Если я унесу его домой, он вряд ли заметит это, но, воспитанный солнцем, быстро отзовется на тепло моих ладошек. Он чем-то похож на меня, только твердость его протяженнее моей, но не менее уязвима. Я жалею его будущее, впрочем этого делать не стоит, ведь песок и пыль есть возвращение к началу, к великой пустоте, содержащей в себе все.
Он не заметит перемещения в пространстве, когда я понесу его в кармане по улицам города, потому что для него нет ни улиц, ни города, ни самого пространства. Быть может, его мысль навсегда осталась в тех миллионах рассветов на разломленном склоне горы, где он, почти еще сама гора, отражал гранью мелкой крапинки слюды один и тот же острый лучик солнца.
Вероятно, он даже не вспомнит, как уже в этом времени и пространстве, которое для него только сон, мимо него прошел, случайно прикоснулся или даже наступил ногой человек, простой смертный человек, зачем-то пришедший на этот берег, где в песке рядом с высохшими серыми сучками и окурками лежал этот камешек с белесой прожилкой поперек. Не вспомнит и ничего не сможет мне сказать.
Я сама расскажу ему об этом. Вот только спрячу избыток пульса в глубокий вдох и снова попытаюсь сдать экзамен на приближение к бесконечности. Зажав в ладошке его прохладное угловатое тельце, я расслышу его чуткую глухоту. Его немота покажет мне направление движения к неподвижному ожиданию. А его вес и гладкая твердость поверхности научит меня уверенности в наличии моего места в мире, заполненном несчетными гроздьями атомов.
Когда дыхание мое снова станет легче тех облаков, я все же вспомню причину этого камешка на моем столе. Видел он этого человека, видел ли человек его – вероятность равна доле секунды, отведенной сердцу на вздрагивание от нежданного прикосновения любимого, поделенной на тысячелетия жизни от рождения до смерти. Человеческой ли, каменной – не имеет значения. Потому что значение имеет только поделенная на двоих последняя долька шоколада или миг, когда пальцы ощущают тепло пальцев другой руки. Это единственное, что нужно для сердца, чтобы биться. И главное – не сойти с ума от невыносимой пустоты, когда от этого тепла остается только воспоминание.
…Я оставлю себе надежду только на то, что в медленной памяти этого каменного существа останется и когда-нибудь уже навсегда воскреснет пролетевшее мгновение человеческой жизни и вздох все же не сошедшего с ума от боли расстояний и расставаний человека, жившего на грани двух небольших тысячелетий…
Пока ждала такси
Я ждала такси, а в окне юный месяц царапал зимнее небо острым крылом и ждал ночи.
Земля ждала нового снега, люди ждали тепла и зарплату, ноябрь терпеливо дожидался декабря, а дети не могли дождаться нового года.
Уши ждали тишины, а взгляд – глубины зрачка напротив. Мысли ловили другие мысли, пальцы искали другие пальцы, губы молчали.
Кто-то ждал звонка. Кто-то набирал номер. Кто-то слышал гудки.
Кому-то отвечал голос. Кто-то бросал трубку. Кто-то закурил сигарету.
Он вышел на улицу. Она собрала чемоданы. Они оклеили стены в прихожей.
Где-то хлопнула дверь. Сзади взвизгнули тормоза. Навигатор сказал «поверните налево».
Вежливый автомат из телефона женским голосом бодро сообщил, что меня ожидает такси.
Театр
Понедельник, вечер, в театре почти никого. Тихо.
Входишь в зал. Поднимаешься на сцену и сразу ощущаешь, что ты не один. Что-то или кто-то дышит, шепчет, смотрит. Ощущение присутствия так зримо, что мурашки…
Стоишь за кулисами, а дыхание прерывается, как будто тебе сейчас выходить на полный зал.
На сцене декорации вчерашнего спектакля. Касаешься их рукой. Поднимаешь голову наверх. В тусклом свете дежурки едва видны колосники. Зал вот он, как на ладони. Никого в зале, никого на сцене. И не хочется уходить. Хочется присесть тут, с краю, и слушать, и слышать…
Что ты говоришь, дай расслышать…
И вот уже, кажется, слышишь и понимаешь. Шепот, голоса, смех, слёзы, аплодисменты… Ветер времени, ускользающего из пальцев. Шелест времени.
