Защитник
– Мы с женой оплачиваем тебе моральный ущерб. – Он смотрел холодно, Тина ни разу не видела подобного во взгляде, обращенном на нее. – Слушай меня: ты выходишь за Сашку, рожаешь ребенка, а потом можешь делать со своей жизнью что хочешь. Моя жена много лет мечтала о втором… Не получилось. Этот ребенок будет нашим, мы еще молодые, а ты будешь свободна. Мы оплатим тебе потерянное время.
– Вы же нищие! – вырвалось у нее. – Откуда у вас деньги?
– Кемеровскую квартиру продали. Она большая была, «сталинка» в центре. Деньги положили под проценты. Думали, Сашке на окончание вуза сделать подарок…
Пропустив последнее мимо ушей, Тина вычленила главное:
– И много накапало?
– На приличную однушку в Москве тебе хватит. Ты же в общежитии прозябаешь, как я понял?
Она улыбнулась, мягко подавшись к нему:
– А вы догадливый… Люблю таких.
Ее сладкий аромат должен был уже опьянить его. Что будет дальше, ей хорошо известно… Через пару дней этот правильный дядька будет валяться у нее в ногах.
Но Борисов неожиданно отступил и едко усмехнулся:
– Даже не пытайся. Ты жалко выглядишь, когда так ведешь себя.
У Тины даже дыхание перехватило:
– Я?!
– Поверь. Сашка еще не понимает того, что ты просто дешевка. На таких вообще-то не женятся… Только ради ребенка. Надеюсь, он будет похож на нашего сына. Не на тебя.
Так и не купив кофе, Сашин отец, имени которого Тина не узнала, направился к палате. Его уверенность в том, что сделка заключена, разозлила и одновременно восхитила ее.
– А если я откажусь?
– Не думаю, – бросил он через плечо. – Ты же не идиотка.
С этим Тина не могла не согласиться, но тут он добавил:
– Хотя была бы умная, сразу поняла бы, что лучше Сашки тебе не найти…
* * *Однажды Саше встретился безглазый пес со свернутой набок, разломанной нижней челюстью, висевшей на кровавых ошметках. Он даже не плакал больше, безучастно брел своим последним путем, понурившись. Прощался с миром, в который принес свою большую собачью любовь, а в ответ получил нечеловеческую жестокость.
Кажется, впервые Сашка тогда заплакал на глазах у друзей… Ему было лет четырнадцать, время, когда легче умереть, чем проявить слабость. Если б ему самому свернули челюсть, Саша не проронил бы ни слезинки, мог ручаться за это. Но видеть без слез такое он просто не мог…
Вокруг него взрывались возгласы:
– Какой козел это сделал?!
– Убить урода…
– Как его найдешь? А то бы…
Саше было не до планов мести. Сорвав с себя куртку, он закутал пса, который даже не сопротивлялся, и с ним на руках побежал к маме в ветеринарку. Кто-то из пацанов побежал было за компанию, но даже с тяжестью Борисов несся так быстро, что ребята вскоре отстали.
– Мама! – заорал он с порога, пинком распахнув дверь. – Мама, спаси его!
Даже у Светланы Александровны, повидавшей немало, перехватило дух, когда она увидела изувеченное животное. Но в глазах сына пульсировала такая боль, что мать не могла позволить себе запаниковать.
– Давай на стол, – распорядилась она. – И жди в коридоре.
Она так никогда и не призналась сыну, что мысль усыпить пса, чтобы не мучился больше, пришла первой. И можно было обмануть Сашку, сказать, что бедняга не выдержал операции… Но ужаснуло: «А вдруг догадается?» Во что превратится ее мальчик, если мать научит его, как избавляться от тех, кто перестал быть здоровым и сильным? Какая старость ждет ее саму?
И несколько часов Светлана Александровна упорно восстанавливала переломанную собачью челюсть, ведь иначе пес умер бы с голода. Без глаза уж как-нибудь проживет, новый не вставишь.
Сашка был так счастлив, когда она разбудила его, лежащего на скамейке в коридоре ветклиники, и сообщила, что собака будет жить. Здоровый уже был, а прыгал от радости, как ребенок… Обнимал ее:
– Мамочка, ты лучше всех!
Этот пес прожил у них дома пять лет, он был уже немолод. Им хотелось верить, что для Пирата эти годы стали самыми счастливыми…
* * *Со стороны это, наверное, выглядело дико: человек неподвижно лежит в постели с перебинтованной головой, а тренер убеждает его вернуться в футбол.
