).

Египет был завоеван Амром в начале 38 года, очевидно вскоре после суда. Первая попытка уже была предпринята в 36 году, о чем я упоминал выше, но я возвращаюсь к ней сейчас, чтобы прояснить многие сомнительные моменты.

По словам Абу Михнафа, Ибн Абу Сарх, наместник Усмана, бежавший из Египта, ожидал на границе Палестины, чем кончится восстание в Медине, когда вместе с известием о смерти Усмана получил известие о том, что Али поставил над Египтом Кайса ибн Саада ибн Убаду, самого известного из ансаров. Кайс прибыл без армии, лишь с семью сторонниками, привезя с собой письмо, датированное сафаром 36 года. Приверженцы Али занимали главенствующее положение в Египте, хотя были и такие, которые встали на сторону Усмана[45 - Они отнюдь не были на стороне Муавии с самого начала. Усманид не просто означает Омейяд. В Куфе тоже были такие, кто, имея усманидские убеждения, все же не принадлежал к сирийской партии, но занимал в некотором роде нейтральную позицию, примерно как Абу Муса.] и собрались в Харбите в Дельте под началом кинанита Язида ибн Хариса. Но Кайс заключил с Язидом договор о нейтралитете и еще один – с соплеменником Масламой ибн Мухалладом аль-Ансари, который тоже был на стороне Усмана. Поэтому Муавия не мог добиться успеха в Египте так, как он того хотел. Он попытался переманить на свою сторону самого Кайса, обещав огромные богатства, если тот присоединится к нему, и, хотя ничего не добился, все же старательно распространил слух о том, что договорился с Кайсом, чтобы подорвать доверие Али к нему, что ему и удалось. Чтобы испытать его верность, Али потребовал, чтобы Кайс проявил суровость в отношении нейтральных сил в Египте, а когда тот воспротивился, Али сместил его и поставил на его место Мухаммеда ибн Абу Бакра; наряду с этим его окружение интриговало против ансарита, отец которого ибн Убада когда-то оспаривал право на халифат вместе с Абу Бакром. Кайс был удивлен прибытием преемника, но не поколебался в своей преданности; после короткого пребывания в Медине он отправился к Али в Куфу и сражался вместе с ним при Сиффине (в начале 37 года). Мухаммед ибн Абу Бакр, чье назначение датируется рамаданом 36 года, через месяц предъявил нейтральным силам ультиматум: либо полностью подчиниться ему, либо уехать. Какое-то время они благоразумно сдерживались, но после Сиффина несколько раз отразили атаки наместника. Воодушевленные своим успехом, они совершили восстание под предводительством Муавии ибн Худайджа ас-Сакуни, чтобы отомстить за пролитую кровь Усмана, и стали опасными соперниками для Мухаммеда. Али пришлось решиться отправить Малика аль-Аштара, победителя Сиффина, в Египет. В то время Малик находился в Нисибине, на границе Месопотамии, который относился к Сирии. Он тоже явился без армии, но был отравлен в Кулзуме. Муавия, по наущению которого это произошло, с ликованием объявил о его смерти с минбара дамасской мечети. По настойчивой просьбе Али глубоко подавленный Мухаммед остался на своем опасном посту.

