Защитник

Шагая от станции к старому кварталу, он замирал от предчувствия, что вот-вот увидит желанный просвет. Интеллект математика впервые не мог справиться с задачей и вычислить неизвестное, но сердце вело в правильном направлении. Он понял это, когда на углу того самого дома, который разыскивал, столкнулся с рыжим Данькой, чеканившим мяч.

– Не обидишься, если я скажу?

Схватив мяч, мальчишка просиял:

– А, это вы? А что вы хотите сказать?

– Тебе надо немного подправить технику. Совсем чуть-чуть… Смотри, – Саша забрал у него мяч. – Если набиваешь прямым подъемом, следи, чтобы было опережающее движение колена. А потом выхлест голени! Ясно? Начинаешь движение расслабленно, а в момент касания мяча надо напрячь стопу и вытянуть пальцы.

– Ага… Понял.

– И не забывай опорную ногу слегка сгибать. Ты как бы подсаживаешься под мяч. Вот так. Это улучшает контроль. И ноги всегда будут готовы к движению. – Он коленом перекинул мальчику мяч. – Понятно?

Данька сосредоточенно уставился на мяч:

– Попробую…

«Пусть у него получится!» – Саша задержал дыхание, хотя и сам не понял, почему это так важно для него. Но чувствовал, как мышцы подергиваются в такт движениям мальчика: «Вот так, молодец. Эх! Не дотянул. А вот сейчас – отлично».

Дойдя до двух сотен, Данька подхватил мяч:

– Супер! У меня же получилось, да? А вы классно объясняете! – и по-собачьи заглянул ему в глаза. – Ну, пожалуйста, пожалуйста, соглашайтесь!

– На что?

– Стать нашим тренером! У вас получится. У меня же получилось!

Саша признался:

– Я никогда не думал о тренерской работе… Боюсь, я еще не готов.

– Очень даже готовы, – возразил Данька и подкинул мяч коленом. – Вон вы как все понятно объяснили! Еще и показали. Наш старый тренер… То есть бывший! Никогда не показывал. Разве что ролики в «Ютьюбе»… Но это мы и сами могли посмотреть, правда же?

Когда Сашу наконец пригласили в кабинет директора школы, куда привел его Данька, он опять почувствовал себя прежним, из того дня – до аварии. Или даже – до Тины. Тогда у женщин выпрямлялись спины и проступала грудь, а лица светлели улыбками, стоило ему только появиться…

Директор оказалась достаточно молодой, чтобы ее тело невольно отозвалось. Саше никогда особенно не льстила такая реакция, чаще – смешила, но и не раздражала. Приятнее нравиться людям, чем вызывать у них неприязнь.

Директор поднялась ему навстречу, но Саша воспринял это всего лишь проявлением гостеприимства. Ему не было известно, что Алла Архиповна никогда и никого не приветствовала стоя, кроме, разумеется, тех, кто спускался с вершин власти.

Рука у нее оказалась сухой и горячей. Саша пожал ее осторожно – давно он не касался женских рук…

– Прошу вас, присаживайтесь.

Вернувшись в свое кресло, директор разгладила листы бумаги на столе и прижала их ладонью.

«Нервничает? – удивился Саша. – С чего бы?»

Пока он, стараясь не путаться (чувствовал, что несколько одичал за последний месяц!), объяснял, с чем пришел, Алла Архиповна напряженно смотрела ему прямо в лицо, будто пыталась вспомнить что-то. И он тоже мысленно пролистнул память: может, уже пересекались? Здесь? В Москве? Но директор так ничего и не сказала, а сам он не вспомнил.

Подцепив за уголки, Алла Архиповна свернула верхний лист и начала складывать кораблик. Стараясь не выдать замешательства, Саша рассказал о чудесной встрече с учеником ее школы, переживающим из-за ухода тренера. Этой темы он коснулся вскользь: кто знает – может, директор сама уволила его предшественника? Но Алла Архиповна только кивнула, продолжая разглаживать багровым ногтем грани кораблика.

Когда Саша замолчал, выжидающе глядя на нее исподлобья, она уточнила:

– Ни высшего, ни тем более педагогического образования у вас нет.

– Нет, – подтвердил он.

– Это не очень хорошо…

– Я понимаю.

– Но ситуация у нас безвыходная. Дети остались без тренера.