– Зачем вам это, Егор Степанович? – недоумевал Саша. – Я же вас опозорил… Команду подвел. Сорвал игру.
– И расплатился за это сполна. А? Скажешь, не так?
– Не скажу.
В палате они были вдвоем, но разговор все равно не ладился. Чувствуя себя не в своей тарелке, тренер ерзал на стуле, приставленном к Сашиной кровати, то по-мальчишески зажимал коленями сложенные лодочкой ладони, то сжимал руки в кулаки. В нем боролись смущение и гнев, он старался подавить и то и другое. Это отнимало так много усилий, что приходилось промакивать лицо салфеткой.
– И не говори, что сможешь прожить без футбола, – проворчал Егор Степанович, крутя в пальцах бумажный комок. – А?
Саша смотрел в потолок:
– Когда-то это все равно должно было случиться. Никто не выходит на поле до старости.
– Философствуешь, Борисов?
– Констатирую факт. Вот еще один: мне теперь нельзя играть головой. Какой из меня защитник?
– Значит, вернешься в полузащиту! Делов-то… Снова станешь мозгом команды, а не молотом. Черт, где тут урна?
– Возле двери…
Тренер обернулся, но сунул смятую салфетку в карман.
– Сань, я помогу тебе с реабилитацией. Есть готовые курсы, но мы все под тебя подгоним. А потом и команду тебе подыщу, а? В нашей, сам понимаешь, тебе не играть, пока в универе не восстановишься.
Саша чуть скосил на него глаза:
– Ректор меня на порог не пустит.
– Да брось! Подрались пацаны, большое дело… Это он сгоряча тебя выкинул, а остынет и смягчится. Тогда и к нам вернешься, я ж и ради себя тоже стараюсь.
– А если не смягчится?
Помолчав, тренер вздохнул:
– Значит, будешь играть в другой команде. Футбол-то в любом случае внакладе не останется, а?
В коридоре задребезжали колеса кухонной тележки, зазвенели тарелки. Егор Степанович прислушался:
– Обед везут, а? Ладно, пора мне. Ты только скажи: будем бороться или сдаешься?
– Я не сдаюсь, но…
– Значит, работаем! – обрадовался тренер и попытался пожать безвольную руку, лежавшую поверх одеяла.
Саша неожиданно отдернул ее:
– Погодите. Егор Степанович…
Заставил себя взглянуть тренеру в глаза:
– Я уезжаю из Москвы. Мы с Тиной будем жить у моих родителей, в большом доме. На свежем воздухе. Мы… ждем ребенка!
И просиял так, что у тренера отнялся язык. Он громко сглотнул и откашлялся. Ему хотелось схватиться за голову: «Все пропало… Эта девка погубит его окончательно!» Но как произнести такие слова, глядя в светящиеся счастьем глаза?
– Ну так и там, поди, в футбол играют, – пробормотал он. – Далеко твои родители живут? А?
– В Подмосковье.
– Ох, напугал… Так это, считай, Москва! – выдохнул тренер с облегчением. – Я-то думал, ты назад в Сибирь собрался.
– Они уже давно переехали…
– Лады! – Егор Степанович оживился и потер руки. – Значит, не все потеряно!
Приподнявшись на локте, Саша знакомо улыбнулся ему:
– Да что вы, Егор Степанович… Светлая полоса только начинается! Тина согласилась выйти за меня, понимаете? О большем я и мечтать не мог. А футбол, высшее образование… Это все по большому счету неважно. Для меня – нет.
* * *Ей было тошно даже смотреть на Сашу. От прикосновений мутило так, что Тина бежала в туалет, и это повторялось несколько раз на дню. Она уже ненавидела этого ребенка, доставлявшего столько мучений… И только мысль о свободе, скрепленная заверенным у нотариуса договором о передаче Тине суммы, достаточной для приобретения однокомнатной квартиры, заставляла ее держаться.
Просыпаясь утром рядом с Сашей, она каждый раз с усилием вспоминала, кто это, хотя его родители перевезли их обоих уже месяц назад. Сашку, у которого здорово ослабели мышцы и заплетались ноги, доставили на такси из больницы, а за Тиной прислали «Газель» к общежитию. Ей показалось это издевкой: она – на «Газели»?!
– Просто отличное свадебное путешествие, – процедила Тина, усаживаясь между водителем и Антоном Вадимовичем, который сам руководил грузчиками, переносившими ее вещи.
