Защитник

– Сдул? Нет! Нет, конечно!

Михаил Иванович удивленно хмыкнул:

– Молодец! Мяч как прилип к ноге. Некоторые халявщики специально сдувают, чтоб не сильно отскакивал. Тогда мяч в сторону не улетает.

«И он такое подумал обо мне?!» – вытянув шею, Саша произнес с надменностью, которая отпугивала от него многих:

– Мне это не нужно.

– Тебе – да, – согласился тренер. – Ладно, жонглируй дальше. Потом головой начни.

Понимая, что сейчас услышит, Сашка пробормотал:

– Головой мне нельзя.

– В смысле?!

– Папа сказал: мне надо беречь голову… Я буду ученым. Математиком.

– Да ну, – насмешливо потянул Михаил Иванович. – А здесь что делаешь?

– Тренируюсь.

– Неужели? А я думал – развлекаешься!

Он склонился к нему так резко, что у Сашки замерло сердце, а по спине заструился пот. От тренера пахнуло квасом, и сразу захотелось пить. Но это было запрещено во время тренировок. Почему – Саша не знал, а спросить не решался. Чтобы Михаил Иванович взорвался, хватало одной искры…

– Пока ты, Ломоносов, занимаешься у меня, будешь делать все, что я велю. Ясно?

– Он был физиком…

– Что?

– И еще первым русским химиком. А математиком Ломоносов не был.

Мальчишки перестали жонглировать мячами и, замерев, прислушивались к разговору. Неужели тренер спустит любимчику такую дерзость? Михаил Иванович никому не позволял спорить с собой.

– Чем-то недовольны – ищите другую футбольную школу. Доброго тренера, – его лицо тяжелело от злости, и это пугало ребят больше всего, хотя никого из них он и пальцем не тронул. Разве что иногда щелкал – то по лбу, то по подбородку…

Глаза пацанов горели от возбуждения и страха: «А сейчас что он сделает?» Щелбаном тут не отделаешься.

И Саша понимал это не хуже других, поэтому ему так хотелось отвести взгляд. Но он из последних сил таращился в побагровевшее лицо тренера. Еще не хватало, чтобы тот решил, будто Сашка струсил!

– Верно, – медленно процедил Михаил Иванович. – Знаешь… А того, что ничего с твоей головой не случится, не знаешь!

Биение сердца заглушало голос, но Сашка не смолчал:

– Может случиться. Папа сказал, что футболисты, которые часто играют головой, получают такие же повреждения мозга, как при черепно-мозговой травме.

– Ишь ты! Выучил, что ли?

– И может начаться деменция.

Тренер напряг память: слово явно было знакомым, но что оно значило?

– От этого нарушается память, – пояснил Борисов, хотя никто не просил.

Никто так и не понял, отчего голос тренера вдруг смягчился:

– Но может и не начаться, верно?

На миг Саше даже показалось, что от него только и требуется успокоить Михаила Ивановича… А ведь волноваться-то нужно было ребятам! При чем здесь тренер?

– Ну да, – отозвался мальчик неуверенно. – Может и не начаться. Наверное.

– Почему стоим?! – внезапно заметил тренер остальных. – Была команда прервать тренировку?

Тут же застучали мячи, мальчишки разбежались по полю. И почти все принялись «набивать» головой, выказывая солидарность тренеру. Правда, он не обратил на это внимания: кроме Саши Борисова, для него никто не существовал сейчас. Только мальчика это нисколько не радовало. Остаться один на один оказалось еще страшнее, ведь в одиночку храбриться куда труднее. И взгляд тренера жег его, как луч лазера. Хотя голос звучал спокойно, и это тоже казалось подозрительным…

– Присядем? – предложил Михаил Иванович и первым тяжело опустился на раскладной стульчик, который всегда был при нем. С недовольным видом поерзал, устраиваясь.

Сашка не знал, стоит ли ему проявлять дополнительную дерзость, и топтался с ним рядом, но тренер потянул за футболку:

– Да сядь ты!

Плюхнувшись на траву, мальчик смущенно шмыгнул. Ему уже стало не по себе, что он вел себя слишком нахально и опозорил тренера на глазах у всех. Он быстро поглядывал на Михаила Ивановича, мысленно прося прощения, но произнести извинения вслух не решался.

