Фантом улитки

Он мечтал скорее добраться до врача и оказать раненой девушке помощь. Парижский будний день вытащил на улицы, казалось, половину жителей и вереницы экипажей, что затрудняло быстрое движение кареты. Себастиан не простит себе смерть Женевьевы. Себастиан не простит Женевьеве, если накажут ту, другую.

Выехав на бульвар Капуцинок, он спрыгнул с подножки кареты и побежал к дому, в котором жил доктор. Кучеру велел двигаться туда же. После его звонка дверь отворила горничная:

– Месье Себастиан, месье Гюстав еще не закончил завтрак, но Вы…

– Дорогая Катарина, принесите и мне кофе, – Себастиан проворно отстранил ее, использовав при этом свою очаровательную улыбку, которая всегда избавляла его от докучливых вопросов, особенно женских.

Ворвавшись в столовую, он встретился с удивленным, но приветливым взглядом молодого доктора. Месье Гюставу было двадцать семь лет. Происходил он из династии уважаемых врачей, с удовольствием и рвением продолжал семейное дело. Страсть к профессии передалась ему по наследству. Пытливый ум не позволял ему быть ретроградом, искренняя любовь ко всему живому не позволяла навредить. Он был благоразумным новатором, находкой для науки и сокровищем для пациентов. Этот добрейшей души человек мог сказать «нет» твердо и безоговорочно, но если давал согласие, то отдавался обещанному без остатка.

– Себастиан, помнится в такую рань тебя не вытащить из постели! Что стряслось, дорогой друг? – он откинул курчавую прядь с лица.

– Здравствуй, Гюстав! Прошу тебя: одевайся! Умоляю! Не медли!

– И ты даже не позволишь мне допить кофе? – спросил Гюстав, уже вставая из-за стола.

– Тебе – нет, но сам выпью, – ответил Себастиан, увидев в дверях Катарину. Девушка держала в руках старинный поднос. На нем стоял кофейник, испуская пар, блюдо с пирожными-суфле и пиала с ягодами. Так обычно завтракал Себастиан в гостях у друга, даже в его отсутствие. А Гюстав каждое утро отправлял Катарину в кондитерскую за свежими сластями на случай его визита.

Молодой врач покинул столовую и, спешно собираясь, крикнул из спальни:

– Я предполагаю, что должен взять портфель с инструментами и лекарствами?!

– Обязательно! – подтвердил Себастиан.

Горячий кофе обжигал горло, но молодой человек не обращал на это внимание. Ощущая болезненные спазмы в желудке, в котором со вчерашней ночи не было никакой пищи, он не мог даже притронуться к еде.

Как только два друга спустились со ступеней, то сразу увидели подъезжающий экипаж. «Наконец-то», – подумал Себастин с облегчением. Оба почти на ходу запрыгнули в карету. Увидев тело девушки, Гюстав воскликнул:

– Бог мой, Себастиан, не думал, что всё так серьезно!

Молодой врач открыл саквояж с инструментами и велел другу скорее расстенуть платье. Подготовившись, Гюстав начал осмотр. В течение этого времени Себастиан сидел неподвижно, уставившись в окно. Двигались медленно. Путь из центра города до окраины казался вечностью.

«Видит Бог, я пытаюсь спасти Женевьеву. Я ли пытаюсь? Я просто сижу рядом. Но как я виноват, я бескрайне виноват. Ехать к матери в Понтуаз теперь совсем нельзя. Мы взяли курс на северо-запад, значит поедем в Аржантёй. Там можно снять небольшой дом,» – мысли опаляли его плоть, то лихорадочно кружась, как искры от костра, то утекая на волю плавно, как горячая смола.

Все необходимые хирургические манипуляции заняли около двадцати пяти минут.