Но эту версию Абу Михнафа, которая лежит в основе современных версий исламской истории, можно исправить при помощи более точных рассказов. Кайс ибн Саад не был первым из наместников Али в Египте, он был преемником Мухаммеда ибн Абу Хузайфы. Тот оставался в Египте, когда мятежники двинулись оттуда в Медину против Усмана, и изгнал Ибн Абу Сарха и захватил провинцию для Али. Но уже в 36 году Муавии и Амру удалось выманить молодого человека в Ариш на границе Палестины. Они не проникли дальше в Египет, так как последователи Усмана не стали действовать с ним сообща. В Арише его окружили и взяли в плен, а затем убили. Версии того, когда и как произошло убийство, расходятся между собой. Сириец Нельдеке говорит, что его племянника Хузайфу убили по приказу Муавии в 969 году эры Селевкидов (38–39 годы от хиджры)[46 - Он называет его Хузайфа, хотя, по его словам, его отец не назывался отцом Хузайфы и племянником Муавии, хотя на самом деле он был не его племянником, а его матери.]. Эту датировку подтверждает Ибн аль-Кальби у ат-Табари, но он говорит, что Муавия собирался позволить ему скрыться, когда он бежал из тюрьмы, и что некий хасамит убил того против воли Муавии, обнаружив его – когда дикие ослы привлекли к нему внимание – в пещере Хауран. Аль-Вакиди опять же относит убийство к тому же году, что и тюремное заключение, 36 году от хиджры, что, по всей вероятности, неверно. После того как ибн Абу Хузайфа был захвачен, Кайс ибн Саад сменил его, поэтому он вряд ли мог снова покинуть свою провинцию сразу же после рамадана 36 года и принять участие в битве при Сиффине, как утверждает Абу Михнаф. Согласно аз-Зухри, он не был смещен до этого сражения и даже тогда не отправился прямиком к Али в Куфу без затаенной злобы, но хотел остаться в Медине. Но оттуда его отпугнул Марван ибн аль-Хакам и другие Омейяды, к большому раздражению Муавии. Его непосредственным преемником стал аль-Аштар, и только после того, как того отравили после приезда в провинцию, туда явился Мухаммед ибн Абу Бакр. В противоположность этому Ибн аль-Кальби фактически сообщает, что аль-Аштар был отправлен в Египет после падения Мухаммеда ибн Абу Бакра, но это, во всяком случае, совершенно неверно. Муавия и Амр повторили нападение на Египет, от которого отказались в 36 году от хиджры, и в 38 году добились гораздо большего успеха в борьбе с Мухаммедом ибн Абу Бакром. Насчет этого предания у ат-Табари тоже противоречат друг другу. По словам Абу Михнафа, Муавия после третейского суда снова обратился в сторону Египта. Он заключил союз с Масламой ибн Мухалладом и Муавией ибн Худайджем, которые присоединились к нему, хотя раньше они не желали иметь с ним ничего общего. Амр пришел с 6 тысячами человек, и они с Муавией отправили Мухаммеду ибн Абу Бакру письма с угрозами, чтобы заставить его уйти из страны. Тот переслал письма Али и умолял прислать подкрепления, но ничего не получил и был вынужден обходиться собственными силами. По его зову к нему явились 2 тысячи человек, и наилучшим и самым надежным из них, и притом особенно отрекомендованным Али, был туджибит Кинана, убийца Усмана. После ожесточенной борьбы он вынужден был уступить превосходящим силам; остальные разбежались, и Мухаммед ибн Абу Бакр бежал без погони и скрылся в развалинах. Там его обнаружил Ибн Худайдж, вытащил и убил без всякого сопротивления. После этого его завернули в ослиную шкуру и сожгли. С того времени его сестра Айша больше никогда не могла есть жареное мясо.

У аль-Вакиди другая версия. Амр выступил с 4 тысячами воинов, среди которых были Муавия ибн Худайдж – значит, в то время его не было в Египте, – и Абуль-Авар. В битве у дамбы[47 - Аль-Масуди называет это место Кум-Шарик. Это путаница.] Кинана и Мухаммед бежали и скрылись у Джабалы ибн Масрука. Его укрытие было выдано, Ибн Худайдж заметил его. Он вышел и сражался, пока не пал. Это было в сафаре 38 года.

Конец Мухаммеда более романтичен у Абу Михнафа, чем у аль-Вакиди; он имеет некоторое сходство с судьбой другого Мухаммеда (Ибн Абу Хузайфы), который, согласно аль-Мак-ризи, был убит, как осел, а в его смерти, по Ибн аль-Кальби, ослы тоже сыграли роль. Нам не обязательно выбирать между ними; мы снова видим, насколько ненадежны предания этого периода.

Со времен Сиффина положение Али не улучшилось. В Ираке усиливалась хариджитская оппозиция против него. За несколькими исключениями, например Абу аль-Асвада ад-Дуали, басрийцы были равнодушны. Куфийцы определенно поддерживали его морально, но не всеми своими силами; среди них было много нейтральных или даже сторонников Усмана, причем некоторые из них перешли на сторону Муавии. Слабость позиции Али в центре, естественно, сказывалась на периферии. Еще в 37 году, до восстания аль-Хиррита, арабы в Бахрейне не выплатили налога и многие вернулись в христианство. Иранские провинции были недовольны и колебались в своей преданности. Вызывает некоторое удивление, что они тогда же не сбросили чужеземное иго и полностью не изгнали арабские гарнизоны. После смерти Малика аль-Аштара двумя лучшими людьми Али остались Кайс ибн Саад и Зияд ибн Абихи; Ибн Аббас, которому он доверил Басру, оказался бесполезным и ненадежным.