Тот отозвался бесстрастно:
– Все соответственно обстоятельствам.
– Даже без жениха…
– Зато с приплодом, – произнес Сашин отец таким тоном, что ее впервые за долгое время бросило в жар.
«От чего это? – Тина незаметно прижала руки к щекам. – Стыдиться мне уж точно нечего. Может, лишь того, что для меня их обожаемый сынок – это определенно дауншифтинг… Но это ненадолго».
Хотя потребовалось несколько дней, чтобы уговорить себя пожертвовать девятью месяцами жизни ради последующей независимости. Нет, осталось уже почти семь, так что, решила Тина, не так уж и велика жертва. Бывает, дети рождаются недоношенными, тогда она выйдет на свободу еще раньше, и пусть эти ненормальные Борисовы сами нянчатся с желанным чадом, хоть в попу целуют…
В ее планы на жизнь ребенок не вписывался. Чтобы писать стихи, нужно оставаться антенной, улавливающей сигналы, посылаемые Вселенной, образы, витающие в пространстве. Какая, к черту, из нее будет антенна, если ночами она станет таскать несколько килограммов на руках и петь идиотские колыбельные?! А памперсы менять кто будет? Да ее вытошнит прямо на этого младенца, если она вдохнет запах его испражнений… Ребенок захлебнется содержимым ее желудка, а потом Тина же и останется виноватой.
В институте она взяла «академ» на год, а для всех друзей уехала к родителям на Урал. Сочинить историю про больную мать, нуждающуюся в ее уходе, не составило труда. У Тины даже слезы блестели на глазах, когда она прощалась со своей богемой. Не совсем трезвые братья и сестры по перу сочувственно всхлипывали, провожая ее. Почему-то ей казалось, будто никто из них не верит в ее возвращение…
«Идиоты, – усмехалась она про себя. – Я вернусь на белом коне!»
Это было мужской долей – белый конь, триумфальное возвращение со щитом, а не на щите, и прочее в этом духе, – но Тина никогда не собиралась уступать мужчинам. Ни в таланте, ни в разгуле. Ее стихи печатали в «толстых» журналах, читали по радио. Неважно, каким образом ей удавалось их пристроить… Главное, она была самой успешной студенткой курса, ее ставили в пример, ей поклонялись, как новой Ахмадулиной, чего Тина, кстати, терпеть не могла. Она ни в чем не собиралась быть второй – только единственной.
И в любви ей была ближе психология охотника: объект вожделения интересовал Тину лишь до той поры, пока он не доставался ей с потрохами. Она очаровывала тех, кого желала… Желавшие ее не представляли для Тины интереса, а таковыми она считала всех. Никому она не позволяла покорить ее… Как она поддалась обаянию Саши Борисова?! Это было ее первой и самой досадной ошибкой.
Но Тина была рада, что сумела выйти победителем даже в этой патовой ситуации. Саша обманом посеял в ней свое семя… Что ж, он будет расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь. Одному воспитывать ребенка – та еще радость. Конечно, его ненормальные родители будут лезть из кожи, чтобы помочь. Да и черт с ними! Их серая, унылая жизнь никогда больше не пересечется с ее – яркой и грандиозной. Нужно просто запастись терпением на семь месяцев.
И Тина терпеливо сносила муки токсикоза, хотя ее мутило от одного только Сашиного запаха. Состроив жалобные глаза, она выпросила себе отдельную комнату в мансарде. И Саша быстро согласился, жалея ее… Все равно сейчас им было не до близости: у него не прекращались головные боли, у нее – приступы тошноты.
Наверху было холодно, зато не пахло мужчиной, которого Тина ненавидела. Не позволяя себе даже думать, будто несправедлива к мужу, она писала о нем матери, как о примитивном мужлане, помешанном на спорте. Разве это не говорит само за себя?
Мать была единственной, кого Тина посвятила в тайны договора со старшим Борисовым, ведь с ее стороны можно было не опасаться подвоха. Дочку она боготворила с рождения и старалась выполнить все желания маленького ангела. В их крошечной квартире была только одна комната, и она была отдана Тине. Мать поселилась на кухне – на ночь накачивала матрас и спала на полу.
Иногда на этом матрасе каким-то чудом помещались двое: с отцом девочки у них был странный, гостевой, брак… Он жил со своей матерью, которую Тина видела только по праздникам. Нянчиться бабушка не рвалась, а мать Тины не желала делить дочку со свекровью.