А он над временем и над тобой. И, кажется, он видит тебя насквозь, слышит скорый стук сердца, знает все твои мысли. Слегка небрежно, с высоты своего столетия, коснется он невидимой ладонью затылка, и ты исчезаешь, растворяешься в этих неслышных звуках, в этом полумраке, в этом сгущенном воздухе…
…Поговори со мной, расскажи мне свои тайны…
Поздравляю: Вселенная по-прежнему расширяется!
Выходя из дверей понедельничных будней,
не споткнись о закат, – он сегодня так близко
как соринка в глазу, заслонившая свет.
Взгляд твой если и вздрогнет,
то это не я…
Сил на взрыв не хватает. Даже во сне летаю с трудом. У деревьев, за которые хватаюсь, чтобы не упасть, какие-то высохшие ветви. Где уж тут сражаться с измерениями! Проиграв, извлекаю щепки пространства из-под ногтей и из извилин. Время, отсчитав капли в ложечку, терпеливо лечит расстояньем, которое более не ковровая дорожка, а шкаф с массой ненужных вещей и закрытой дверью как символом входа в тупик.
Поздравляю: Вселенная по-прежнему расширяется!
Успешная экспансия наружу, вспухание новыми завоеванными метрами, разрастающийся отек пространства, пытающегося вместить в себя время, нарастание процента содержания той, другой – завселенской – пустоты.
Пространство открыло для себя закон убегания, закон «от»: отстранения, отдаления, отталкивания. Оно бежит само от себя, само из себя, вовне. Быть может, это рост, а может быть, оно чуждо само себе.
Вероятно, это закон. Всё, что здесь рядом, неминуемо расстанется друг с другом, раскиданное растекающейся материей пустоты. Единственное мерило расстояния – время. Если оставаться на месте, время превратит километры в парсеки. Так же недосягаемо.
Гравитация – это пережиток прошлого. Первобытно сбиться в кучу для тепла. Та микроскопически малая точка, из которой родилась вселенная, единая душа всех, наверное, она была счастлива.
Человек не может не повторять в своем развитии Вселенную.
Время не поперхнувшись выпило мою тоску
Время не поперхнувшись выпило мою тоску и захрустело как семечками моими минутами. Тщательно прожеванные, они превращались в жидкую кашицу и стекали между пальцами. Время можно было потрогать. Но я старалась этого не делать. Если его не трогать – остается иллюзия, что оно оставит тебя в покое. Иногда только стряхивала его ладонями со своих плеч, при этом стараясь не глядеть ему в глаза. В них можно было увидеть Универсальный Закон Последней Возможности: пока не потеряешь саму возможность терять – остается надежда на то, что тебе еще есть что терять.
Я давилась своим временем как сухомяткой, я била его наотмашь, я пряталась от него в чужие времена. Оно равнодушно смотрело мимо, цепко обняв меня за плечи.
А небо тем временем споткнулось и грузно упало к моим ногам, и я с виноватой поспешностью помогла ему подняться…
Ничем не занимаюсь
Ничем не занимаюсь.
Занимаюсь ничем.
Время проходит наискосок, запинаясь о мое бездействие. Ничего не делать – это тоже занятие. Делать ничего. Производить пустоту. Каверны во времени разрастаются в черные дыры, которые вбирают в себя метр шестьдесят сантиметров, инерцию пульса и беспорядочных движений.
Время жует само себя, откусывая кусочки невоплощенных возможностей.
Свернуть время в трубочку, приставить к левому глазу, прищурить правый и посмотреть, как в замочную скважину, в вечность.
От вечности остался комариный писк в ушах. Надоело.
Выцарапываю блики образов острием по бумаге. Блики… бледные лики… тени… калейдоскоп мельтешений… Едва успев приколоть – забываю, о чем. Блики, как тени, живут недолго. Сплести эти ниточки в ковер – чего-то не хватает.
Хватаю обрывки, обмолвки, отголоски и, – через запятую, точка за точкой, – в пустоту многоточия…