Ирочка

И они пошли кормить Муську. Кошачьей еды для неё не было, были только консервы для собак. Но она их съела с большим удовольствием.

– Может, она собака? – спросила Ирочка.

– И я фавака, – сказал Максим и как выхватит фрикадельку из Муськиной миски.

– Не надо! – крикнула мама и еле успела у него фрикадельку отнять.

И кинула её кошке. А Максим этого не видел. И всю дорогу, пока они вдоль речки гуляли, сердился на маму. Говорил, что она сама съела кошачью фрикадельку.

– Вот ещё, – отвечала на это сердитая мама, – тьфу! Нужна мне эта гадость!

А когда наступил вечер, они снова вернулись в сарай. Надо было запереть курочек. На улице уже было темно, в сарае – вообще ничего не видно. Кролик жалобно попискивал где-то в углу.

– Мне страшно, – сказала Ира.

– И мне, – сказал Максим.

– А мне, – пробормотала мама, – кролика жалко. Представляете, он вчера тут целый день в темноте один просидел. А днём к нему даже никто не зашёл.

Мама стояла грустная. Ирочка потихоньку вытащила у неё из кармана телефон и набрала сообщение: «Маме жалкокролека».

Ирочка только недавно научилась писать эсэмэски, и у неё не всегда получалось. Она сунула телефон маме в руки и сказала:

– Бабушке отправь!

Мама отправила, а скоро от бабушки пришёл ответ. «А мне – тебя жалко», – написала бабушка. Это она маме написала, потому что мама – её дочка.

– Знаешь, – сказала Ирочка, – а давай я попрошу папу сегодня с Максимом поспать?

– Давай, – обрадовалась мама и совсем-совсем стала весёлой.

А кролику они на ночь оставили свет. Чтобы ему было не страшно.

Про белую курицу

У бабушки на даче жили три курицы. Две пёстрые, одна белая.

Пёстрые были спокойные. Их отпустишь – идут по огороду бродить или остаются воду пить в своей вольере. Вечером дверку откроешь – они обратно на насест торопятся.

А белая курица была жуткой хулиганкой, так и норовила из вольеры удрать. Только выпустишь из курятника – фьюить! Отталкивается от бревна, через забор перелетает, и всё, привет! Бежит куда-то, как сумасшедшая. Даже первый снег на траве ей нипочём.

Бабушка эту курицу очень любила и всё время просила маму обязательно отыскивать её на участке и загонять в курятник, чтобы та не замёрзла.

Мама куриц гонять не любила, но слушалась. Чтобы не расстроить бабушку. А ещё, чтобы не расстроить бабушку, они с Ирочкой и Максимом ходили каждый день рвать петрушку. У бабушки петрушки было целое поле. Она не боялась ни дождя, ни града, ни мороза, ни снега. Только помахивала так головой: мол, иди сюда! Сорви-ка меня!

Бабушка считала, что есть петрушку должен каждый. Помногу. Потому что это страшно полезно. Если бы с Ирочкой и Максимом сидела бабушка, они бы ели суп из петрушки, котлеты из петрушки и запивали бы петрушечным компотом.

Но с ними сидела мама, которая петрушку тоже не любила, как и Ира с Максимом, зато мама любила бабушку (как и Ира с Максимом). Поэтому дети каждый день рвали много петрушки, чтобы порадовать бабушку, а мама потом до-о-олго жевала её за обедом.

– Уже осень, – бурчала мама. – Когда же она замёрзнет?

– Петрушка у нас – как белая курица, – сказала Ирочка. – Холода не боится.

Мама вздохнула и потянулась за новой веточкой.

– Кусно? – спросил Максим.

– Да, очень вкусно, спасибо, – кивнула мама и улыбнулась, показав зелёные, в петрушечном соке, зубы.

И вот как-то раз отправились они за петрушкой. И обнаружили, что за вольерой чинно гуляют только две курицы. Пёстрые, конечно. А белая опять сбежала. Может, на речку – рыбу ловить, а может, ещё куда.

А возле самой сетки лежит яйцо. Кто-то из куриц его снёс не на насесте, а прямо на улице.

– Наверное, белая, – сказала мама. – Пошли, что ли… поищем её.

Стали мама, Ирочка и Максим белую курицу искать. Обыскались. И под ёлками нет, и под детской горкой, и в песочнице, и за дровами.

– Ладно, – сказала мама, – там у бабушки в подвале кабачок сгнил. Пойду-ка на компостную кучу выброшу.

Ира с Максимом тоже за мамой увязались, и только они к компостной куче подошли, только кабачок склизкий туда швырнули (шлёп!), так тут же, как тигр из засады, бросилась в яму белая курица, выскочив из-за ведра. Как накинется на кабачок, как давай его клевать, маме даже показалось, что она чавканье слышит. Хотя курица – она ж не свинья и чавкать не умеет.

– Я тоже хочу такое кушать! – заявил Максим и полез в яму, где чавкала, то есть, простите, клевала курица испорченный кабачок.

– Ни за что! – завопила мама и схватила Максима за шарф. – Фу! Это бяка!

– А курица ест, – заметила Ира.

– Потому что она тоже бяка, – буркнула мама. – Давайте вот что. Раз нашли – загоним её в вольеру. Чтобы сидела там и носу не казала.

– Клюва, – поправила её Ира. – Давайте.

Сказано – сделано. Как наелась курица, стали они на неё руками махать, прыгать и шипеть по-змеиному, чтобы она бежала домой. Курица из ямы выскочила, но побежала совсем в другую сторону.

– Лови её! – закричала Ирочка. – Максим! Лови!

Максим схватил лопату и стал пугать курицу.

– Только не пугай! – крикнула Ира. – Вдруг у неё сердце разорвётся, и бабушка расстроится!

– Нет у неё сердца, – воскликнула мама. – У неё вместо сердца – попка от кабачка! Быстро! Ну-ка! Иди сюда, паршивка!

Но курица, ловко обогнув всех троих, помчалась к забору, чтобы перемахнуть через него и отправиться к речке.

– Ну и пусть бежит, – сказала мама ей вслед. – Там как раз течение откалывает куски льда от берега и уносит вдаль. Вот и пусть эту беглянку кусок льда унесёт на Северный Полюс.

– Не надо! – закричал Максим, да и Ирочке это не понравилось. Потому что – что же они скажут бабушке?

– Цып-цып-цып, – позвала её Ирочка, и курица вдруг затормозила. Оглянулась. И вернулась к ним! Осторожно перебирая лапами, вздрагивая на каждом шагу, но вернулась!