Что происходило в кухне, Тина узнала довольно рано, как-то ночью чуть-чуть приоткрыв дверь и приникнув к щели. Большинство детей чувствуют отвращение, впервые увидев тайную сторону взрослой жизни, но Тина испытала такое возбуждение, что и сама пережила первый оргазм, хотя никто ее даже пальцем не трогал. С той ночи и возник извращенный любовный треугольник, о существовании которого родители, конечно, не догадывались.
Даже воспоминания до сих пор отзывались волнением до спазмов в животе… Но Тина ни разу не обмолвилась о том, что именно родители подтолкнули ее к активному исследованию лабиринтов плотской любви. Мать, пожалуй, разрыдалась бы от стыда и горя, а Тине этого не хотелось. По-своему, она любила эту не слишком умную женщину, готовую ради нее на все. И уж точно – она никогда не выдаст дочь.
* * *Теперь он точно знал, что такое счастье. Дышал им, окутывался, упивался… Хоть ноги сперва плохо слушались, каждое утро Саша приносил жене в постель какао с молоком – от остального Тину мутило. Не растворимый – сам варил в маленькой кастрюльке, пока она спала. Хотя и Тина по студенческой привычке просыпалась на рассвете. Пила какао, читала в постели, потом засыпала снова. Саша тревожился, почему Тину все время тянет в сон, ведь ночами ее никто не беспокоит…
– Сонливость – обычный спутник беременности, – успокаивала Светлана Александровна. – Это не страшно. Зато у тебя есть время заняться собой.
И Саша занимался: качал ослабевшие ноги, отмахиваясь от назойливого вопроса: «Зачем?» Никто не заговаривал с ним о футболе, точно на главную тему его жизни было наложено табу. Отец, конечно, больше переживал из-за того, что сын остался без образования, но бодрился, внушал и Саше, и себе самому: все еще можно исправить, восстановиться в вузе, главное, чтобы головные боли прекратились.
Дома Саше и впрямь полегчало, будто пресловутые родные стены начали работать на его выздоровление. Хотя бабушкин дом трудно было считать родным: в детстве Сашка бывал тут раза два, не больше, и даже забыл расположение комнат. Заново знакомился, когда родители перебрались в Подмосковье. Недавно провел по этажам Тину, держа за руку. С ее лица не сходила маска безразличия, она даже не пыталась играть. Но Саша все списывал на токсикоз: когда тебя постоянно тошнит, чему можно радоваться?
Спальня их располагалась в правом крыле добротного деревянного дома.
– Деревенский, – равнодушно отозвалась Тина.
Сашу это слегка задело, но вида он не подал: у каждого свой взгляд на вещи. Ему этот дом, доставшийся Борисовым в наследство, казался, скорее, барским. Он и построен был по типу русских усадебных домов – просторный, светлый. У деда, руководившего районом, похоже, водились деньги…
Антон Вадимович был единственным наследником своих родителей и мог бы провести в этом тереме всю жизнь. Но уехал в Сибирь за женой, с которой они еще студентами встретились в Москве, и часто в шутку называл себя «декабристкой». Правда, того, как рад вернуться в родной край, скрыть не мог, но Светлана Александровна не обижалась. Она и сама была рада отдохнуть от сурового климата.
– Здесь места всем хватит, – обводя рукой свои новые хоромы, произносила она с энтузиазмом риелтора. – У вас будет свое крыло, мы вам не помешаем.
Ей все еще хотелось верить, что Тина одумается и останется с их сыном. Больно было думать о том, как Сашка переживет ее исчезновение – таким счастьем светились глаза сына…
Даже оставшись в спальне в одиночестве, Саша явственно ощущал присутствие любимой женщины, которая ждала от него ребенка. Тина спала прямо над ним: они с отцом поставили ей кровать именно так – слева от окна, хотя она и не догадалась почему. И перед тем как уснуть, Саша протягивал руку, оглаживал тело жены:
– Спокойной ночи, любимая…
А просыпаясь на рассвете – привычки спортсмена постепенно возвращались! – он первым делом шептал:
– Доброе утро, солнышко!
Вместо жены в его спальне появились тренажеры, и Саша пытался крутить колеса и гнать непослушные ноги по беговой дорожке. Совершать пробежки по округе ему было пока страшновато: а вдруг сознание ускользнет вдали от дома, и родителям придется в панике искать его по лесу. Голова же не просто так раскалывается, значит, что-то там внутри еще не в порядке…
То и дело, качнувшись, комната начинала кружить, и приходилось садиться на пол, чтобы не упасть.
