Наваждение Пьеро

– Там никого нет. Я заходил к Антону.

Таня сумела остановиться в шаге от мужа, и загорелое лицо ее вопросительно дрогнуло. Кажется, она собиралась броситься ему на шею и не могла понять, что ей помешало.

«Это я ее остановил, – подумал Никита с некоторым страхом. – Господи, неужели я совсем не рад ее видеть?»

– Почему ты сбежал, Адмирал?

Она снизу заглядывала ему в лицо, пытаясь пробиться с помощью этого школьного прозвища – от фамилии Ушаков.

– Я не сбежал. Меня выписали. Все, как положено. А что, они организовали погоню? У них там, наверное, целая псарня страдающих бешенством овчарок…

– Почему ты не поехал домой? Я утром пришла в больницу, а мне и говорят, что ты ушел еще вчера.

«Представляю, как она себя чувствовала!»

– Я…

Кляня свое малодушие, Никита взвыл про себя: «Не могу я этого сказать!»

– Адмирал, неужели ты подумал, что я отрекусь от тебя из-за того, что ты заболел?

Он даже не уточнил, как обычно: «Что-что?», сраженный этой мыслью, которая почему-то даже не приходила в его больную голову. Только сейчас Никите стало приоткрываться, каким непроходимым эгоизмом было все, что он творил и думал до сих пор, а ведь в глазах всего мира не он, а Таня приносила жертву, оставаясь с мужем, который хоть на время, но все же потерял разум.

– О боже! – вырвалось у него. – Я и вправду стал идиотом!

– Никакой ты не идиот, – она ласково взяла его за руку, тоненькая и совсем юная в коротких шортиках песочного цвета и белой маечке.

Таня потянула его, и он пошел, не сопротивляясь, все еще оглушенный этим неожиданным открытием. Ее голос стал счастливым и прозрачным, как утро, в которое она вводила его – подслеповатого и беспомощного. То и дело прижимаясь щекой к его плечу, Таня быстро-быстро говорила о том, что должно было отвлечь его, как зачастую внешний мир без труда отвлекает от происходящего внутри нас:

– Смотри-ка, солнце все-таки выползло! А ведь всю неделю дождь лил. Но тепло было! Тебе не жарко в этих брюках? Пойдем домой, переоденешься. И сходим куда захочешь.

– Я никуда не хочу, – сказал он больше себе самому.

– Еще лучше! Посидим дома. Муська сейчас у моих, побудем пока вдвоем. – И вдруг спросила, поразив Никиту еще больше: – Ты будешь подавать в суд?

Он сперва подумал, что она говорит о разводе, но сразу понял, насколько это абсурдно.

– Ему много присудили бы еще и за моральный ущерб… – продолжила Таня.

– Разве деньгами что-нибудь можно компенсировать?

Никита остановился. Якобы для того, чтобы завязать шнурок, на самом же деле ему уже невмоготу были Танины прикосновения. Они вызывали в нем непрекращающиеся приступы отвращения к самому себе. Он и не представлял раньше, что такое возможно.

– Ты знаешь, что у него порок сердца? – сказала она.

– Порок? Похоже на то… У тебя его не оказалось.

Непонимание делало ее лицо напряженным и острым. Таня уже не помнила того, о чем он говорил.

– В школе… Ты потеряла сознание, помнишь?

– А-а… Это…

– А потом все оправдывалась: «У меня не порок… Не порок».

Она чуть приподняла плечи:

– Может быть… Ты так хорошо это помнишь?

– Кроме тебя, никто не лишался из-за меня чувств.

У нее некрасиво дернулись губы – ярко-красные, как цветок мака. Если б Таня зацеловала его с ног до головы, он стал бы похож на цветущее поле.

– Лишилась чувств? – повторила она голосом, показавшимся Никите незнакомым. – Это ты в самую точку…

– Ты о чем?

Она отвела взгляд и поверх его плеча посмотрела на дом, от которого они уходили.

– Твоя «Богема» потихоньку помирает…

Никита рассмеялся. Не словам, а той старушечьей интонации, с которой они были произнесены.

– Не помрет! За это время она научилась существовать без меня.

– Но ты ее прикончил.

– Чем это? – удивился он. – Моя болезнь не заразна.

Таня взглянула ему в глаза только мельком, но на этот раз с тем трудно переносимым сожалением, которое Никита то и дело замечал в самом начале своей болезни.

– Пойдем домой, – снова предложила она.

И он почему-то согласился, хотя жена открыто уходила от разговора.

– Я хочу на Кипр, – неожиданно сказала Таня, в очередной раз сбив его с толку. – Хочу носить цветастую юбку, такую, чтоб распахивалась при ходьбе. И огромную соломенную шляпу. И чтоб соль выступала на коже, а ты слизывал бы ее.

Это прозвучало жалобно, а Никита почему-то разозлился. Оглядев стену длинного розового дома, снизу выложенную грубо отесанными камнями, которые, верно, и направили Танины мысли в южном направлении, он сухо заметил:

– Не повезло тебе с мужем. Я никогда не смогу свозить тебя на Кипр.

«И ведь ей это известно… К чему тогда весь этот разговор?»

– Нам может быть весело не только на Кипре.

– Зачем же тогда ты хочешь на Кипр?

– Не хочу я на Кипр! Я просто хочу, чтоб нам было весело. Как раньше.