«Она мне это сообщает?» – удивился Саша, но вспомнил, что у чиновников вообще такая манера: объяснять положение дел тем, кому это и так известно.

– Более того, и наш учитель физкультуры ушел в Москву. Дети остались брошенными…

То, что она заговорила о детях, показалось хорошим знаком. Директор сама себе нашла оправдание и уцепилась за него. Интересы детей – это усмирит любую проверку. И черепно-мозговая травма – очень даже неплохое оправдание ухода из вуза. Временного ухода, конечно! Особо проверять никто не станет. Алла Архиповна знала, как увести со скользкой дорожки любого проверяющего.

«А парень обаятельный, – оценила она. – К такому никому особо придираться не захочется… И женат, ребенка ждут, что в наше время важно. А то, не дай бог, какой-нибудь педофил заявится!»

Ей не хотелось признаваться себе, что она приняла решение в первую же минуту, как увидела Борисова. Да на такое лицо хоть просто взглянуть с утра – и день состоялся! Алла Архиповна знала: большего она себе не позволит… Но маленькую, невинную радость любования – кто ей запретит?

«Черт! Ну как же хорош!» – Она придавила бумажный кораблик, заодно подавив и досаду. Никогда у нее не было такого мужчины, от которого невозможно отвести глаз… Может, и к лучшему?

– Попробуйте, – сдержанно предложила она. – Месяц испытательного срока вас устроит? Потом послушаем, что скажут дети… И будем решать.

У Саши радостно скакнуло сердце:

– Отлично! Я вас не подведу.

«Откуда такая уверенность? – попытался он обуздать радость, сбежав со школьного крыльца. – Я же футболист, не тренер… Хотя, конечно, почти все игроки уходят на тренерскую работу. Зидан, Анчелотти, Далглиш, кто там еще? Они и футболистами были классными, и тренерами стали успешными. А великий Марадона не смог… Пеле даже пробовать не стал. С чего я взял, что у меня получится?»

Но тут из-за угла школы выскочил Данька с мячом под мышкой:

– Ну?! Взяли?

Глаза его были такими умоляющими, что у Саши отлегло от сердца: «Пацан сказал, я хорошо объясняю… И могу показать. Это правда. Я не пью. И орать на них точно не стану. Может, у меня и вправду получится?»

– Мне дали шанс, – уклончиво, чтобы слишком не обнадеживать мальчишку, отозвался он. – Собирай команду, капитан, завтра в десять первая тренировка.

– Капитан? – Данька захлопал ресницами. – Не, я не капитан.

– А я сказал: капитан.

Спросонья Тина никак не могла понять, о чем говорит ее муж. Какая школа? Какие дети?

– Дай мне поспать, – протянула она, отвернувшись. – Что ты вообще делаешь в моей комнате?

– Делюсь радостью…

Эти слова приснились ей или Саша произнес их? Какое дело ей до его радостей? Скорей родить бы и забыть эти девять месяцев как страшный сон…

– Сашка же классный, – удивлялась ее бывшая соседка по общежитию. – Чем ты недовольна?

«Уровень – амеба». Тина цедила сквозь зубы:

– Он обыкновенный. Тебя, может, такой и устроит…

– А тебе кто нужен? Пушкин?

– Не смешно…

Ей вообще было невесело в последнее время. Может ли радоваться жизни муха, угодившая в сеть паука? Хотя себя Тина ощущала скорее осой – стремительной, красивой, опасной. Ее не удержать в паутине, насколько мягкую ни сплел бы ее муж. Рано или поздно она вырвется отсюда, главное, дожить, не задохнуться в этом унылом плену.

Дом, куда Саша притащил ее, выглядел слишком милым, как в примитивном фильме о счастливой семье с улыбающимися детишками. Его тупые родители стремились создать идеальное гнездышко… Их скудный умишко был не способен понять, что в нем хорошо только умирать, потому-то птенцы и улетают, едва встав на крыло.

Здесь не было даже привкуса порока! Не бушевали страсти… Чем тут дышать? О чем писать?! И приходилось сбегать в Москву, пропитанную запахами настоящей жизни, которая могла быть мерзкой, грязной, жестокой – лишь бы не скучной. В доме Борисовых Тина могла только спать. Жизни здесь не было…

Признавать то, что на этой почве и взрастают новые стихи, Тине не хотелось. Они были куда лучше всего, написанного за всю жизнь, но ей нравилось думать, что вдохновляют ее вылазки в столицу, а не прозябание за городом.

