Солнечный луч. Дорогой интриг

– К чему столько восклицаний, дорогая матушка? – спросила я, потерев глаза, и села. – Времени предостаточно, моя роль не просто отскакивает от зубов, она набила оскомину. И можете мне поверить, я отыграю ее так, что вам не придется за меня стыдиться. Обещаю.

– Вы еще попросите меня оставить вас! – вновь возмутилась госпожа баронесса. – Немедленно поднимайтесь, несносное дитя, и повторите перед зеркалом всё, что вам предстоит сделать. Сейчас же! – Она прошла к креслу, уселась в него и, накрыв подлокотника ладонями, сообщила: – Я буду оценивать ваши старания.

Я отвела взгляд в сторону, вздохнула, а затем, снова посмотрев на нее, ответила:

– Нет.

Баронесса недоверчиво моргнула, после подалась вперед и переспросила:

– Что вы сказали?

– Я сказала «нет», матушка, – повторила я и изобразила ту самую рассеянно-милую улыбку, чуть приоткрыв губы «дабы не напоминала оскал и не выглядела натянутой». Матушка откинулась на спинку кресла, приложив ко лбу правую ладонь тыльной стороной, левую прижала к груди и уже приготовилась к страданиям, но я поспешила продолжить: – Матушка, простите меня за то, что отказалась подчиниться, но неужто вы хотите, чтобы перед гостями я появилась измученная бесконечными повторениями, на трясущихся от напряжения и усталости ногах, да еще и с головной болью? Конечно, рядом магистр Элькос, но всё это не улучшит моего настроения. Поверьте мне, я буду на высоте, и вам не придется стыдиться ваших стараний ради неблагодарной дочери.

Приблизившись к креслу, я присела на корточки, а после, взяв матушку за руки, поцеловала их по очереди и заглянула в глаза.

– Ну что ты делаешь со мной, дитя? – смущенно, но с ноткой кокетства произнесла родительница. Теперь она сжала мои ладони и, потянув на себя, заставила подняться на ноги. Я уселась на подлокотник, обняла ее за шею и прижалась щекой к щеке. – Ты вьешь из меня веревки, Шанриз, – проворчала баронесса. – Хорошо, я оставлю тебя в покое, но за это ты станешь на своем празднике самой яркой звездой.

– Это ведь мой праздник, – улыбнулась я.

– Именно, – она поцеловала меня в щеку и, отстранившись, встала с кресла. – Посмотрю, что поделывает ваш отец. Уверена, он сейчас преступно спокоен и опять читает.

– Батюшка непременно волнуется, – с улыбкой заверила я.

– О-о, – вскинула руки матушка, показывая, что думает о моем предположении. – Скоро я узнаю, как велика степень его волнения.

И она покинула меня. А я вернулась на кушетку, но та приятная нега, владевшая мной недавно, исчезла. Вновь поднявшись на ноги, я прошлась по гостиной, после подошла к большому напольному зеркалу, склонила голову к плечу и некоторое время рассматривала себя. А затем вытащила из волос шпильки, удерживавшие косу, уложенную наподобие короны, распустила ее и, тряхнув головой, снова посмотрела на себя.

Солнечный луч, скользнувший ко мне, подсветил ярко-рыжие волосы, которые могли поспорить своим цветом с пламенем. Рассмотрев едва приметный ореол, созданный солнечным светом, я перевела взгляд на свое лицо в отражении и некоторое время разглядывала тонкие дуги темных, но не черных бровей, после длинные такие же темные ресницы, небольшой прямой нос, пухлые губы… И растянула их в той самой заученной улыбке. Согнув руки в локтях, я присела в изящном глубоком реверансе, чуть склонив голову. Сосчитав до трех, я задержалась в этом положении, а после распрямилась и снова встретилась с фальшивой улыбкой миленькой девушки в отражении. Усмехнувшись ей в ответ, я отвернулась и отошла к окну.

Мне был виден пруд и дорожка, которая вела к нему. Но по этой дорожке гости не пойдут, для них подготовлена совсем другая аллея. А здесь пойду я, когда придет время явиться перед великосветским собранием. И, присев в своем красивом реверансе, я покажу им юную баронессу Тенерис-Доло, очаровательное создание, готовое осчастливить того, чье сердце дрогнет…

– Ну конечно, – кривовато ухмыльнулась я и, присев на подоконник, глубоко вздохнула.