– Это пройдет, – убеждала мама. – Постоперационный период в твоем случае может быть долгим. Не паникуй!
Ей Саша верил и старался не падать духом, но отчаяние настигало его ночами. И тогда приходилось сжимать зубы, чтобы не завопить от ужаса: «Я все испоганил! Больше не будет ни футбола, ни математики, ничего! Я остался никем…»
Но вспоминал о жене, спавшей над ним, и говорил себе, что получил то, чего хотел больше всего на свете. Грех жаловаться на жизнь! Андрей написал ему, что Прохор тоже покинул команду после того скандала, так что победителей в их схватке вроде как и нет… И он – не проигравший. Вот только на поле ему уже не выйти.
Егор Степанович звонил уже несколько раз с тех пор, как Саша выписался из больницы. Уточнял, чем он намерен заниматься и как идет восстановление.
– Не очень, – признавался Саша. – Пока о спорте и речи нет… Я совсем дохлый стал.
Даже просто прогуляться он выходил только с Тиной, хотя опорой она быть не могла. Ей самой приходилось цепляться за его руку… Но в ее присутствии Саша собирался. Понимал, что не может подвести женщину, доверившую ему сразу две жизни.
– В Москве не виден горизонт, – говорил он, улыбаясь мягким разноцветным полосам заката. – Смотри, какая красота… Тебе не хочется написать об этом?
Ее рот скептически кривился:
– О природе? Я тебе какой-то чертов Фет, что ли?
– Нет, конечно, – отступал Саша, не понимая, чем так плох Фет. И его любимым поэтом он не был, но все же классик как-никак…
Пытался свести все к шутке:
– Конечно, ты не Фет. Он был толстым, с маленьким красным носом. Нет, ты явно не Фет!
Вскользь усмехнувшись, Тина вновь погружалась в уныние:
– Здесь такая тоска… Как тут можно писать?! Мне нужен город, понимаешь? Я – урбанистка. И стихи мои наполнены ритмом города. А здесь слишком тихо…
Тогда он вызвал такси и повез ее в соседний наукоград, всегда казавшийся Саше современным, интеллигентным городом. Раз необходим шум улиц, пусть Тина побродит, пропитается воздухом, который любит. А если его голова начнет отказывать, в городе всегда найдется скамейка…
Исподволь Саша следил за женой. Узорчатая тротуарная плитка розовела под ее ногами надеждой, но лицо Тины не выглядело счастливее, чем обычно.
«Что опять не так? – думал он с отчаянием. – Этот город недостаточно хорош для нее? Или сама жизнь?»
– Ты мне мешаешь.
Саша даже остановился от этих слов:
– Что?
– Твое присутствие отвлекает. – Тина смотрела на него холодно.
– Мне уйти?
Она кивнула:
– Если не трудно…
– Нисколько, – растерянно заверил он. – Ты… не заблудишься?
– У меня есть навигатор.
– Ну да. Конечно. Ты позвонишь, когда будешь готова вернуться?
Ее тонкие ноздри строптиво дрогнули:
– Я – большая девочка. Могу и сама вызвать такси.
– То есть я тебе не нужен?
Только произнеся эту фразу, Саша сообразил, какой глобальный смысл в ней заложен. Он не собирался выяснять отношения всерьез. И замер, боясь услышать именно то, что и прозвучало:
– Нет.
Слово больно ранило сердце. Саша смотрел, как Тина уходит от него, и с каждым шагом все быстрее. Она вскинула голову, плечи ее расправились, и он с тоской подумал, что его жена счастлива вновь ощутить себя свободной женщиной… Да разве она в плену находилась? Ни разу на кухню не зашла, тряпки в руки не взяла… Только читала, лежа в шезлонге на балкончике под крышей, или переписывалась с кем-то… Саше и раньше не давало покоя – кому она пишет? Что рассказывает об их жизни? Но он скорее руку себе отрубил бы, чем взял ее айфон.
Правда, в эти минуты, когда Тина уже почти бежала навстречу кому-то или чему-то, он проклял свою старомодную порядочность. А если она не вернется? У него закружилась голова. Нет, она не может… Почему же? Что может остановить ее? Почему вообще она передумала, решила сохранить ребенка и выйти за Сашу замуж? Он до сих пор не мог объяснить себе этого, а Тину расспрашивать опасался.
Однажды Саша понял: его пугает то, что таится у нее в душе… Лучше было не заглядывать туда.