– Времена воспевания цветочков и птичек канули в Лету, – отзывалась Тина, когда встречался идиот, выказывающий зависть к ее вынужденной близости к природе. – Современная поэзия – урбанистична. Человек в городе, его одиночество, неприкаянность, отчаяние – вот темы. А вся эта слюнявая чушь о солнечных бликах, дрожащих на тополиных листах, давно никому не интересна.

Она не кривила душой. Действительно, не замечала того, какие мягкие полосы голубого, кремового, розового сливаются в закатном небе, когда она спешит на электричку, готовую увезти ее в Москву. Как не видела и сухих сосновых иголок, висящих прямо в воздухе… И того, как вдоль тропинки в гамаках папоротников покачиваются желтые листы – первые сигналы осени, которой Тина побаивалась: холода могут запереть ее в доме…

Это была не ее стихия, и Тине мучительно было даже находиться здесь. Неужели Саша до сих пор верит, будто здесь есть хоть что-то, способное удержать поэта? Не себя же он вообразил центром ее Вселенной! В паре может быть лишь одна звезда, и это не он… Что он вообще такое? Неудавшийся футболист. Несостоявшийся математик. Нищий безработный. Было бы о чем говорить… Поймал ее в ловушку с этим ребенком и думает, будто удержит навечно? Кишка тонка!

Окончательно ее разбудила именно эта мысль – о Сашиной никчемности. Протянулась строчками… Блокнот с карандашом всегда лежали рядом на тумбочке, в последнее время она нуждалась в них все чаще. Тина бросилась записывать, от волнения кусая губы. Привыкнуть к состоянию вдохновения невозможно, оно всегда – чудо, Божественная радость.

Ее ничуть не смутило, что, ощущая присутствие ангела, она пишет не о любви, а о презрении. Какие чувства пробудил в ней Борисов, такие и получит в ответ. Про себя Тина все чаще звала мужа по фамилии: официальность подчеркивала их отчужденность. Она-то оставила свою, уже известную в литературных кругах. Смысла менять документы, которые и действительны-то будут меньше года, Тина не видела.

Вот года, вычеркнутого из жизни, было жаль… Зато стихов уже на приличный сборник набралось – с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Точку в конце стихотворной записи она никогда не ставила, это была история с продолжением. Завтрашний день подарит новую порцию нелюбви, которая оформится рифмами. Ее стихам теперь рукоплескали даже те, кто критиковал ее всего год назад.

– Растешь, мать!

– Старуха, это гениально…

Ее не обижали подобные обращения, так уж у них было заведено. Главное – оценки, вложенные в эти возгласы. Теперь они заменяли ставший недоступным дурман… Не то чтобы Тина волновалась за здоровье того, кто рос у нее в животе, но слова старшего Борисова приняла всерьез: родится больным – черта с два она получит свои деньги!

Поэтому она отказывалась и от сигарет, и от вина… Это сперва удивляло ее друзей, потом они неожиданно стали проявлять признаки уважения и даже заботы о ее не родившемся ребенке, и сами стали выходить из комнаты, чтобы покурить. Это, в свою очередь, вызвало недоумение у Тины: им-то чего бояться? О деньгах Борисовых она никому не говорила, у них не могло быть заинтересованности. Не от чистого же сердца они пекутся о здоровье будущего малыша? Разве такое бывает?

– Он еще не толкается? – однажды спросил Прохор Ковалев, как-то незаметно влившийся в их компанию.

– А тебе-то что за дело? – не удержалась Тина.

«Да что они все – с ума посходили с этим ребенком?!» – Она пытливо всмотрелась в его лицо, пытаясь обнаружить иронию во взгляде. Но Прохор улыбнулся смущенно, на миг напомнив ей Борисова:

– Интересно же… Наверное, она родится такой же красавицей, как ты.

– Она? Почему – она?

– Не знаю, мне хотелось бы девочку.

– Тебе? А ты здесь вообще каким боком?!

– Меня пригласили на работу в Сколково. Хорошие перспективы…

– А при чем тут…

– Поедешь со мной?

– В Сколково?! Это ведь такая же глушь, как та, где я живу сейчас. Ты готов уехать туда? А при чем тут я?

Он посмотрел в сторону. На скуле его после драки с Сашей остался тонкий шрам. «Он вечно будет напоминать мне о Борисове…» – Тина покачала головой.