Обхватив толстые колени, тренер думал о чем-то, а Сашке ничего другого не оставалось, как терпеливо ждать. Солнце пекло в затылок, завтра шея будет красной как у рака… Но это ерунда, все равно начинается лето, и скоро руки до локтя и голени станут ей под стать. Остальное закрыто формой и остается почти белым. На речку за все лето, может, пару раз и выберутся…

Наконец тренер вспомнил о мальчике.

– Знаешь, Саня, наша жизнь так устроена, что часто приходится делать выбор, – заговорил он серьезно до того, что Сашке стало еще хуже.

Но он заставил себя кивнуть и приготовился слушать. Михаил Иванович говорил о простых вещах, которые даже Сашке не раз приходили на ум, только сейчас все звучало значительно, как никогда. И не хотелось возражать, хотя его уверенность в том, что удастся совместить науку и спорт, не поколебалась. Принести математику в жертву футболу? Нет уж! Ведь папа видел в нем талант, и дипломы математических олимпиад уже заняли целую стену. Сашка состязался с ребятами, которые были на три-четыре года старше, и те относились к нему уважительно, как к равному. А как иначе, если этот восьмилетний пацан щелкал задачи по алгебре для шестого, а то и седьмого класса.

– Наш вундеркинд, – называли его учителя, и Саша не мог сказать, что это не льстило ему.

Отец подкидывал ему все новые задачи, находил в специальных журналах, которыми Саша пока не интересовался. Значит, и ответ подглядеть не мог.

Антон Вадимович гладил сына по голове:

– Береги ее. Твой мозг – твое будущее.

Но тренеру все виделось по-другому:

– Твое будущее в футболе, Саня. Поверь мне, у тебя явный талант. Я много пацанов перевидал, но ни к кому мяч так не лип, как к тебе. Вы с ним неразрывны, он слушается тебя, хотя ты еще немного умеешь, если честно… Но это ничего, я тебя научу!

– Спасибо, – пробормотал Саша, использовав возникшую паузу.

Но Михаил Иванович не расслышал, его манил золотой отсвет будущего:

– Твой талант приведет тебя в сборную, попомни мое слово! А кроме славы… Там ведь ребята миллионы зарабатывают! Ты же не сын олигарха, тебе нужно и об этом задумываться. Наука нынче не кормит, Санек. Так что мой тебе совет: делай ставку на футбол. Отдавайся ему, не жалея себя, только тогда будет результат. А станешь бояться мяча, голову оберегать, ничего не получится. Робкие не становятся чемпионами.

«Трус не играет в хоккей», – вспомнилась Саше песня, которую его отец терпеть не мог. Возмущался:

– При чем здесь трусость?! Не много героизма в том, чтобы швырять соперника в бортик и лупить клюшкой по шайбе.

– Как ты вообще вырос без любви к спорту? – недоумевала мама. – Ну ладно, сам не занимался… Но неужели никогда и болельщиком не был?

Их ссоры только на этой почве и возникали…

Еще и поэтому Саше так хотелось, чтобы в его жизни уживались математика и футбол. Тогда оба родителя будут счастливы и перестанут упрекать друг друга в том, что родились разными.

– Ну что? – спросил тренер, заставив Сашку очнуться. – Ты готов сделать выбор?

Однажды Саша проснулся и не ощутил головной боли. Сердце от радости заколотилось так, точно ему выписали справку о полном выздоровлении. И захотелось вскочить с постели, прыжками сбежать с лестницы, обогнуть дом, прочесать лес… Чтобы все как раньше!

Но Саша только осторожно спустил ноги и прислушался. К себе, конечно, а не к тому, что происходило вокруг. Слишком рано, пять утра, жизнь в доме еще не закипела…

За окном ярко светило августовское солнце. Где-то вдали прокричал петух, залаяла собака, даже заскрипело что-то, будто телега, – все, как в настоящей деревне. Сашину душу эти звуки наполняли умиротворением, а Тину приводили в бешенство. Она не могла смириться с тем, что прозябает (иначе она и не называла их жизнь!) в такой глуши.

– Приехала же с Урала, – злился Антон Вадимович, заслышав ее жалобы. – Чего из себя москвичку корчить?

Саша тотчас вступался за жену:

– Она не корчит. Она действительно в Москве как рыба в воде. Это ее город, понимаешь?

– Не понимаю! Дом там, где твой любимый человек.

«Так то – любимый». Но вслух Саша этого не произносил. Не отягощал родителей тем, что уже понял сам: Тина не просто не любила его – он был ей в тягость. Раздражал одним присутствием, своим видом, запахом… И с этим ничего нельзя было поделать. Она не могла заставить себя полюбить его, так же, как Саша был не в состоянии разлюбить эту невероятную девушку.

Теперь он уже не сомневался в ее таланте: в стихах Тины появилось то, чего недоставало раньше, – экспрессия и страсть. Хотя думать о природе их возникновения не хотелось… С ней Саша не делился размышлениями: может ли ненависть быть столь же плодородной для творчества, как любовь? Впрочем, тут и раздумывать особо было не о чем…

«Раз я могу служить лишь поленом в костре ее таланта, придется смириться с этим», – понял Саша еще той ночью, когда Тина вернулась после первой поездки в Москву.

– Слушай! – От нее пахнуло вином, и Саша встревожился о ребенке.

Но Тина начала читать вслух, и он забыл обо всем. Как завороженный, он сидел в ногах ее кровати в мансарде, куда поднялся следом за женой. И боялся шевельнуться. И Саша был счастлив, ведь его жена выглядела абсолютно счастливой.

– Теперь ты понял? – проговорила она, откинувшись на подушку.

Взгляд ее был устремлен в потолок, на Сашу она и не взглянула.

«За что ты так ненавидишь меня?»

Нет, он не произнес эти слова, только подумал. Разве можно было бы продолжать жить вместе, услышав ответ? Делать вид, будто ничего не изменилось? Или развестись, отпустить…

«Только не это! – ужаснулся Саша. – Разве я смогу жить без нее?!»

От матери Саша не слышал ни слова упрека, но то, как она порой смотрела вслед Тине, торопившейся на станцию, откуда ходили электрички в столицу, выводило Сашу из себя. Хорошо, его жена не видела этого…

– Мам, перестань! – вырывалось у него.

И Светлана Александровна не удивлялась, не переспрашивала – о чем это он? Саша понимал и ее: своему ребенку всегда желаешь только счастья… Но порой оказывается, что одного желания мало. Раз Тина не разделяла его.

Саша не догадывался, что после одной из таких поездок в Москву, которые Тина называла «творческими», Антон Вадимович подкараулил ее, выходящей из такси у дома. В его тоне угрозы не было, но Тине стало не по себе от слов свекра:

– Еще раз вернешься пьяной или подцепишь заразу, наш договор аннулируется. Нам нужен здоровый ребенок. Все ясно?

Она молча кивнула и прошла в дом. Не пыталась придать походке изящности, уже поняла, что Сашкиному отцу и в самом деле плевать, как Тина ходит, улыбается, дышит… Этот сморчок до сих пор любил свою жену – злобную крысу, для которой существовал только ее детеныш. Кажется, она даже не понимала того, как ее сын бездарен и глуп… Не смог стать ни русским Роналду, ни Мейером…[11] Может, каждая мать обманывается именно так, как жаждет? Ее мамаша тоже не сомневалась, что родила новую Марину Цветаеву.

Спальню мужа Тина миновала, даже не взглянув на дверь. Никто в ее новой семье не догадывался, что токсикоз у нее давно прошел, но она продолжала делать вид, будто ей дурно от запахов, и не подпускала Сашу. Им незачем было знать, как и с кем она получает радость…

Впрочем, если б Саша был ревнив, то легко догадался бы, кто именно встречает ее на вокзале и усаживает в свою элегантную машину. Победа врага была абсолютной, только наивный муж Тины еще не понял этого. Жаль, что ребенок был не от Прохора, в этом сомневаться не приходилось… Это слегка портило идеальную картину мести, но Тина была слишком умна, чтобы требовать от жизни безупречности.

За что она мстила Саше? Как раз за то, как легко, одним своим существованием, он опровергал философию всеобщей порочности, близкую Тине. Ее муж был безгрешен по своей сути, как бы она ни старалась погрузить его в богемную жизнь по самую макушку. Выбрался! Хоть и с проломленным черепом, но с не заляпанной душой.

То, как Саша ждал рождения ребенка, открыто читал толстые книжки об уходе за младенцами, пытался навязать ей проблему выбора имени, выводило Тину из себя. Она не собиралась даже заранее узнавать пол ребенка, чтобы он до родов оставался безликим и безразличным ей. А из роддома они выйдут через разные двери…

Но Саша приставал:

– Если хочешь, чтобы сохранилась интрига, можно выбрать имя, которое подойдет и мальчику, и девочке.

– Саша? – усмехалась она.

