И с досады хочет швырнуть об стенку. И в этот момент внизу раздаются шум и торжествующие выкрики:
– Словили голубчика!
Дверь ванной распахивается, и вводят – мать честная! – вводят меня.
Я вытаращил свою черепашью голову из кармана амбала и стал смотреть.
Я – то есть не я, то есть это было одето точно так же, как я, и рожу имело такую же.
Тут я сообразил, что это должен быть Асмодей. Больше некому. Похоже, что им, бесам, так же легко переодеть тело, как людям надеть другой пиджак. Караул! Принял, сволочь, мое обличье, документы прикарманил, меня в черепахи определил, и будет эта гнусь теперь жить в России и подыматься вверх по лестнице чинов и званий. Может, министром станет, а может – президентом. И тут я представил себя – то есть его – в роли президента, и мне показалось так сладко-сладко… Но потом я подумал, что с моей творческой биографией ему президентство не светит. Эта гнида, скорее, какого-нибудь Чубайса в черепаху превратит и на себя его личину напялит. И я буду, таким образом, совсем ни при чем, и рожа не моя, и душа чужая. И тут мне так горько-горько сделалось, что я этакую гниду в мир пустил, что я чуть не крикнул на всю комнату: «Я здесь – а это самозванец!»
А беса – то есть меня – тем временем шварк на пузо перед Горбуном.
– Ты чей такой крутой? – спрашивает Горбун, – тебя кто послал мне праздник портить?
Я-не я – молчу. А чего ему, фраеру позорному, говорить? У него ж последняя информация о нашем мире датирована 1395 годом.
– Простите, – говорит мой бес, – ясновельможный пан, это случайно вышло.
– Случайно только гуси трахаются. Кто тебя послал?
Бес мнется. Он не знает, что отвечать. Вероятно, в 1395-м крутые ребята вели себя иначе.
Горбун вынимает из кармана здоровенный «люгер» и бьет беса рукояткой «люгера» по зубам. Кусочки перламутра с рукоятки и зубы отскакивают в разные стороны.
– Кто тебя послал мне праздник поганить?
– Он сказал – Князь, – подает голос красный амбал.
Я не сказал – Князь! Я сказал, что я из бригады Князя!
– А остальные что говорят? Бандиты прячут глазки.
– Да нежные они больно, – подает голос один. – Передохли, как пион при заморозке. Е..! Они завалили моих ребят!
– Откуда Князь знал о бабках?
Бес молчит и хлопает ресницами. Черт. Я и не знал, что у меня такие красивые ресницы.
Красный амбал заходит сзади и надевает на голову бесу полиэтиленовый пакет. Пакет крепко скручивают, так, чтобы пациент не мог дышать. Вот сейчас он начнет дергаться и задыхаться…
Бес не дергается и не задыхается. Он сидит и спокойно посматривает на народ сквозь плотный, полупрозрачный пакет.
Проходит минута, другая, третья.
– Сорви пленку, – орет Горбун, – а то он сейчас копыта откинет!
Пакет срывают, и бес сидит под пакетом свежий, как персик из рефрижератора.
У черепашьего зрения, оказывается, есть свои особенности. Во-первых, я вижу мир в черно-белых тонах. Наверное, когда господь творил черепах, инженеры еще не подкинули ему идею цветного кинескопа. Во-вторых, периферическое зрение у черепахи шикарное. Оно классом выше, чем у шестнадцатикамерной системы наблюдения, которую Князь недавно завел на своей дачке. Я вижу все, что происходит впереди меня, все, что сбоку, и немножечко из того, что происходит сзади.
Этим-то своим шестнадцатикамерным зрением я вижу, как один из помощничков Горбуна приносит паяльник и удлинитель.
– Ну что, детка, – ласково спрашивает Горбун, – Князь тебя послал по мою душу или за чемоданчиком?
– Да ничего такого не было, – говорит бес, – а просто один человек попросил меня принести этих бумажек, я поглядел, где их можно достать, и принес.
– Какой-такой человек?
Бес глупо хихикает и изрекает, падла;
– Да вон он, в твоем кармане, – и кивает на мою черепашью физиономию.
– А парень-то уже того, тронулся, – комментирует амбал.
– И думать нечего, – заявляет Горбун, – это работа Князя. – Вечно у него такие придурки в банде. Обиделся, значит, на меня за Полесск. Ладно. Я ему такой Полесск устрою. Я его урою. Я его…
И Горбун в кратком, но исчерпывающем выступлении разъясняет любопытным слушателям, что именно он сделает с Князем. Некоторые его обещания явно не правдоподобны с физиологической точки зрения.
– Бывайте, ребятки, – говорит Горбун и делает ручкой.
– А этого?
Горбун проводит рукой у себя под подбородком.
– В Москву! – кричит Горбун, как три чеховских сестры. – Мне нужен Князь, а не его «шестерка». Слышь, Лось? Кончишь с этим – ив Москву.
Дверь за Горбуном захлопывается.
Лось – то есть амбал – переводит свой «люгер» на автоматический огонь и начинает стрелять. «Люгер» без глушака. Шум стоит обалденный. Отработанные гильзы сыплются на пол, как пшеница из элеватора. Я (то есть бес) становлюсь похожим на дуршлаг. Это очень неприятно, когда тебя расстреливают на твоих же глазах. Если этот бес просто прикинулся мной, это его дело. Но если это и вправду мое тело, то моя душа просто на глазах лишается жилплощади.
Лось опустошает магазин и перестает стрелять.
Бес стоит у стенки и кротко моргает. Из него хлещет, как из простреленного нефтепровода. Затем он встряхивается, шепчет чего-то и стоит целый и невредимый.
– Е… – говорит Лось, – и пуля его не берет! Ну ладно, я пока раздумал стрелять.
Бес берет своей правой рукой левую руку, и левая вдруг отнимается от плеча. У беса, впрочем, тут же отрастает новая, а левая рука превращается в обломок водопроводной трубы.
– Мама! – говорит Лось, от изумления забыв более ядреные выражения. И тут же экс-конечность обрушивается ему на голову. Лось вырубается.
Любитель стирки и глажения бросается к дверям. Правая рука беса растет с непостижимой скоростью, обгоняя бегущего бандита. Пальцы беса смыкаются на его макушке в тот момент, когда он уже возится с дверью, удлиняются, чтобы было удобней держать, и – бац – голова бандита с приличным даже для СУ-27 ускорением сталкивается с дверной фанерой. Обе пришедшие в столкновение стороны несут тяжелые и невосполнимые потери. Дверь раскалывается. Бандит падает затылком о пол. Он вот-вот отдаст душу… гм, я теперь сомневаюсь, что он отдаст душу Богу.
Бес шепчет заклинание, и я опять превращаюсь в человека.
– Ну что, пошли, – говорит Асмодей.
– Где мои ребята?