– Итак, Себастиан, – голос товарища был холодным и сухим, он редко называл его по имени, чаще обращаясь «дорогой друг», – дело серьезное. Я не хочу даже думать, что привело к такому исходу. Я выполнил свой долг. Далее уповаю исключительно на твою совесть, честь и здравый смысл. Эта девушка будет жить, но потребуется длительный период восстановления. Жизненно-важные органы не задеты, но потеря крови существенная. Я составил план лечения, – Гюстав протянул молодому человеку свернутый листок, отстраненно глядя ему в глаза, – и оставлю необходимые лекарства на несколько дней. Телеграфируй вечером куда прислать остальное. Более не хочу тебя видеть!

Потребовав остановить карету, Гюстав спрыгнул на землю.

Себастиан глубоко вдохнул. Странно, но он чувствовал легкость: недавнее присутствие друга, честного, доброго, справедливого, светлого и мужественного, тяготило его. Болезненно давило на его сознание. На сознание человека, который ненавидел и жалел себя. Давило на его самолюбие. Он был не такой. Не такой честный. Не такой справедливый.

Себастиан осознавал, что последние слова друга не задели его. Что может покалечить мертвую плоть, кто может ранить закоченевшую душу?

Женевьева полулежа на сиденье дышала медленно и глубоко. Мирно спящая девушка, на которую подействовало снотворное, казалась Себастиану барышней, утомившейся после прогулки, красивой и здоровой. Настолько умиротворенным было ее лицо. Но он знал, что по прошествии нескольких часов увидит Женевьеву, несчастную и раненую, и ему придется объяснить ей произошедшее. Себастиан размышлял вслух: как оправдаться перед ней? Но главное, как оправдать себя перед пристрастным судьей? Перед самим собой.

Карета ехала по проселочной дороге, пригретая неожиданным ярким солнцем и обдуваемая теплым южным ветром. Себастиан закрыл шторы на окне. Ему невыносимо было наблюдать девственную природу: цветущие грушевые сады, зеленеющие виноградники, лавандовые поля. Всё чистое, светлое, вечное. Всё непорочное, наивное. Всё былое. Вспомнилось детство: мама, славная и добрая, с утра причесывает их с братом, укладывая кудрявые пряди по-матерински бережно; запах свежеиспеченного печенья и какао; вдалеке поля Понтуаза и мамины слова о двух ангелах. В какой момент он отпустил руку брата и сошел с верной дороги?

В Комеди Франсез собралась светская публика. Скорее свет и полусвет. Но это не мешало и тем и другим блистать. Она появилась за полчаса до спектакля. Свежая. Румяная от вечерней прохлады. Черное атласное платье, тонкое кружево декольте и темно-бардовые каллы в волосах. Свет люстры, заливающий холл, перехватывали сотни светильников на стенах. Мерцание огней не проливало свет лишь на ее преступление. Она была невозмутима. С гордо поднятой головой. В ее глазах находили отражение миллионы лучей, сотни глаз. И лишь глаза Реми, вошедшего следом, не могли заглянуть туда. Она боялась смотреть на него. Прошли в ложу, где она завела непринужденную беседу о какой-то научной ерунде, как сама выразилась. Первое действие смотрела с любопытством, а в конце резюмировала:

– Реми, Вы не находите, что Жанна сегодня бесподобна. Пусть она не так молода, как изображал Ренуар на свои полотнах, но ее красота не верит времени. Как будто. Может мадам Самари в сговоре с дьяволом?

– Дорогая, не судите по себе. А Жанна действительно прелестна. – сегодня он отвечал ей как ребенку, укорительно-шутливо. Но сердце его клокотало: он знал, что она сбежала той ночью, догадывался, что задумала что-то. Кожей ощущал все ее тайны, но, не обладая возможностью проникнуть в ее душу, страдал. Боясь задать прямой вопрос, боясь вспышки ее гнева, тело его напоминало вулкан, сердце плавилось как лава, горело и трещало, а мысли искрились как порох, сговорившийся с огнем.