– Не обязательно. Можно Женя. Валерий-Валерия тоже подойдет.

Тина вяло соглашалась:

– Подойдет. Ты пойди, почитай об их значении, а мне нужно работать.

Ей действительно не терпелось взяться за перо. Если раньше Тина больше надумывала свой талант и словами пыталась убедить в его силе других, то в последнее время сама чувствовала, как он растет. Не вместе с ребенком! Вот уж к кому ее дар не имел никакого отношения… Дело было совсем в другом: в осознании собственной греховности был один из источников того мощного вдохновения, какого Тина не знала раньше. Вот что было важно!

Остальное – Саша, его родители, будущий ребенок – не имело значения. В конце концов, Цветаева тоже принесла свое дитя в жертву поэзии и воспела это. То, что позволено Юпитеру… Тина, безусловно, была Юпитером.

Почему вдруг вспомнился тот мальчишка, с которым они учились классе в пятом? Один год, не больше… Теперь Саша понимал, что Гена – аутист, но тогда они и не слышали такого термина. Их просто раздражало, что новенький никогда не смотрит в глаза, сидит себе, уткнувшись в тетрадь, за первой партой – сутулый, громоздкий – и не реагирует ни на что, кроме голоса учителя.

Девчонкам Гена Ярцевич казался противным: на его щеках и подбородке уже торчала золотистая щетина. И весь он был как обломок скалы – неповоротливый, навеки окаменевший. К доске Гена не выходил, и учителя его почему-то не вызывали. Видно, были осведомлены об особенностях нового ученика, но ребят никто не предупредил.

В первый раз услышав его надтреснутый тенорок, звучавший как-то механически, класс так и дрогнул. Потом по рядам пронеслись смешки. Еще и потому, что он объявил:

– Мне срочно нужно в туалет.

Любой другой просто спросил бы: «Можно выйти?» И без подробностей понятно…

– Не трогайте его, – велел Саша одноклассникам. – Он – дурачок. Умственно отсталый. Нельзя инвалидов обижать.

Так они и просуществовали в разных плоскостях до того дня, когда учительница математики неожиданно объявила, что в этом году отправляет на городскую олимпиаду Гену Ярцевича и Сашу Борисова. Причем именно в таком порядке…

Вот тут Саша пришел в ярость. Его не просто назвали вторым перед всем классом, чего еще никогда не случалось, но вторым – после дурачка! Кровь хлынула в голову, в ушах зашумело так, что он почти не расслышал свой голос:

– Я не пойду!

Медленно сняв очки, Анна Сергеевна переспросила:

– Что, прости?

– С этим… С Ярцевичем я не пойду на олимпиаду. Я отказываюсь!

– Останешься после урока, и мы обсудим твое решение, – отчеканила учительница и начала объяснять новую тему.

Саша ничего не услышал, впрочем, сравнение десятичных дробей не представляло для него интереса, в этом он давно разобрался. Когда прозвенел звонок, каждый из мальчишек счел своим долгом хлопнуть его поднятую ладонь, выходя из класса, точно Саше предстояло пробить пенальти. Только Ярцевич, понятное дело, протопал по другому проходу, так и не подняв глаз.

Когда они остались с Анной Сергеевной наедине, Саше тоже вдруг захотелось отвести взгляд. Только он не понял – почему чувствует себя виноватым? Разве не его обидели, сместив с пьедестала? Незаслуженно ведь! Чем этот дебил заслужил, чтобы его поставили на первое место? Из жалости, что ли?

– Что с тобой случилось, Саша? Ты же добрый человек. За что ты так с ним? – голос учительницы прозвучал так мягко, что у него внезапно защипало в носу.

Он перепугался: еще не хватало разреветься тут… Было бы из-за чего!

– Ничего не случилось, – буркнул он, стоя у своей парты.

Она поманила рукой:

– Иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать.

Неуверенно приблизившись, Саша уставился на толстую тетрадь в коричневой обложке. Раньше он не замечал ее на учительском столе… Впрочем, не особенно и всматривался, что там лежит.

Анна Сергеевна открыла тетрадь сразу в середине, и Саша догадался, что она исписана целиком. Листы были покрыты очень крупными, неровными цифрами, почерк был незнакомым, но что-то подсказало ему – это Генкины вычисления.