Али по праву считал своей наихудшей потерей захват Египта Амром. Это освободило руки Муавии. Он сразу укрепился против византийцев, купив перемирие с Константином ценой ежегодной дани. Арабское предание упоминает об этом лишь мимоходом. От Феофана мы узнаем, что это произошло в 6150 году от Сотворения мира (969 год эры Селевкидов, то есть 38–39 годы от хиджры). Но Муавия не отважился на организованное нападение на Али, он довольствовался тем, что постоянно изматывал его тут и там. В 38 году он отправил Ибн аль-Хадрами в Басру, чтобы поднять на восстание тамимитов, но Зияд ибн Абихи, в то время заместитель префекта при Ибн Аббасе, обратился за защитой к аздитам, и они затоптали огонь и убили Ибн аль-Хадрами, которого покинуло большинство тамимитов. Так рассказывает аль-Мадаини. Он также сообщает, ссылаясь на Авану, о походах, предпринятых сирийцами в 39 году против иракцев, а именно походах Нумана ибн Башира в Айн-Тамр, Суфьяна ибн Ауфа в Хит и Анбар, Абдуллаха ибн Масада аль-Фазари в Тайму, ад-Даххака ибн Кайса в Куткутану[48 - Абу Машар и аль-Вакиди говорят, что даже сам Муавия выступил в поход в 39 году от хиджры, но дошел только до Евфрата и повернул назад.]. По-видимому, это были лишь набеги, в которых сирийцы скрывались с добычей, а куфийцы их преследовали и иногда настигали.

Аль-Якуби связывает знаменитый поход Буера ибн Абу Артата в Хиджаз и Йемен с этими набегами. Аль-Баккаи тоже относит их к концу жизни Али, говоря, что Джария ибн Кудама во время похода на Буера услышал об убийстве Али. По аль-Вакиди, этот поход произошел не раньше 42 года от хиджры, то есть уже после смерти Али.

По Ибн Исхаку, аль-Баккаи сообщает о перемирии, которое заключили между собой Али и Муавия в 40 году от хиджры после довольно длительной переписки, но это перемирие могло быть только кратковременным, поскольку в начале 40 года Муавия принял в Иерусалиме титул халифа и заставил сирийцев принести ему клятву верности. Это стало новым вызовом для Али, который ответил на него тем, что подготовил крупную кампанию против сирийцев, но убийство помешало осуществлению его планов. О присяге Муавии в Иерусалиме свидетельствует сириец Нельдеке. Он помещает одно после другого два независимых описания одного и того же события. «В 971 году эры Селевкидов многие арабы собрались в Иерусалиме и поставили царем Муавию; он поднялся на Голгофу, сел там и помолился, затем сошел в Гефсиманию и оттуда спустился к могиле Святой Марии, где снова помолился…» «В июле 971 года эмиры и многие арабы собрались и поклонились Муавии. Пришло указание, что во всех областях его земли его надлежит провозгласить царем[49 - Слово, которое не понимает Нельдеке, рядом с сршуби;, – это кореец, призывы, от которого, вероятно, происходит сирийское яаПеБ (шумно приветствовать).]. Он не носил венца, как это делали цари мира до сих пор, но поместил свой престол в Дамаске и не пожелал обосноваться в доме Мухаммеда» (Медине). 3 июля 971 года эры Селевкидов (660 год) начинается 16 сафара 40 года от хиджры. Согласно Масруки, сирийцы принесли присягу Муавии в Иерусалиме в 40 году от хиджры. Однако неверно утверждать, что это произошло лишь после смерти Али. Примечательно, что Муавия ждал так долго, прежде чем претендовать на халифат. Согласно Continuatio Исидора, он прожил пять лет civiliter, то есть как civis, гражданин, а именно c 36 по 40 год, а затем еще 20 лет в качестве правителя.

Сириец также утверждает, что Али перед смертью хотел еще раз отправиться в поход на Муавию. Эти сведения отнесены к неверному году (к 969, а не 971 или 972 году эры Селевкидов), но сами по себе верны. Аль-Якуби говорит то же самое. В основном считается, что Али к моменту своей смерти имел в распоряжении армию из 40 тысяч человек, которым не терпелось пойти на сирийцев. Кто бы иначе мог ее снарядить и против кого, если не против сирийцев?