Со следующим театральным действием ее будто накрыло волной. На подмостках король забавлялся, а шут негодовал, защищая свою дочь. Драма на сцене откликнулась бурей в ее сердце. Она подобрала складки наряда и, задыхаясь, покинула зал. Реми не кинулся за ней, усилием воли не бросился следом: он был опустошен и зол, одновременно бессилен и могуч, слаб и горяч. «Подите к черту! Я устал от Вас! Пусть я люблю Вас всем сердцем! Но и ненавижу Вас каждым нейроном мозга! – не следя за действием на сцене, думал он. – Завтра я покину Париж. Не видеть Вас целый месяц великое счастье! Я буду свободен! И страшная мука! Я все равно не найду себе места! Ни в Вене, ни в Цюрихе, ни в Риме!»

Она держалась до дверей театра, выйдя на улицу, слезы отчаянно хлынули из глаз: «Бедная девочка! Что я наделала! Не будет мне прощения! Никогда!» – она почти бежала. Обернувшись, с облегчением отметила, что Реми не пошел следом. Быстрыми шагами направилась домой: пускай темно, пускай опасно. «Я более опасна для этого мира, чем он для меня».

Глава 2

…Сквозь плотные гардины почти не проникал утренний свет, лишь тонкая, как лезвие бритвы, янтарная полоска разделяла комнату. Она чувствовала напряжение: утомительная волокита с наследством скульптора Клезенже продолжалась уже несколько лет. Многие не верили, что роспись Огюста подлинная, что она единственная наследница, что состояние нажито честным трудом, что банк не округлил сумму в свою пользу. И все возмущались: почему он завещал состояние ей. С самого начала было ясно, что кривотолков не избежать. Эта история была окутана паутиной мнимых и реальных махинаций, покрыта плесенью прошлогодних газетных сенсаций и разоблачающих заявлений. В ближайшие недели дело должно наконец разрешиться: еще несколько визитов к адвокату, нотариусу, пара встреч с поверенным Клезенже и заседание суда. Сегодня ее утренний туалет занял чуть меньше часа, пришло время завтрака, но тело, оплетенное нервами, как проволокой, сопротивлялось и отторгало его. Она заставила себя выпить горький кофе и съесть ароматную галету.

Весна уже правила в Париже: не кружила облаками, не моросила дождем, не сбивала шляпки ветром. Теперешняя весна была щедрым и ласковым монархом: баловала подданных не по заслугам.

Экипаж доехал до здания банка. Она вышла на улицу, закрываясь от солнца небольшим зонтом.

Встреча с поверенным, нотариусом и представителем банка продлилась около двух часов. По окончании стало невыносимо душно, сказывалась довольно жаркая для весны погода. Всех мучила жажда воды. И жажда денег. От этого не избавил бы даже кристально-чистый родник, бурлящий в горах.

Недалеко от здания биржи располагался небольшой ресторан, где они с Реми имели обыкновение обедать по вторникам. Войдя в зал, она не увидела того, кого ожидала. Непривычно. Она ведь пришла позже обычного времени. Уязвленное самолюбие укололо сердце, задетая гордость и досада вспыхнули в ней. Но решив не менять планов, она стремительно прошла ко всегда свободному столу. Предупредительный управляющий едва успел подскочить и отодвинуть стул.

Сердце лихорадочно билось, пока она ела суп. К десерту она уже умиротворенно наблюдала за двумя жуками и бабочкой на подоконнике, по ту сторону окна. Спинки их отливали бронзой, горели на солнце золотом, жуки-тяжеловесы упрямо смотрели друг на друга, похожие на фараонов в богатых одеяниях. Бабочка, на крыльях которой кружились как в калейдоскопе брызги шампанского, искры фейерверка, фиалки, розы, незабудки, керамические осколки и морская пена, тоже, казалось, наблюдала за ними. Еще одна дева, уже утомленная парижским солнцем.

