Станковой, почтовый курьер – совсем юный унтер-офицер, чуть старше Василия – и ямщик пили чай.
– Здравия, братцы!
– И ты будь здоров.
– До города возьмете?
– Ну, садись. Эх, и неохота ж двигаться в экую пургу…
Станковой снова поставил самовар, а унтер-офицер продолжил прерванный рассказ. Он говорил о нападении волков, которые двумя днями ранее скинули с повозки сопровождавшего ее казака.
Курьер пытался говорить бойко, но, судя по всему, происшествие произвело на него глубочайшее впечатление и он до сих пор не пришел в себя. Они с ямщиком уцелели чудом, хотя пытались обороняться и застрелили нескольких зверей.
– Господь миловал! Тройка в лес унесла, едва потом нашли дорогу на тракт…
– Вот жизь… То зверье, то каты… Слыхали – сызнова то ли семь, то ли осемь из замка давеча в леса подались? – подхватил станковой.
Василия такие разговоры, привычные с детства, не слишком-то удивляли. Впрочем, о происшествии, связанном с недавним побегом, он бы охотно послушал снова: в тот раз тюремные обитатели нанесли папеньке небывалое оскорбление.
– А как они сбежали-то? – спросил он с деланным любопытством.
– Ну, всякое болтают… Говорят, о тот раз сам генерал приехал в замок с ревизьей. И одна гнусная баба – из женской, стал быть, части – в его превосходство плюнула, а потом оголила все, что скрывать надобно, да и прямо там до ветру, за малой нуждой, и пошла.
– Прямо у всех на глазах? – изумился почтовый курьер.
– Болтают, что так. Ну, шум поднялся, стало быть, у замке. Пока ее пороли-то, те, стало быть, то ли семь, то ли осемь – решетину спилили и будь таков…
Через пару часов тройка двинулась по пути, указанному верстовыми столбами.
Мерный ход убаюкивал, и Василий задремал в санях. Пробудился неожиданно, уже у околицы. Тройка встала так резко, что Василий едва не вылетел на тракт. Кто-то выстрелил – и попал. Вблизи заскулили.
– Волки! Волки!
Василий тоже взялся за ружье, спрыгнул с саней и пальнул – как раз вовремя, прямо в ощеренную пасть.
Выстрелы отпугнули зверей – остатки стаи скрылись в лесу.
Ямщик, одобрительно гудя, закинул в сани трех поверженных хищников.
– Вновь волки, – курьер, сделавший два первых метких выстрела, совсем поник.
– А поглядьте-ка, как что видится… Что это они разорвали? – ямщик снял с повозки фонарь и подошел поближе, осветив нечто, черневшее на снегу.
Оно оказалось человеческим телом.
– О боже… Царица небесная… – курьер отступил назад и перекрестился. Его спутники тоже сотворили знамение, после чего ямщик вернулся к осмотру находки.
– Посмотри-ка, что у него тут… Башку почти начисто срезало, и так ровнехонько… Не, это не волки. Кто-то его сперва уложил, а зверюги ужо опосля пришли…
– Не может быть… Волки не едят трупов, – продолжая отступать, отвечал унтер-офицер.
– Едять-едять. Бескормица ж – они все что хошь едять.
Василий наклонился над телом.
– Это был господин полицмейстер, – уверенно сообщил он.
– Эх, батюшки… Ну так и так, а дорога с ним всяко едина – в управу…
Ямщик взял тело под мышки и затащил в сани. Все вернулись на свои места и продолжили путь.
Поравнявшись с первым жилым кварталом, Василий сердечно поблагодарил спутников и спрыгнул с саней.
Он двинулся прямо к лечебнице – где его и встретила запертая изнутри дверь.
Василий бросил окурок и поднял глаза. По рыхлому снегу ловко, как будто вовсе его не касаясь, двигалась знакомая тень. Юноша привстал, не в силах поверить глазам. Мираж в ледяной пустыне? Но нет, по мере приближения она обретала явную материальную форму.
Вместо ожидаемого приветствия, тень поманила Василия, указав направление рукой.
***
Периодами приходя в себя, Чувашевский понимал, что лежит на полу той самой комнаты, куда так опрометчиво заглянул.
Потом его волоком стащили вниз и погрузили на телегу. Он опять потерял сознание, и снова очнулся от падения в снег.
Он остался один посреди снежной равнины. Кругом – ни души. И если даже вдруг учитель смог бы подняться на ноги, в чем сильно сомневался – в таком состоянии до города ему нипочем не дойти.
Если повезет, он замерзнет насмерть. Или, что гораздо хуже, станет добычей хищников – медленная, мучительная гибель.
Кто бы мог подумать, что вот так и закончится то, что столь радужно начиналось.
Юность! Разум! Свет! Чистота! Кристальные мысли, которые он вкладывал в ясные, внемлющие, жаждущие познаний головы! Истинные сокровища мира лежали у ног подававшего большие надежды молодого философа.
В ту пору, на закате уходящего века, Чувашевский стал одним из самых младших и перспективных преподавателей Московского университета. Окончив собственное образование на словесном факультете, он остался в стенах альма-матер, чтобы уже самому доносить зерна истины до новых светлых умов. Лекции Чувашевского, носившего в тот момент иную, куда более благозвучную и известную фамилию, оказывались столь хороши, что сам ректор Боголепов – земля ему пухом! – оставлял о философе лестнейшие отзывы.
Чувашевский был пылок и деятелен, полагал, что в силах изменить мир – и всей своей душой стремился к переменам, призывая к тому и других. И вот однажды – осенью 1893 года – студент, так напоминавший Чувашевскому самого себя, подошел к философу после лекции и пригласил на собрание кружка.
– Сегодня будет необычайно интересно! Вы ни разу не пожалеете!
Если бы знать заранее, чем все обернется! Тогда бы сегодняшний Чувашевский просто взял мальчика за руку и отвел к полицейскому… Но тот, прежний, предложение принял с азартом.
С того распроклятого вечера и начался единственный год – всего лишь только год! – безвозвратно искореживший всю жизнь Чувашевского.
Выступал приехавший из Саратова ангелоподобный Гедеоновский – столь же ясный и пылкий, как сам Чувашевский, он очаровал, покорил, околдовал философа.
– Самодержавие должно быть уничтожено! Чиновничья бюрократия – сменена народным правлением! И в этом – наши – каждого из нас! – непосредственные цели и задачи, в этом – наш единый смысл существования. Стряхнем же с себя гнет обветшалых идей, отринем мифическое богоносительство монарха!
В тот же час преподаватель включился в чужую войну, не жалея живота. Но продолжалась она недолго: всего через год во всех отделениях кружка прогремели погромы. Гедеоновский отправился в ссылку, а в собственном кабинете Чувашевского в его отсутствие обнаружили «Манифест» и «Насущный вопрос».