Роковое нападение на Али произошло в пятницу, 15 рамадана 40 года, в куфийской мечети. Он умер в следующее воскресенье, 24 января 661 года. Эти даты, которые приводит аль-Вакиди, подтверждаются указанными днями недели, а различающиеся – опровергнуты. Убийца – мурадит, или, точнее, таджубит Ибн Мульджам был хариджитом. Хариджиты с гордостью называют его «нашим братом». Стихи его соплеменника Ибн Майяса свидетельствуют о том, что убийство он совершил по наущению женщины по имени Катам, которая поставила ему условие: если он хочет на ней жениться, он должен отомстить Али за Нахраван. Эта версия исключает другую, которую можно согласовать с первой лишь искусственно, а именно что он был одним из тех хариджитов, которые совершили убийство по принесенной в Мекке клятве: что они в один день избавят общину Мухаммеда от трех тиранов – Али, Муавии и Амра. Личная клятва, принесенная подобным образом тремя людьми, даже не соответствует обычаям ранних хариджитов, как уже заметил Ибн аль-Асир[50 - Нельзя отрицать, что и Муавия, и Амр вызывали возмущение, но они были выбраны наобум, как будто для того, чтобы вписать их в эту версию.]. Инсинуация Абуль-Асвада, что Муавия нанял убийцу, не пользовалась ни малейшим доверием даже у его врагов, хотя, конечно, это убийство было выгодно Муавии, ведь только благодаря ему Муавия и заполучил халифат. Хасан ибн Али упрекает куфийцев в том, что они убили его отца, и халиф Мансур выражает аналогичную точку зрения. Из этого видно, что Ибн Мульджам и Катам в Куфе были у себя дома.

Муавия со своей стороны перешел в наступление (аль-Якуби). Он отправился в Ирак по обычному пути через Месопотамию и расположил свой лагерь у Маскина на границе с Мосулом по Тигру в сторону Савада, но прибыл туда лишь через некоторое время после смерти Али. Тем временем начались сильные беспорядки, направленные против Хасана – сына Али и его преемника. Он не желал войны, хотя за него стояло сорок тысяч готовых сражаться человек, и через шесть месяцев воспользовался возможностью отречься от власти и примириться с Муавией. Эта общая канва событий достоверна, но сведения о том, как конкретно они развивались после убийства Али, запутанны и неполны.

Ниже приведена версия аз-Зухри. Али поручил Кайсу ибн Сааду руководство армией и в награду пообещал ему провинцию Азербайджан, из которой предполагалось сместить Ибн аль-Ашаса, и Кайс ревностно взялся проводить кампанию. Но Хасан хотел заключить мир с Муавией на выгодных условиях. Он низложил Кайса, потому что тот воспротивился ему, и поставил вместо него Абдуллаха ибн Аббаса. Он уже вызвал подозрения куфийцев своим двусмысленным поведением при принесении клятвы верности, и они решили, что он им не подходит. Вскоре после этого он получил доказательство их отношения к нему в виде удара копьем, который случился при не очень ясно описанных обстоятельствах. В связи с этим он вступил в переговоры с Муавией, отказался от власти за крупную сумму денег и потом сожалел, что не потребовал в два раза больше. Еще до него Ибн Аббас тоже вел переговоры с Муавией и бросил армию в беде. После этого армия снова выбрала Кайса своим вождем с поручением вести войну, пока сторонникам Али не будет гарантирована амнистия и неприкосновенность их имущества и жизни. Он легко получил согласие на это от Муавии, для которого немало значило привлечение его на свою сторону; однако он не взял предложенных ему денег и не заключил никаких выгодных ему самому сделок.

Аль-Баккаи рассказывает другую версию. Кайс командовал не всей армией, а только авангардом, или шуртой, в 12 тысяч человек, которых он сохранил даже после смерти Али. Сам Хасан с основными силами продвинулся к Мадаину и отправил Кайса с авангардом навстречу Муавии (в Маскине). Внезапно в мадаинском лагере раздались крики: «Кайс погиб, бегите отсюда!» После этого шатер Хасана разграбили, а сам он укрылся в белом замке, откуда, несмотря на протесты его брата Хусейна, вступил в сообщение с Муавией и добился от него всего, чего требовал, – всех денег из куфийской сокровищницы, годового дохода от Дарабгарда и обещания, что его отца Али не будут поносить в мечети в его присутствии[51 - В некоторых местах у ат-Табари встречаются расхождения в этих двух версиях. Например, в одном месте указано, что 40 тысяч человек – это не шурта, а вся армия. По аз-Зухри, Кайс, как и Ибн Аббас, командовал целой армией.].