Подняв глаза, она обнаружила Реми, стоявшего рядом.

– Я отправил багаж на вокзал, надеюсь не опоздать на поезд, – оправдывался он. Всё-таки сердце сразило разум в мучительной схватке.

Равнодушная, она уже не смотрела на него, поправляя белые фрезии в волосах.

Реми едва успел на поезд. Зайдя в купе, с облегчением обнаружил свой багаж. Открыл вместительный саквояж и с удовольствием, на которое был способен после встречи с ней, отметил, что все рукописи в целости, и что в спешке он положил даже больше материала, чем нужно. Переоделся в новую одежду и пошел в ресторан.

«Разве любовь может быть совсем без чувств – слепа и глуха? Неужели никогда мой разум и мое сердце не охладеет к ней? И почему никогда?»

За окном проплывали разноцветные поля, пролески, воздушные облака, сначала пригороды Парижа, затем – отдаленные деревеньки. А он всё сидел в размышлениях, опустошенный и меланхоличный. Чему человек должен доверять больше: сердцу или мозгу? Оба органа жизненно важны: один снабжает каждый орган кровью с кислородом, другой – манипулирует частями тела. Мозг обычного человека не властен над сердцем, сердце обычного человека по своей воле не может перестать обеспечивать мозг кислородом. Они существовать не могут друг без друга, так и живут в вечной борьбе. И чем жить ему? Душой или разумом? Всякий раз погибать несчастным и возрождаться счастливым? Или оставаться рационалистом, сохраняя равновесие, не пуская эмоции дальше головы? Первое и второе опасно. Первое – спуск по горной дороге, когда на встречу дует сильный пыльный ветер, а сзади преследует вихрь из камней. Второе – тропинка в пустыне, где каждый шаг сопровождается мыслью о змее, которая может внезапно вылезти из раскаленного песка. Оба пути мучительны.

Реми лег спать далеко за полночь. Последнее о чем он подумал перед сном, что в суматохе совсем забыл вчера о своем дне рождения. Влажная ночь робко стучалась в окно мелкими каплями дождя.

Он рылся в холодной мокрой земле голыми руками. Пробираясь непослушными пальцами все глубже. Комья глины были перемешаны с жемчужинами размером больше лесных орехов, с перламутровыми раковинами. Он отбрасывал их в стороны и продолжал копать. Следующий слой почвы был перемешан с золотыми монетами. Он пробрался еще глубже, пальцы увязли во влажной блестящей массе червей. Ошеломленный, он резко одернул руки.

Реми вскрикнул и открыл глаза. Вздох облегчения. И решение, как поплавок, вырвалось на поверхность темных вод.

Гюстав опоздал в клинику. Путь с окраины Парижа до центра отнял много времени. Дорога была нелёгкой: он всеми силами пытался унять негодование в душе. Пришел истощенный, в дорожной пыли – даже коллеги едва узнали его. Помощница принесла свежий халат и принялась чистить инструменты. Кофе взбодрил его: день начался печально, но другие пациенты в этом не виноваты. На сегодня назначены три операции, не считая страждущих, поступающих с острой болью.

Через десять минут Гюстав опять чувствовал слабость: воздействие кофе прошло моментально. Молодой человек опустился на стул. Необходимо подготовиться к первой операции. Он достал бумаги и склонился над столом. Но никак не мог сосредоточиться. Гюстав по несколько раз перечитывал абзацы заключения, но мозг не усваивал ни капли информации. Его мысли были далеко: в той карете, витая над девушкой как прозрачные мотыльки.

– Месье Гюстав, пациент подготовлен к операции, – помощница заглянула в кабинет.

– Да-да, через пять минут начинаем, – рассеянно откликнулся он, наливая стакан воды.

Молодой человек поднялся и распахнул створки окна: свежий ветер приятно охлаждал. Он закрыл глаза и попытался сконцентрироваться.