– Возьми домой. – Она закрыла тетрадь и протянула ему. – Тебе будет интересно ознакомиться. Я не могла оторваться… Знаешь, Саша, я никогда не скрывала, что ты – моя гордость. Любимый ученик. И навсегда им останешься! Но Гена Ярцевич… По-моему, он – гений.

– А я – нет, – вырвалось у него.

– И я – нет. Гениев на свете единицы. А уж живущих в одно время… Возможно, это своего рода компенсация за его… странности. Впрочем, – спохватилась она, – может быть, я ошибаюсь. Жизнь покажет.

Отказываться от возможности заглянуть в Генкину тетрадь Саша не стал. Убежал с ней на четвертый этаж, где занимались малыши, устроился в уголке мягкого дивана, стоявшего под огромным фикусом в рекреации. Друзья наверняка дожидались его в школьном дворе, но он отключил телефон, чтобы не мешали.

…Как оказался дома, Саша потом даже вспомнить не мог. Потрясение помутило его сознание. К вечеру у него поднялась температура, и утром мама оставила его дома. А потом выяснилось, что это начался грипп, и Сашка провалялся в постели почти две недели. Его так колотило, что он укрывался двумя одеялами и забирался под них с головой. Дышал там яростно, горячо, как после длительной пробежки. Следом его прошибало потом, мальчик сбрасывал все на пол, и хватал воздух пересохшим ртом. Так плохо ему не было еще никогда.

Городская олимпиада прошла без его участия. Но и Гена Ярцевич не победил в ней: в тот самый день, когда учительница дала Саше его тетрадь, этот странный мальчик был сбит пьяным водителем. Свидетели уверяли, что Гена переходил дорогу строго по «зебре». Аутисты всегда придерживаются правил.

Саша узнал обо всем, только вернувшись в школу после болезни, потому что все это время не включал телефон. Ему не хотелось знать о Генкиной победе…

Вспомнив о нем через десять лет, Саша почувствовал тот же приступ озноба: «А если мне опять встретился гений? Ее стихи стали потрясающими… Вдруг судьба дает второй шанс?»

Незаметно ускользнув из дома, он долго бродил по окрестному лесу, пытаясь понять, чего ждет от него… Кто? Бог? С того времени, когда его отец, завзятый атеист, неожиданно привел Сашу в храм и беда миновала их семью, он не то чтобы обрел веру, но стал допускать существование высшей силы. Иногда они рассуждали с Ильей о Вселенском Разуме и его проявлениях в их обыденной земной суете, поэтому Саше захотелось позвонить другу, продолжить разговор.

Но сейчас была незаурядная бытовая ситуация, речь шла о всей жизни. И даже не столько его, сколько жизни Тины, делиться подробностями которой с кем бы то ни было Саша считал непорядочным. И упорно искал решение среди сосен, напоминавших ему родные, сибирские. Знал, что от них можно подпитаться энергией… Но прояснят ли они разум?

Тем более ему самому было не совсем ясно, что же он, собственно, пытается понять? На какой вопрос упорно ищет ответ? Отпустить ли Тину на свободу? Но разве же он держит ее? Неужели беременность стала для нее кандалами? Саша попытался представить, что испытывал бы, если б новая жизнь зародилась и развивалась внутри него… Это казалось ему волшебством, но Тина не выглядела Хранительницей Чуда. Ее мучил токсикоз, а еще сильнее неудовлетворенность тем, что она оторвана от кипения богемной жизни с великими страстями и пороками.

Меньше всего Саше хотелось превратить свою талантливую жену в домашнюю клушу, занятую лишь пеленками и обедами. Он потому и радовался, что они живут с родителями: все бытовые хлопоты оставались на маме, которая проводила в своей ветеринарке только полдня. Из него пока был плохой помощник, а Тина и не рвалась взять на себя хоть что-то. Иногда Саше казалось, что его жена живет как в гостинице, не привязываясь ни к людям, ни к вещам, ведь все это временно – зачем рвать душу при расставании?

И занять себя Тине было нечем: стихи не роман, который нанизывает один день на другой, они приходят внезапно и сами по себе… Она проводила время за чтением и перепиской с кем-то неведомым. От разговоров с Сашей уклонялась, и это задевало его больше, чем отказ от близости с ним. Ему всегда было приятно наблюдать, как родители уходят вечерами на прогулку, о чем-то негромко беседуя. Это повторялось изо дня в день, им не надоедало…

«У нас такого не будет», – он понимал это, но не мог смириться. И возобновлял попытки завести с Тиной разговор о том, что могло быть ей интересно: откапывал в Интернете любопытные факты о поэтах, о литературных премиях.