Аль-Якуби приводит еще один вариант. Хасан послал против Муавии Убайдуллаха ибн Аббаса с 12 тысячами человек, а вместе с ним Кайса в качестве советника, который должен был направлять его своими советами. Муавия тщетно пытался подкупить Кайса, но ему удалось только переменить Убайдуллаха подкупом в миллион, и тот перешел к нему с 8 тысячами человек. Хасан с основной армией находился в Мадаине, и Муавия отправил к нему Мугиру и других посредников. Покидая Хасана, они широко распространили по лагерю слухи, будто он объявил, что готов заключить мир, после чего его собственные воины напали на него и разграбили его шатры. Он бежал на лошади в замок в Сабате, но аль-Джаррах ибн Синан (он же Ибн Кабиса) аль-Асади грубо с ним обошелся и ранил копьем. Обессилевшего от кровопотери, его вернули в Мадаин, и он долго пролежал там в тяжелом состоянии. Тем временем его сторонники покинули его, и Муавия захватил Ирак, и в конце концов ему ничего не осталось, кроме как отречься от власти. Рассказ ад-Динавари похож и имеет лишь небольшие отличия. Он говорит, что йеменцы и рабииты из Куфы спасли Хасана в Сабате от рук куфийских мударитов.

В целом Авана и аль-Якуби согласны между собой, но не с аз-Зухри, чьи цели непонятны. Несколько встречающихся расхождений невозможно объяснить. Например, удар копьем частично отделен от разграбления шатра по времени и месту, а частично связан с ним. Эта тенденция прослеживается и в других расхождениях. У аль-Якуби и ад-Динавари тоже встречается упоминание о попытке оправдать Хасана за счет куфийцев; аз-Зухри выставляет его в самом неблагоприятном свете, но наибольшее различие, происходящее из-за этой тенденции, – это объяснение поведения Абдуллаха ибн Аббаса, предка династии Аббасидов. В правление Аббасидов было опасно говорить правду об этом святом человеке; соблазн состоял либо в том, чтобы приукрасить роль, которую он сыграл, либо вообще умолчать о ней[52 - Согласно Сайфу, доверенным лицом Али в Медине уже был Абдуллах ибн Аббас, который всегда давал ему правильные советы, но не всегда добивался их выполнения. Затем он стал наместником Басры и в качестве такового прислал подкрепления Али. По словам Абу Михнафа, он отличился в Сиффине и командовал левым флангом иракского войска. Али хотел, чтобы он участвовал в третейском суде, и, несмотря на попытки ему помешать, отправил его в Думу и переписывался только с ним, игнорируя при этом Абу Мусу. Но, согласно Абу Машару и аль-Якуби, он возглавлял хадж в 36 году от хиджры (как и в 35-м) и потому, конечно, не мог участвовать в битве при Сиффине. Это руководство празднованием не устраивает аль-Мадаини, и он предпочитает утверждать, что, по Абу Машару, Абдуллах никогда не совершал паломничества при жизни Али. В 38 году он отправился из Басры к Али в Куфу, чтобы своим присутствием утешить своего дорогого друга в горе из-за потери Египта. В Басру он вернулся лишь после того, как его застали беспорядки в Фарсе, и он отправил в Фарс Зияда. Так рассказывает аль-Мадаини. Рассказ Абу Михнафа отличается. По его словам, Абдуллах утешил Али письмом из Басры и Али, а не он послал Зияда в Фарс. Он снова появляется на сцене, когда Муавия хочет заставить глав мединской аристократии принести клятву верности его сыну Язиду. Согласно аль-Мадаини, пять человек отказались ему поклониться, среди которых был и Абдуллах ибн Аббас. Но это героическое противодействие тирану не принесло результата. Должно быть, он с горечью почувствовал, что Муавия и Язид не обратили на него никакого внимания. Точно так же в данном случае его игнорируют и большинство передатчиков преданий.]. Согласно аз-Зухри, старейшему передатчику преданий, который умер еще до эпохи Аббасидов, Абдуллах ибн Аббас догадывался о намерении Хасана заключить мир, опередил его и обеспечил для себя те деньги от Муавии, которых добивался Хасан. Потом он бросил иракскую армию в незавидном положении и тайком отправился под конвоем в сирийский лагерь. Авана ничего не говорит об этом. Вместо знаменитого Абдуллаха аль-Якуби делает его Убайдуллахом ибн Аббасом, его младшим братом.

