Замуж с осложнениями

– Где Гонд? – спрашиваю у Азамата. Он снова мрачнеет.

– Пока что заперт у себя.

– Мне надо будет его осмотреть.

– Что? – капитан аж сощурился, как будто кислое что-то откусил.

– У него рука сломана, – говорю.

– Он сам виноват.

– Эцаган тоже сам виноват, – говорю. – Ему теперь за это умереть?

Азамат тяжело вздыхает.

– Ваше внимание плохо сочетается с наказанием.

– Наказывать будешь потом, когда я удостоверюсь, что он вне опасности.

– Ладно, – кивает. – Вы правы.

Тут Тирбиш подносит мне какие-то жареные пельмени, и я временно утрачиваю способность говорить. Азамат сидит напротив и смотрит, как я ем. И меня это даже не раздражает, не то что не смущает. Кстати, вот ведь интересно, мне кажется, что я называю его на «ты», а он меня – на «вы», хотя во всеобщем нету разницы. Это после того как я с ним в обнимку поспала. Интересно, что должно случиться, чтобы и он на неформальный тон перешёл?

Видимо, забыв о моём присутствии, Азамат трёт лицо с той стороны, где ожоги. Ну да, я понимаю, что ты думаешь. Однако обещать тебе, что у Эцагана не будет никаких последствий на лице, я не могу, даже если уверена, что их не будет. Потому что если будут, то получится намного хуже, лучше уж сейчас понервничать.

– Он всегда переживает, если я с Алтонгирелом ссорюсь, – говорит капитан. Прекра-а-асно, давай теперь ты ещё себя во всём обвинишь.

К счастью, он не продолжает развивать мысль, хотя на лице всё написано светящимися буквами. В перерыве между двумя пельменями откладываю ложку и беру Азамата за руку, безвольно лежащую на столе. Обхватить не могу, так, сбоку прихватываю, как прищепка.

– Всё будет хорошо, – говорю. Это, конечно, ответственное заявление, но я тоже не железная.

Азамат пускает меня к Гонду и сам заходит следом. Бедный парень, похоже, решает, что вот сейчас его казнят.

– Не волнуйся, – говорю, – Эцагану тоже достанется. От меня лично.

В ответ слышу только нервное сглатывание.

Перелом у него закрытый, с небольшим смещением. Мелких осколков нет. В принципе, ничего страшного, он даже не вскрикивает, когда вправляю. Может, конечно, решил перед капитаном продемонстрировать стоицизм, не знаю. Накладываю шину с применением куска какой-то аппаратуры, специально для этой цели найденного на складе. Азамат смотрит как заворожённый. И где они были все эти века…

Напоследок капитан окидывает Гонда грозным взором, и мы выходим. Идём куда-то… Точнее, это Азамат идёт, а я за ним следом, не знаю зачем. Привычка уже, наверное. В неизвестном мне отсеке корабля навстречу нам попадается один из старших в команде, тот, что сидит за столом справа от Алтонгирела.

– Как будем… – начинает на муданжском, потом, покосившись на меня, переходит на всеобщий. – Как будем хоронить?. .

– Кого?! – рявкаю я, не давая Азамату и слова сказать.

– Эцагана… – растерянно отвечает мужик.

– Когда он лет через семьдесят умрёт от рака прямой кишки в своей постели, это будет не ваша проблема, – говорю с некоторым нетерпением. Нет, ну можно не верить, что я хороший врач, но не до такой же степени!

Собеседник переводит озадаченный взгляд на капитана.

– Не суетись, Хранцицик, – произносит капитан, и я фыркаю совершенно неприличным хохотом прежде, чем успеваю скомандовать себе промолчать. Азамат что-то там продолжает говорить про то, что моего пациента рановато хоронить.

– Но я же сам его бинтовал, там нет шансов… – бормочет человек с чудо-именем. Это заставляет меня резко посерьёзнеть.

– А, так это был ты? А промыть раны или хотя бы кровь остановить тебе в голову не пришло? – напускаюсь на него. Я, может, тут и в гостях, и маленькая, и беззащитная, но когда речь идёт о моём пациенте… голову откушу только так.

– Естественно, я промыл! – возмущается он.

– Ага, с расстояния в два метра! У него всё лицо в крови было, когда я зашла!

– Ну так заново натекло! Что вы думаете, кровь ждать будет?

– Я думаю, что можно было зашить!

– На лице?!

– А что?!

– На лице нельзя зашивать! Тут уж как срастётся, у каждого своя судьба.

Очень хочется побиться головой о стенку. А лучше побить кое-кого. Больно.

– А на животе что? Тоже нельзя?

– Так раны сквозные, я же не могу внутри зашить! Ну и какой смысл…

Держите меня семеро. Иначе точно стукну.

– Значит так, – говорю, – я зашила всё. Это раз. Эцаган выживет, это два. А три – ты, хрен-цуцик, уйди с глаз моих, пока я тебе что-нибудь не пришила!

Шарахается, как от огня, в панике зыркает на капитана и, получив, видимо, разрешение, исчезает куда-то в боковой коридор.

– Это, что ли, бортовой врач? – рычу. Нет, ну правда, ребёнок из экошколы лучше бы справился!

– Нет, у нас на борту нет целителя, – говорит Азамат, тихо стерпевший мои вопли. – Их и на Муданге-то не хватает.

– Что, муданжцы патологически неспособны врачевать? Почему нельзя обучить столько, сколько нужно? Где рыночная экономика, в конце концов?! – что-то я разбушевалась.

– Это очень долго, – пожимает плечами Азамат. – И трудная работа. Из тех, кто может получить образование, мало кто хочет всю жизнь смотреть на чужие уродства.

Хватаюсь за голову, еле сдерживаясь, чтобы не завыть в голос. Вот уроды!!!

– А что, – спокойно продолжает Азамат, – вы действительно смогли всё зашить?

– Естественно, – вздыхаю. Придётся, видимо, смириться с их варварскими представлениями. – Там проблема не столько зашить, сколько промыть как следует и найти все повреждения.

Мы начинаем куда-то идти, опять не знаю куда.