«Бежать! – вдруг услышал он команду из детства. – Бежать».
Только бегать Саша Борисов пока не мог…
* * *Хотя Тина велела не ждать ее, он продолжал бродить старыми двориками, заросшими высоченными тополями. Современные проспекты, притягивающие его жену, навевали на него скуку, ему больше нравились забавные физиономии двухэтажных домов, построенных еще до войны. С некоторых пластами облупилась штукатурка, и в этих пятнах можно было разглядеть удивительные фигурки. Саша мысленно дорисовывал их – получались фантастические животные. То ли голова опять дала сбой, то ли они действительно плавно кружили возле него, и от этого ему становилось легче.
Кажется, Саша даже вздремнул на облезлой скамейке возле пустой песочницы – как старичок, выползший погреться на солнышке. Но проснулся неожиданно бодрым и полным желания двигаться. И ноги слушались отлично: он быстро пересек дорогу, чтобы разведать, какие звери населяют соседний квартал.
Но это оказались совсем не звери…
Он опешил, глядя в знакомое с детства лицо Льва Яшина, которого неизвестный художник нарисовал на торце трехэтажного дома. В форме «Динамо» с мячом в руках – а как по-другому? – вратарь выбирал взглядом, кому сделать пас, и у Саши дрогнуло сердце: «Мне!»
Он быстро оглянулся: не произнес ли этого вслух? И заметил мальчишку, каким сам был, когда пришел в футбол. Его слегка вьющиеся волосы отливали на солнце медью, а глаза сияли синевой. При одном взгляде на него сразу тянуло улыбнуться: «Том Сойер!»
Стоя в нескольких шагах позади Саши, мальчик тоже разглядывал портрет легендарного футболиста.
– Знаешь, кто это? – спросил Саша.
– Кто ж не знает? – фыркнул мальчик. – Лев Иванович Яшин.
– Думаю, многие не знают… Любишь футбол?
Тот забавно выпятил грудь:
– Да я – форвард!
– Прямо-таки форвард? Это круто. Где занимаешься?
Оглянувшись, мальчик неопределенно махнул рукой:
– Там. У нас футбольная секция при школе. Тринадцатой, знаете?
– Нет. А что ж ты не на тренировке? Самое время…
– А от нас тренер сбежал, – он непритворно вздохнул. – Сказал, что мало платят.
Саша удивился:
– Так и сказал?
«Вот же идиот…»
– А учитель физкультуры сказал, что не будет нас тренировать, он – бывший лыжник. Не любит футбол… А вы кто? Фанат?
– Теперь, наверное, фанат. А недавно был защитником.
– А почему ушли? Вы же еще молодой! – Он смерил Сашу оценивающим взглядом:
Коснувшись головы, тот признался:
– У меня травма была. Не могу больше играть.
– А-а… Защитнику крепкая башка нужна!
– Это ваш тренер сказал?
– Ну да. Я тоже умею головой забивать! – хвастливо сообщил мальчишка.
Его рыжие пряди сверкнули на солнце.
– Да ладно? И таких волос не жалко?
– Они у меня густые. У Лиды такие же, у моей сестры. Во-от такая косища! А она ее все отстричь собирается – бегать мешает.
– Она тоже спортсменка?
– Легкоатлетка, – это прозвучало со знакомым Саше презрением. – Ну, еще боевыми искусствами занимается!
Он засмеялся:
– С такой сестрой нестрашно. А зовут тебя как, форвард?
– Даня. – Мальчик вдруг подпрыгнул на месте.
– Саша. То есть… Не знаю, может, для тебя – Александр Антонович.
Продолжая подпрыгивать, Данька выпалил:
– Жалко мяча нет, я показал бы вам, какие финты умею крутить! А может, вы придете к нам на тренировку, и я покажу? Вы же настоящий футболист?
– Вроде того… Так тренировок же у вас сейчас нет!
– Как нет? Мы сами собираемся с пацанами. Просто играем на школьном стадионе. Хотите с нами?
Саша качнул головой:
– Боюсь, не получится. Я еще до конца не восстановился.
– А когда будет конец?
Было тепло, а его внезапно пробрала дрожь. Но ребенок смотрел с ожиданием, он и не думал о самом страшном. И все же Саша ответил – больше себе самому:
– Надеюсь, не скоро…
* * *– Эй, Санек, ты мяч, случаем, не сдул?
Тренер навис над ним, закрыв солнце. Запрокинув голову («Какой он высокий!»), Сашка переспросил, не веря своим ушам: