Во имя государства

* * *

Солнце давно уже закрыло свой совиный глаз, и серебряные гвоздики звезд прибили к небосводу черный бархат ночи, – словом, наступил уже час Черного Бужвы, когда Шаваш постучался в ворота веселого учреждения под названием «Восьмое небо».

Как он прошел мимо запертых ночью ворот между Нижним Городом и Верхним, мы, признаться, не знаем: может, пролез в собачий лаз.

Ему открыли, и Шаваш взошел по ступенькам на третий этаж, в комнатку девицы по имени Тася. Никакого особого родства, кроме родства душ, между ними не было. В руках его была корзинка с янтарного цвета уткой, и пирожками, тающими во рту, и финиковыми лепешками, утешающими душу и разгоняющими печаль, и многим другим, что немного пьяный Андарз, смеясь, лично сложил в корзинку.

Тася лежала в постели одна, с синяком под глазом, и плакала. Увидев корзинку, она перестала плакать и стала есть утку.

– Сколько тебе лет? – спросила Тася, объев ножку.

– Двенадцать, – соврал Шаваш.

– Жалко, – сказала девица. – Если бы тебе было четырнадцать, ты бы мог меня пасти. Ты бы побил меня и этого парня, и сейчас у нас были б деньги, а не вот это, – и девица показала на синяк под глазом.

– Я могу достать тебе деньги, – сказал Шаваш, – только ты должна сделать так, как я скажу.

– А что я должна сделать?

Шаваш помолчал.

– Завтра мы пойдем в Верхний Город. Ты скажешь, что ты моя старшая сестра и оставляешь меня в залог. Там есть человек, согласный меня купить.

Девица перепугалась.

– Шаваш, – сказала она, – что с тобой? Ты ведь даже от шаек держался в стороне! А теперь ты хочешь продать себя в рабство сильному человеку! Ведь у них же нет, как в шайке, устава, что можно и что нельзя: эти богачи творят что хотят!

Шаваш усмехнулся:

– Ты пойдешь и продиктуешь следующий контракт: я, Тася, получаю пятнадцать ишевиков в долг и обязуюсь возвратить их сполна и без процентов не позднее, чем через три месяца. Поручительством своей доброй воли оставляю у заимодавца младшего брата Шаваша, около одиннадцати лет, каковой Шаваш, буде долг не будет выплачен семнадцатого числа третьего от ныне месяца, обязуется начать выплачивать его своей работой.

Тася слушала.

– Не забудь, – сказал Шаваш, указать: «буде долг не будет выплачен семнадцатого числа». Если этой строчки нет, то я становлюсь рабом сразу же, а если она есть, то я им станут только через три месяца. Нотариус может попытаться опустить эту строчку, но ты слушай и смотри на меня. И еще: ты напишешь, что взяла пятнадцать ишевиков, а тебе выдадут двенадцать. Про остальные три ишевика только пишется, что их дают. Если бы дело было при Золотом Государе, когда проценты были разрешены, тебе бы дали двенадцать ишевиков и написали бы: под двадцать процентов, но так как теперь тот, кто берет проценты, торгует временем, то, чтобы их брать, поступают так, как я тебе рассказал. Только смотри, Тася: не хвастайся, что у тебя есть двенадцать ишевиков, потому что нынче честных людей меньше, чем воров, да и честные люди тоже немножко воры.

– Ба, – сказала девица, – откуда ты все знаешь?

– От Исмана Глупые Глаза.

Девица вздохнула.

– Какая разница, – сказала она, – есть строчка или нет? Откуда ты возьмешь пятнадцать золотых через три месяца? Большие люди делают с маленькими людьми все, что хотят.

– А откуда берутся большие люди? – спросил Шаваш.

Девица, зная Шаваша, заподозрила, что он что-то задумал, но Шаваш, конечно, ничего ей не рассказал: ни о своей находке, ни о том, как он подслушал сцену в суде, ни о том, как он подслушал разговор Нана с Андарзом. Вы, конечно, изумитесь, каким это образом можно подслушать разговор в беседке, окруженной со всех сторон воздухом и вспаханной землей?

