Вредная привычка жить

– Не смей называть Федора Семеновича Федькой, он, между прочим, полгода был мне близким человеком!

– Таким близким, что ты его замучила до смерти!

Я была в таком умилении от происходящего, что боялась пошевелиться: не дай бог испортить такую интеллектуальную беседу.

– Да я его почти любила, – вскричала Альжбетка, защищаясь.

– Ты просто паучиха, которая сожрала своего паука!

Альжбетка сняла тапок с отточенным каблуком и кинула его в Сольку.

Солька схватила диванную подушку и зашвырнула в Альжбетку.

Я тихонечко села на кресло в уголке и принялась наслаждаться происходящим.

– Ты просто мне завидуешь! – кричала Альжбетка. – У тебя уже сто лет никого не было!

– Да! – парировала Солька. – И я уже сто лет никого не убивала!

– Это несчастный случай!

– Нет, ты все это спланировала! Ты паучиха!

– Дура!

– Сама ты дура!

– Тебе завидно, что меня любили, – не унималась Альжбетка,

– Твой Федор Семенович не мог любить, у него нет того, чем любят!

– Все у него есть, и ты сама это видела!

– Дура, этим не любят, этим…

Солька споткнулась, не зная, какое слово употребить.

– …этим опыляют! – нашлась она.

Тут уж я не сдержалась и прыснула со смеху. Солька была бесподобна! Браво!

Девчонки переглянулись, посмотрели на меня и тоже закатились звонким смехом.

– Что делать-то будем? – спросила, переводя дыхание, Солька.

– Будем просто жить, – пожала я плечами.

Глава 8

Приходится брать на себя обязанности феи. Я узнаю, что наша доблестная милиция выполнила возложенную на нее миссию

Стол хоть и не пах, но память неумолимо требовала взять тряпку, порошок и смыть с глянцевой доски налет вчерашних событий.

Любовь Григорьевна вышла из кабинета и сочувственно посмотрела на меня:

– Моешь?

– А что, вам приятно на меня смотреть?

– Почему ты всегда огрызаешься?

Я вытерла сухой тряпкой лужу на столе и сказала:

– Боюсь, Любовь Григорьевна, это все тянется с далекого детства. Мои родители развелись, когда мне было двенадцать, и, думаю, это серьезно подорвало мою психику.

– Мне очень жаль, – поправляя очки и вздыхая, сказала тоненькая Любовь Григорьевна.

– Не стоит… Мне, знаете ли, так даже больше нравится, всегда можно под это дело оправдать свои гаденькие поступки.

В приемную вошел Крошкин, это наш самый главный юрист, вроде дядька неплохой.

– Здравствуй, Аня, – кивнул он.

Я расплылась в довольной улыбке: меня тут явно уважают.

– Любовь Григорьевна, будьте любезны, разберитесь с этими документами, возможно, бухгалтерия здесь должна кое-что пересмотреть, я сделал пометки на полях.

Любовь Григорьевна повела себя странно, то есть она себя повела так… Как бы это объяснить… Как Альжбетка! Запрокинув голову чуть назад, поправляя отсутствующие локоны и знойно улыбаясь, Любовь Григорьевна с легким придыханием сказала:

– Да, конечно, Илья Дмитриевич, я отложу все дела и сделаю это в первую очередь.

Обалдеть!

Крошкин отдал бумаги и вышел.

Любовь Григорьевна с нежностью смотрела на закрывающуюся дверь.

Это что же, люди добрые, делается, даже самые отсталые слои населения – и те ловят стрелы Амура! Я посмотрела на Любовь Григорьевну: зализанные волосы, костюмчик так себе, фигурка, наверное, ничего, но плосковата… Я критически взвешивала ее шансы, так как теперь, узнав ее душевную тайну, я была просто обязана сделать ее счастливой. Это, возможно, мне зачтется, когда в Судный день на весах будут взвешивать мое неудовлетворительное поведение.

– Нравится он вам, да?

Любовь Григорьевна вся подобралась, сжала губы и гневно сказала:

– Работайте!

– У вас тоже родители в разводе, что ли? – поинтересовалась я.

Любовь Григорьевна гордо направилась к своему кабинету.