– Забудь. Это все не для меня – семейная жизнь, дети…

– То есть? Но ведь ты уже почти что мама.

– Почти – не считается. – Тина вскинула руку. – Все. Остановись. Разговор окончен. Моя стихия – небо! Не земля.

И подумала, что надо бы наполнить эту мысль стихотворным ритмом.

Ему хотелось в первый же день запомнить все имена, глаза каждого мальчишки.

– Коля… Максим… Сережа… Данька…

Он не выделил своего знакомого, чтобы не возникло обид и ревности. Слишком хорошо помнил, как пацаны борются за внимание тренера. Любимчиков начинают тихо ненавидеть, поэтому Михаил Иванович редко хвалил его при всех, только наедине. Но Сашке было достаточно знать, что тренер надеется главным образом на него:

– Не сделаешь игру – победы не будет.

На Даньку он пока не мог положиться также: и его толком не знал, и остальных ребят только увидел. Им тоже не давало спать предвкушение встречи? Или только он следил за половинкой луны, перемещавшейся поперек широкого окна? От волнения даже голова разболелась, хотя Саша давно уже не жаловался. Для него не просто начиналась новая полоса жизни, он сам становился другим. Никогда прежде Саша Борисов никого не наставлял и даже избегал этого, хотя сам учиться любил. Не в школе, а помимо нее…

Ему нравилось отвечать только за себя, хотя, играя в команде, принимал правила, и не перетягивал одеяло. Он был щедр на голевые пасы и всегда умел оценивать шансы игроков: если кто-то занимал более выгодную позицию, Саша не рвался к воротам сам. Хотя забивать любил, и редкая игра обходилась без гола, авторство которого записывалось за Борисовым.

Сейчас ему стало слегка не по себе, как будто он стащил чужую форму и публично примерял ее на себя. Но вместе с тем Саша был радостно взбудоражен, точно получил вотум доверия, которого еще не заслужил, хотя твердо знал, что готов из шкуры вон вылезти, лишь бы его оправдать.

– Миша… Игнат… Антон… Рома…

На кромке школьного стадиона переминалась женская стайка – мамы его воспитанников пришли взглянуть на нового тренера. Их появление Сашу не волновало, уж им-то он точно понравится. Это не особенно льстило ему, он давно привык, что нравится женщинам, и воспринимал как нечто естественное, не слишком важное. Только одной женщине в мире ему хотелось нравится до того, чтобы она светилась, глядя на него.

Но в глазах Тины проступало все больше холода. Только Снежную королеву она ничуть не напоминала… Жена смотрела на него как на тюремщика – с ненавистью, и порой Саша ругал себя за то, что уговорил ее надеть кандалы беременности. Знал же, Тина хочет только свободы, и ничего, кроме свободы… Но в тот момент жизнь ребенка – не ее, а его ребенка! – показалась важнее прихотей средненькой поэтессы. Кто дал ему право судить чужой талант?!

Саша искренне считал тогда, что спасает, а на самом деле порабощал. Затянул Тину в ЗАГС, по знакомству (заведующая была собачницей и регулярно наведывалась к его матери в клинику) печать поставили быстро… Как он мог забыть, что раб не способен любить хозяина? При любом удобном случае – нож под ребро, вилы в спину.

Ее первая отлучка в Москву и стала этим ударом, с тех пор Тина только проворачивала лезвие. Уже не становилось больнее…

– Я хочу, чтобы вы сейчас просто поиграли, ладно? А я понаблюдаю. Мне нужно увидеть вас в деле.

Он заставил их рассчитаться на первый-второй и поделил на команды по-честному. Потом вытащил из кармана заготовленный пакетик с девчоночьими резинками для волос и раздал мальчишкам.

– Так, вы у нас будете желтыми, а вы – синими. Надевайте на левую руку.

Он понимал, что уцепился за этих пацанов и за отголоски собственного детства, чтобы отвлечься от мыслей о жене, не подпускавшей его ближе вытянутой руки. Упиралась в грудь:

– Пошел вон!

Своей ненависти уже не скрывала. Почему не уходила? Сейчас Саша уже не стал бы ломать ее волю, удерживать силой. На своей шкуре прочувствовал то, чему народная мудрость учила веками: насильно мил не будешь.

Он попытался…

– Молодцы, молодцы! Активней. Пошел вперед! А ты плотнее виси на нем, не пускай. Отлично… Пошел-пошел!