Но дело в том, что у Шаваша имелся амулет в виде четырех лисьих лапок. Эти амулеты обладали такой магической силой, что превращали вора в лисицу и позволяли ему пробираться в самые неожиданные места. Но, к сожалению, у Шаваша был не настоящий амулет, из высушенных лисьих лапок, а поддельный, из деревянных. Поэтому Шаваш, конечно, не сумел превратиться в лисицу. Зато он встал на эти лисьи лапки и прошел по вспаханной земле, оставляя после себя лисий след. Он забился под фундамент и, таким образом, все слышал. Он, можно даже сказать, предвосхитил некоторые наблюдения молодого чиновника: так, ему сразу бросилось в глаза, что вор, похитивший письмо, был не из простых, так как ни сам Шаваш и никто из его знакомых не имели возможности разменять банкноту в пятьдесят тысяч ишевиков.

Эта сумма казалась Шавашу такой большой, что он даже не воспринимал ее как цифру, а только как картинку. Ведь он сам себя собирался завтра продать за двенадцать ишевиков, и то, по правде говоря, это была еще очень великодушная цена.

Поэтому Шаваш даже и не думал показать кому-либо из знакомых хоть краешек банкноты. Он понимал, что дело кончится тем, что у него выпытают все деньги, а его самого бросят в ту же речку, что и покойника Ахсая.

Эту ночь Шаваш спал сладким сном. Ему снились красные ворота, через которые входят крупные чиновники, и шишка ворот упиралась прямо в небеса.

Ворота были распахнуты, и никого, кроме Шаваша, перед ними не было. Но, однако, что это за времена, когда через ворота, предназначенные для чиновников девятого ранга, ходят осуйские торговцы!

Глава третья,

в которой маленький Шаваш знакомится с домашними господина Андарза, а мы знакомимся с грустной историей эконома Амадии

Наутро Шаваш и Тася явились к белым воротам Андарзова дворца. Домоправитель Андарза оформил ссуду. Все сошло как по маслу, – только Тася получила не двенадцать, а одиннадцать ишевиков. Домоправитель Андарза по имени Амадия взял Шаваша за шкирку и увел в усадьбу.

Дворец господина Андарза издавна принадлежал императорским наставникам. Дороги и дорожки, ведущие к главному дому, были посыпаны золотистым песком, смешанным с благовониями. Среди цветущих кустов бродили барасинги с золочеными рожками, и за кустами мелькали флигеля для гостей и жилища для богов. Некоторые из них были соединены с главным домом крытыми дорогами.

Вообще в этой усадьбе небо было значительно ближе к земле, чем в других местах столицы, не считая, разумеется, самого государева дворца.

В нише у главного входа стояли два каменных человека, в длинных синих одеждах и с каменными лентами в руках. На одной ленте было высечено «Стою по поручению господина Андарза». На другой: «Зорко наблюдаю за входом и выходом». Шавашу это не очень-то понравилось. Господин Андарз был колдуном, и вполне возможно, что за этими статуями водились какие-нибудь дьявольские штуки: или они разгуливали по ночам, а может, даже воровали кур, если были голодны.

Эконом Амадия провел Шаваша в обеденную залу и показал ему большие песочные часы. Они походили на две соединенные донышками чашки для вина.

Перед часами стоял золотой поднос, заполненный фигурками крестьян и ремесленников. Каждый час песок пересыпался из одной чашки в другую. Когда нижняя воронка наполнялась и нажимала своим весом на пружинку, золотые фигурки на подносе начинали двигаться и кружиться: плотник махал топором, прачка окунала белье в колоду для стирки, на высокое золоченое окошко, прямо к груди выглядывавшей из окошка девицы, вспархивала птичка с рубиновыми глазами и начинала ворковать, а над окошком выскакивала картинка, изображающая наступившую стражу: Час Меда или, к примеру, Час Скорпиона. Ночью время, разумеется, останавливалось.