Аль-Мадаини уже знаком со спором относительно того, кто же перешел к Муавии при Хасане – Абдуллах или Убайдуллах, так что дело здесь не только в расхождении версий у переписчиков. Он выбирает Убайдуллаха, как это делают и Умар ибн Шабба и аль-Балазури. Убайдуллах был наместником Йемена, когда Буер ибн Аби Артат предпринял свой поход туда. Двое его сыновей попали в руки Буера и были убиты, и из-за этого их мать потеряла рассудок. По данным аль-Вакиди, этот поход состоялся в 42 году от хиджры. В то время Убайдуллах все еще находился в Йемене, воюя с Муавией, и поэтому не мог перейти к нему за год или два до того. Аль-Вакиди, во всяком случае, наверняка не мог знать ни о каком подобном переходе. Авана утверждает, что поход состоялся во второй половине 40 года, однако предположение, что Убайдуллах так спешил заключить договор с убийцей своих сыновей, кажется невероятным. Кроме того, гораздо легче найти мотив для замены Убайдуллаха Абдуллахом, чем для противоположного действия. Основателя династии, при которой жил аль-Мадаини и которой он был предан, не следовало позорить допущением, что он первым заключил договор с безбожными Омейядами; с другой стороны, его братом Убайдуллахом вполне можно пожертвовать.

Более того, Абдуллаха лишь частично удается оправдать заменой на брата. Деньги, которые, по словам аз-Зухри, он захватил и которые Муавия позволил ему взять, были деньгами из государственной казны Басры, точно так же, как пять миллионов, предоставленные Хасану, были взяты из казны Куфы. Это подтверждает Абу Убайда. Он согласен с аз-Зухри, что после смерти Али Абдуллах отправился из Басры к Хасану и по этому случаю взял с собой деньги из государственной казны. Разумеется, оправдание подразумевает, что эта сумма не превышала того, что он мог требовать в качестве причитающегося ему жалованья, но примечательно, что аль-Мадаини, Умар ибн Шабба и аль-Балазури также не отрицают, что Абдуллах сбежал с государственной казной Басры. Они лишь упоминают, что он сделал это при Али, вскоре после битвы при Нахраване, и что это не имело никакого отношения к его переходу к Муавии[53 - «Спасение» государственных денег считалось не таким уж плохим поступком, потому что это было вполне обычным делом, но вот переговоры с Муавией, с другой стороны, были непростительны.]. Это делает измену двойной. Сыновья Аббаса с очень похожими именами дважды друг за другом в течение короткого времени постыдно оставляют свой пост, а в данном случае еще и с большими деньгами. Тем не менее более вероятно, что это произошло только один раз; так что аз-Зухри все же прав, говоря, что Абдуллах, а не Убайдуллах был доверенным лицом Хасана, как раньше был доверенным лицом Али, и что он позволил Муавии подкупить себя еще до Хасана. Даже у аль-Мадаини мы находим его с Али в 39 году, но после заключения мира сразу же видим его в кругу Муавии. Джамаат при Муавии, то есть объединение общины Мухаммеда под властью одного правителя, состоялся в первой половине 41 года от хиджры, то есть летом 661 года. Рассказы об этом отличаются друг от друга в отношении точной даты. По словам Ильи из Нисибина, Хасан отрекся от престола в пользу Муавии в понедельник 21-го числа месяца раби уль-авваль 41 года, то есть в понедельник 26 июля 661 года. Аль-Вакиди говорит, что Муавия двинулся в Куфу в раби ас-сани 41 года (август 661). Неизвестное предание гласит, что мир был заключен в раби ас-сани, но Муавия вошел в Куфу не раньше начала месяца джумада аль-уля. Аль-Мадаини сообщает, что он вошел в город либо 25-го числа раби уль-авваль, либо 25 джумады аль-уля, но все еще находился в Куфе в раджабе, так как переписывался оттуда с Буером, находившимся в Басре, а Буер приехал туда в раджабе и пробыл шесть месяцев. Но в джумаде аль-уля 41 года он уже сделал Мугиру ибн Шубу своим наместником в Куфе.