Через несколько минут игра увлекла Сашу до того, что он забыл даже о Тине. Не впервые лечился футболом, еще в отрочестве понял: тоска по девочке Даше покидает его только на поле. Ну, еще за письменным столом, когда он решает новую задачу. И все же игра захватывала больше.

Молодые женщины прыгали и кричали напротив него, но не мешали, их разделяло поле, на котором кипели страсти – мальчишки всегда жаждут победы и тем хороши. В таком возрасте игроки даже мысли не допустят, чтобы, скажем, слить игру[12]. Впрочем, с этим Саше повезло, в его студенческой команде такое тоже не допускалось.

Разбор полетов Саша провел мягко, чтобы не напугать пацанов. Больше хвалил и отмечал удачи, хорошо представляя, что ему самому хотелось бы услышать от тренера.

А прощаясь, уловил краем уха:

– А он – классный!

Саша не заметил, что улыбался всю обратную дорогу.

Когда не хочется идти домой, взгляд сам цепляется за все подряд… И становится очень интересно: куда рыжая собака тащит кусок картона? Зачем он ей вообще? Она ж не птица, чтобы гнездо выстилать!

А что за разукрашенный автомобильчик едет? О чем кричит колонка на его крыше? А, цирк приезжает! Не настоящий – шапито. Все равно круто! Правда, Даньке никто и не даст денег на билет… Зато он уже знает, как пробраться бесплатно и посмотреть представление. Не-не, вам он не скажет! Кто-то же должен покупать билеты, а то циркачи с голода помрут.

Мальчик немного пробежал следом за смешной разноцветной машиной, чтобы услышать, какая на этот раз будет программа. Потом отстал и повернул обратно. Хотя начал накрапывать дождик, оставляя темные вмятинки в придорожной пыли, Данька не ускорил шага. Потянул носом, нюхая воздух: когда шел дождь, он пах так, что замирало сердце. Попинал камешек, вспоминая, как новый тренер показывал правильное движение стопы. У него ловко получалось! Но Данька уже дал себе слово, что добьется того же, и готов был работать с мячом хоть до темноты. Очень не хотелось после тренировки, которая прошла так здорово, возвращаться в темный деревянный барак, где их семья занимала две комнаты. Да какая там семья! Была когда-то… Еще при папе.

А как они с мамой развелись, все пошло наперекосяк – так его бабушка сказала. Хоть и мамина мама, но перестала к ним ходить, когда ее дочь привела в дом Геннадия и велела Даньке и Лиде называть его папой. Только они не послушались… Какой он им папа?! Он всего лет на десять старше Лиды, которая и сама уже взрослая, а Данька тогда выкрикнул маме в лицо:

– У меня только один папа! Мне другого не надо.

И понял, что нажил себе врага на всю жизнь… Этот крокодил Гена был совсем не добрым.

Данька здорово тогда разозлился на маму, но на Лиду вообще было больно смотреть. Если б у них при институте было общежитие, она точно ушла бы, а Данька тогда сбежал бы к бабушке. Но все было против них: общежитие уже восьмой год не могли достроить, бросить старшую сестру мальчик не мог, а в бабушкиной квартире была только одна комната, и они все там не поместились бы. Отец же не звал детей к себе… Может, думал, что у них все в порядке? Они ведь не жаловались.

Поэтому другого выхода не было: пришлось остаться с матерью и терпеть присутствие отчима. Геннадий сразу показался Даньке противным, и хотя с Лидой они этого не обсуждали, мальчик был уверен, что и ей тошно на него смотреть. На пузо, выпирающее из-под вечно расстегнутой клетчатой рубашки… На желтые нестриженые ногти, которые рвали носки, а мать заставляла Лиду их зашивать. Как будто сама не умела!

Почему-то Лида не спорила и не отказывалась штопать эти гигантские бесформенные носки. Она и раньше помогала маме во всем, привыкла, наверное. Хотя мама сейчас была как бы и не совсем мама… Разве раньше она смеялась, как пьяная? И короткие платья, которые больше бы Лиде подошли, мама никогда не носила.

– У нее теперь молодой муж, – шепотом объясняла ему сестра. – Ей хочется выглядеть юной.

Это было дурацкое объяснение. Разве Гена не знает, сколько их маме лет? По правде, она же не может стать моложе, чем есть!