Вот теперь сердце ускорило свой бег, потому что всё будет иначе. Ни матушке, ни батюшке даже в голову не приходит, что я могу изменить ход церемонии представления, однако именно это я и собираюсь сотворить. И тем не менее я поступлю как задумала, иначе этот день потеряет всякий смысл. Взросления ждет каждая девица, и каждая видит свое будущее по-своему. Мое будущее начиналось с того шага, который мне предстояло сделать. И вот это меня по-настоящему волновало. Не гости, которые поглядят на меня, а после предадутся увеселениям. Не те гости, которые будут ждать моего появления.

– Левит – Мать Всеведущая, благослови, – прошептала я, прижав ладонь к груди, где пойманной птичкой трепыхалось сердце.

Не зная, чем занять себя теперь, я вновь заходила по комнатам, отыскивая себе занятие. Матушка уничтожила единственное средство не мучиться в ожидании – сон, а что-то иное мне в голову не приходило. Книга, лежавшая в спальне на прикроватном столике, сейчас совсем не занимала меня. Вышивание лежало в ларце для рукоделия больше для того, чтобы порадовать взор родителей моими стараниями, но не потому, что я была к нему склонна. Еще имелась папка с карандашными рисунками. Особого таланта к рисованию у меня не было, но и это я умела делать, благодаря воспитанию. И музицировала я немногим лучше, чем рисовала.

Вот Амберли была мастерицей в вышивании, и рисовала недурно, и играла на нескольких инструментах, даже писала стихи. Она была романтичней и чувствительней меня. Я же имела склонность к авантюрам, приключениям и размышлениям. И полнили меня не те грезы, что согревают юных прелестниц в преддверии взрослой жизни. Меня занимало иное, но об этом благородной девушке не стоило задумываться, потому что считалось дурным тоном.

Любопытно, правда? Представлять объятья, признания и поцелуи, сорванные украдкой – хорошо, а вникать в то, чем занимаются мужчины – плохо. Лет с двенадцати меня начали раздражать запреты. Я могла бы с восторгом описывать матушке прочитанный роман или декламировать понравившееся стихотворение, но не могла спросить у батюшки, что пишут в газетах и что он об этом думает.

Когда-то это было невинное любопытство из желания поговорить с отцом, который чаще гладил по голове и велел слушаться преподавателей, чем вел со мной беседы. Подумав, с чего начать, я тогда спросила:

– Что интересного вы прочитали, батюшка?

– Девице не престало интересоваться такими вещами, – строго ответил отец. – Есть границы, дитя мое, за которые не пристало переступать. Женщин, которые читают газеты, а после обсуждают их, почитают за чудачек. Лучше прочтите книгу, отобранную вам матушкой, или погуляйте с сестрой. – После потрепал меня по щеке и ушел, а я осталась, хлюпая носом от обиды. Я ведь просто хотела с ним поговорить!

А когда обида переросла в досаду, а затем и злость, я осознала, что есть два мира, и в один из них, богатый на события и возможности, мне путь закрыт лишь потому, что я родилась женщиной. И чем больше проходило времени, тем сильней меня угнетало положение вещей, а еще будило возмущение и протест. Но главное, что удручало, с замужеством ничего не изменится. Самое большое, муж отнесется к моим желаниям, как к капризу и, возможно, если будет любить, начнет втайне баловать той же беседой о прочитанном в газетах.

Тряхнув волосами, я вышла на балкон, чтобы успокоиться и отрешиться от возмущения и волнения. Прикрыв глаза, я подставила лицо солнцу. Простояв так несколько минут, чувствуя, как ветер треплет мои волосы, я вдруг представила, что стою на вершине самой высокой горы. Улыбнувшись, я поддалась шальной мысли. Шагнула к перилам, забралась на них и, вновь закрыв глаза, раскинула в стороны руки.

– Я – птица, – прошептала я. – Свободная. Свободная!