Шаваш сразу понял, что это какое-то не очень квалифицированное колдовство, потому что если бы колдун знал свое дело, он бы велел, чтобы не только фигурки вертелись, но и чашки переворачивались сами собой. Во дворце государя были даже блюда, которые наполнялись сами собой, и кубки, которые подлетали ко рту, но это были священные предметы государства, и у Андарза их быть не могло.

Домоправитель Амадия сказал, что в обязанности Шаваша входит присутствовать на обеде и по просьбе господина Андарза почтительно называть часы и минуты. В остальное время Шавашу вменялось разносить по городу короба с подарками, которые посылали друг другу важные чиновники, и ничего из этих коробов не красть.

Домоправитель ушел, а Шаваш остался при часах. У него даже ногти вспухли от любопытства. Он снял алтарный камень и увидел внизу колесики, похожие на те, которыми крутят мельницу, только гораздо меньше. Шаваш страшно удивился. Он никогда не знал, что колдуны используют в своем деле мельничные колеса. Вскоре нижняя чашка наполнилась, нажала на пружинку, колесики задвигались, фигурки заплясали. Колесики двигались совсем не так, как плясали фигурки. Изнутри было видно, что прелестная девица, выглядывающая из окошка, состоит из одной головы с грудью и двух колесиков. Шаваш пустил за золотое блюдо хомячка Дуню, и тот заметался среди золотых истуканчиков.

Шаваш обернулся и заметил, что на него, уперев руку в толстый бок, смотрит домоправитель Амадия, и на лице у него странное выражение.

– Господин домоправитель! – спросил Шаваш. – А почему часы надо переворачивать руками? Ведь то же колесико, что движет фигуры на алтаре, может переворачивать и сами чашки!

Домоправитель дал Шавашу затрещину и сказал:

– Так положено по древним предписаниям. Устав государя Иршахчана предусматривает на этой должности человека, а не колесико!

После этого домоправитель отослал Шаваша на кухню.

Сам же Амадия выскочил из главного дома и побежал по тропинке, похожей на ручеек из золотого песка, туда, где в глубине сада тек Оранжевый источник, каждый глоток воды из которого, согласно одной старинной книге о достопримечательностях столицы, снимал по греху. Амадия так запыхался, что стал на колени и начал пить из источника. Посторонний наблюдатель сказал бы, заметив, как жадно пьет Амадия, что у этого человека на душе множество грехов. Но Амадия был человек образованный, то есть почитал предрассудком существования не только источника, который снимает грех, но и самого греха. Он пил из источника только потому, что у него пересохло во рту.

Итак, Амадия напился, а потом сел на скамейку у ручья и стал глядеть на сад. Перед господином Амадией на ветке сидела птичка с рубиновыми глазами и шелковыми перышками. Амадия снял птичку с ветки и стал рассеянно подкидывать ее в руке. Птичка не сопротивлялась, потому что была собрана из зубчатых колесиков и обрезков шелка, – это он, Амадия, ее и собрал, как и часы в зале.

Амадия был страшно рассержен словами мальчишки и позавчерашним указом Нарая, перечислявшим три вида лентяев: торговцев, изобретателей машин и ярмарочных кривляк. «Даже маленькие рабы понимают то, что не понимает господин Нарай, – думал Амадия, – Великий Вей! Завтра же напишу письмо в Осую! Надобно выпороть этого мальчишку и любой ценой выбираться из этой страны.»

* * *

Домоправитель Андарза, Амадия, был человек низенький и жирный, как сурок. Черные его волосы росли со скоростью бамбука, и вся грудь и руки у него были в этих волосах. У него были нежная, цвета вяленой дыни, кожа, воспаленная от постоянного бритья, грустные серые глаза, формой напоминающие рыбу тунца, и нос пуговкой. Домоправитель Амадия все время задирал эти глаза к небу, молился и вздыхал. Как и у всех жадных до прибыли людей, молитвы его отличались большим святотатством.