Но каждый раз она лишь снисходительно усмехалась:

– Удивил… Это же общеизвестно.

В ее ближнем круге все знали о мире книг, не только «траву» курили. Сашу в этот круг так и не приняли, как он ни старался. И Тина стала своего рода переходящим вымпелом: побудет год в его доме, потом появится новый чемпион… Прохор?

Почему сын ректора то и дело приходил ему на ум, Саша и сам не понимал. Он ничего не слышал о нем со дня их драки на стадионе – каникулы еще не закончились, Илья не вернулся в Москву, Андрей тоже, а получить весточку Саша рассчитывал только от них. В больницу приходили оба, говорят, и другие хотели его проведать, но толпой их не пустили. Они передали целый пакет мандаринов, которые Саша любил. Откуда узнали?

«В сентябре они встретятся. Уже через несколько дней! Тренировки начнутся… Черт! А мне-то что делать?» – Он нервно пролистывал еженедельник «Футбол» и вдруг увидел знакомое лицо. Похоже, граффити-художник именно с этой фотографии к статье и рисовал Яшина на стене. Внезапно Саше захотелось сличить или… просто удрать из дома, в котором не мог найти себе места. Он не мог понять, почему разволновался, увидев лицо великого вратаря, но ощутил забытый позыв к движению.

В два прыжка спустившись с крыльца, он побежал к станции через лес, чуть не подпрыгивая от радости, что ничего у него не болит и голова совсем не кружится. В это трудно было поверить, но не отпускало ощущение, будто его ведет нечто неведомое, но сильное, чему нельзя, да и не имеет смысла сопротивляться. И Саша не только не сопротивлялся, даже стремился к этому новому, что ожидало впереди.

Все складывалось удачно: электричка подошла буквально через минуту после того, как он купил билет. Свободных мест в вагоне оказалось предостаточно, и за время пути никто не торговал всякой мелочью, раздражая гнусавыми, делаными голосами.

Саша смотрел в окно, чтобы слегка успокоиться, но сердце то и дело сбивалось с ритма, как будто он вновь собирался выйти на поле перед огромным, гудящим московским стадионом. Забыть тот день было невозможно: тогда проходил первый матч студенческого чемпионата, и Саша впервые играл за свой университет. Не высшая лига, конечно, но для него те соревнования так и остались спортивной вершиной… Он забил тогда тот самый «золотой» гол, который позволил их команде начать подъем. Даже Прохор, ухмыльнувшись, похлопал его по плечу. Нет, чемпионами они так и не стали, но Егор Степанович шепнул ему:

– На следующий год возьмем кубок! С тобой – возьмем.

Теперь они остались без него. Даже если бы здоровье позволило, никто не допустит к игре футболиста, не имеющего отношения к вузу.

Он даже головой мотнул, отгоняя эти мысли. Бросил быстрый взгляд на пожилую соседку напротив: не заметила? Но никому не было до него дела.

Странно, это ощущение собственной ненужности нисколько не испортило Саше настроения. Даже подумалось: «Вот как хорошо!» – точно именно сейчас он обрел свободу. От чего? От собственной жизни? Он ведь привык считать жизнью математику и футбол. Или ничто еще не потеряно?

Он даже вздрогнул: вот! Именно эта мысль и погнала его к дому, со стены которого смотрел великий вратарь. Вдруг все-таки высматривал именно его? Для чего?

«Не потеряно? Но как я могу вернуть себе все, что рухнуло в тот день? Сам чуть не погиб под обломками… Или…» – ему вдруг пришло на ум: из лабиринта, в котором он заплутал, может быть не единственный выход. Все это время Саша пытался вернуться туда, откуда вошел в него, но коридор оказался завален напрочь. Чтобы разобрать ход, потребуется слишком много времени… А жить-то хочется сейчас!

У него участилось дыхание: «Значит, стоит поискать другой выход? Найти иной смысл? В чем он? Не в Тине, это уже ясно. Но ребенок… Я хочу его? Конечно… Только может ли он заменить все остальное? До того как мы сможем сыграть с ним в футбол, пройдет несколько лет…»

Ему не нужно было напоминать себе: детей рожают не для того, чтобы реализовать собственные амбиции. Хотя миллионы родителей повторяли и повторяли эту ошибку… Но Саша был слишком честолюбив и не скрывал от себя этого. Он нуждался в собственных победах.