Ветер обдувал разгоряченную кожу, играл волосами, и мне казалось, что это ласкающая меня невидимая длань одного из богов. Счастливчик Хэлл, он словно бы был рядом. Младший из всего пантеона, озорник и весельчак, любитель путешествий, он однажды оседлал ветер, и тот стал его верным скакуном и спутником, куда бы Хэлл ни решил отправиться. И сейчас он навестил меня, я точно знала это, и значит, всё получится, значит, я всё делаю верно.

– Шанни, – сдавленный возглас заставил меня вздрогнуть.

Взмахнув руками, я взвизгнула, но сумела удержать равновесие и обернулась к сестре, вышедшей на свой балкон.

– Слезай немедленно, безумица, – дрогнувшим голосом потребовала Амберли. – Ты же можешь сорваться и упасть!

– Если только кричать мне под руку, – ответила я, но спорить и упрямиться не стала, потому что сердце вновь заходилось, но теперь от испуга. Ступив на плиты балкона, я снова поглядела на Амбер и укоризненно покачала головой. – Зачем так пугать? Ты же видела, что я твердо стою на ногах.

– Но зачем?! – уже сердито воскликнула сестрица.

– Хэлл позвал меня, – я улыбнулась, глядя на недоумение, написанное на лице Амбер.

– Хэлл? – переспросила она.

– Странник Хэлл, Хэлл Весельчак, Хэлл Счастливчик, – ответила я и рассмеялась, рассматривая, как недоумение Амберли сменяется скептицизмом и укоризной.

– Шанни, ты совершенно сошла с ума, – объявила она мне, но я лишь отмахнулась. Своим чувствам я верила. – Тебе бы подумать о своем выходе, а не пытаться самоубиться или покалечиться в день рождения.

Я закатила глаза, сжала руками собственное горло и вывалила изо рта язык. Самоудушение не произвело на сестрицу никакого впечатления, и она продолжила читать мне нотации, неосознанно копируя мою матушку, слово в слово повторяя ее речи. Я слушала вполуха, наперед зная, что скажет Амбер. Всё это я слышала раз сто и знала назубок.

– Ты играешь с судьбой, Шанни, и это может плохо закончиться, – подвела итог своей речи сестрица.

Внимательно посмотрев на нее, я вопросительно приподняла брови, и Амберли пояснила:

– К чему было лезть на перила? Ты ведь разумна, а этот поступок – ребячество и глупость.

Пожав плечами, я отвернулась и, вновь подставив лицо ветру и солнцу, прикрыла глаза. Да, мне хочется сыграть, и может, это игра закончится не так, как мне видится, но первый ход я всё равно сделаю.

– Шанни, – позвала меня Амберли.

– М-м? – промычала я, не обернувшись.

– Ты обиделась на меня, да? Я повела себя грубо? Прости меня, сестрица, я вовсе не хотела расстроить тебя в такой важный день, – теперь ее голос прозвучал виновато, и я приподняла уголки губ в едва приметной улыбке. Моя добрая и совестливая сестрица, она не умела ни долго сердиться, ни ругаться с кем-либо, даже со мной, хоть мы и были почти ровесницами. – Я так испугалась, когда увидела тебя на перилах, даже на миг представила, что ты хочешь спрыгнуть…ох, – ее голос сорвался, и до меня донесся судорожный вздох.

Я развернулась к ней. Наши балконы располагались так близко, что я могла бы с легкостью перебраться к ней, но не хотела пугать сестру своим отчаянным сумасбродством. Поэтому просто навалилась на перила животом и протянула к ней руки. Амберли потянулась ко мне, и наши пальцы переплелись.

– Ты почти взрослая, дорогая, – наставительно произнесла я, – а говоришь глупости. Я вовсе не обиделась и не рассердилась. Лишь одно обстоятельство может сегодня испортить мне праздник, но, я верю, этого не произойдет и завтра утром я проснусь с улыбкой.

– Что может испортить тебе праздник, сестрица?

– Разошедшийся шов на платье, что же еще, – ответила я, округлив глаза, словно она спросила чушь. И солгала, но выдавать мысли я не хотела даже своей верной наперснице. Она бы не поняла меня. – Всё хорошо, Амбер, – я улыбнулась и пожала ей пальцы.