Иногда Даньке приходило в голову, что родители ушли из семьи вместе. А место мамы заняла чужая женщина, только похожая на нее. Этой новой было плевать, что дети хотят на ужин – об этом она спрашивала только Гену… Ее не волновало, появился ли в футбольной секции тренер… Даже то, что Александр Антонович выбрал Даньку капитаном, этой маме было безразлично.

– Ей все фиолетово, – жаловался он сестре.

Лида грустно улыбалась и молча гладила его по голове. Возразить было нечего…

С сестрой ему повезло: с того самого времени, как их папа забрал настоящую маму с собой, Лида старалась заменить ее. Она все выспрашивала о делах в школе и знала, с кем он собирается играть во дворе. Ей Данька первым делом рассказал о встрече у портрета Льва Яшина с московским футболистом, даже когда Александр Антонович еще не согласился стать их тренером. И первым делом позвонил Лиде, когда узнал, что тренер у них наконец-то будет!

Для нее это была такая же радость, как и для него, Лида не притворялась. И футбол она любила. Может, чуть меньше, чем Данька, все-таки она же не играла на поле, зато всегда приходила поболеть.

Правда, сегодня она сказала, что на первую тренировку являться не стоит:

– Тренеру нужно сосредоточиться на команде, запомнить вас, а всякие мамы-сестры будут его только отвлекать.

Сестрой-болельщицей Лида была единственной, зато мам пришло столько – хоть отдельную команду создавай. Прибежали на молодого тренера полюбоваться и вели себя, прямо как девчонки на переменах! Шептались, хихикали и строили глазки. Данька прямо злился от этого, а пацаны будто и не замечали. Ну да, им же и в голову не приходило, чем это может закончиться! Вот появится у каждого из них новый папа, тогда узнают…

На самом деле он никому этого не желал. Ведь Гена мог и ударить, как на прошлой неделе, когда Данька нечаянно зацепил сковородку и опрокинул на пол жареную картошку. Им-то с Лидой не жалко было – картошку мама стала жарить противную: Гена любил ее с салом и с луком. Но Даньке так прилетело коленом в живот, что прямо скрючило от боли. И продохнуть никак не удавалось.

В этот момент Лиды не оказалось дома, она перешла на заочный и устроилась работать в библиотеку, которая закрывалась поздно. Вступиться за Даньку было некому. Эта, которая теперь заменяла маму, только поддакнула Гене:

– Хоть отец мозги вправит. А то носишься, как конь.

– Он мне не отец! – завопил Данька и тут же получил по затылку – уже от матери. Или кем она там была…

Не дожидаясь очередной оплеухи, он бросился к порогу, но Геннадий опередил его, хотя был неповоротливым и толстым. Как ему удалось?

– Стоять, – рявкнул он. – Иди картошку чисти. Не жалко мать?

Данька выпалил, глядя в одутловатое, небритое лицо отчима:

– Это вам ее не жалко!

– А ну не спорь с от… – Мать осеклась на полуслове, потом выкрутилась: – Со старшими. Взрослый, что ли, стал? Сказано: почистить картошку? Иди и делай.

– Да почищу я вашу картошку! – огрызнулся Данька. – Мне не трудно. Обязательно было бить?

– А кто тебя бил? – удивился отчим. – Так – ткнул малость.

И мать, как обычно, поддержала:

– Ты уж не преувеличивай, сынок.

Так она и соседям говорила, которые время от времени слышали детские крики:

– Данька у нас артист. Его еще пальцем не тронули, а он уж орет как резаный. Думаю, психологу его показать надо. Что-то у него с головой не то…

И всех такое объяснение устраивало. Если б не Лида, а теперь и новый тренер, Данька мог бы сделать неутешительный вывод о человечестве: всем на всех плевать.

Но, по крайней мере, двое в этом мире рушили систему…

С недавнего времени Саша тоже завел «тетрадь тренера». Это забавляло его самого, но оказалось, что действительно удобно, когда все под рукой. И краткие характеристики своих ребят он тоже записывал с обратной стороны тетради. Посмеивался, вспоминая бессмертного Штирлица: «Характер нордический», но писал примерно в том же стиле, хотя и не столь официально.

Данька в списке шел первым: «Способности выше средних. Упорство сочетается с легкостью характера. Общителен, оптимистичен. Ни под кого не прогибается, может настоять на своем. Идеальная кандидатура для капитана».