– Томас, заходи пить вкусный Тибетский чай! – стукнул тролль в правую по часовой стрелке стену своего убежища.
Но где там! Томас уже бежала на Зеленецкую площадь рассказывать всем, что Худоша пьет Тибетский чай из помола костей диких животных.
Абсолютно всех троллей Зеленецкого леса распирало любопытство попробовать диковинный чай, и в тупик главной дороги потянулась целая вереница гостей.
Каждому новому гостю, стоило ему только просунуть пятачок в убежище Худоши, на редкость гостеприимный хозяин театрально, на весь холм провозглашал:
– Не хотите ли отведать Тибетского чаю? – и наливал из чайника по несколько глотков тинной бормотухи.
Гости сразу соображали, чем их угощают, и вскоре на холме образовалось целое гулянье – пели ромалы, испив по паре глоточков, загогулистые коленца выписывал Андрей со своей ездовой собакой, накушавшись «чаю» больше всех. Старый Михей забрался на сосну и размахивал там своей шапкой-ушанкой, приветствуя вновь прибывших. А заветный чай все не заканчивался.
Когда Чучо и Томас одновременно пришла в головы мысль посмотреть, что творится на улице, то одна с радостью поняла, что Худоше еще жить и жить, а вторая с превеликой досадой сообразила, что теперь у конкурента отбоя не будет от бормотушников.
Про Худошу и тинную бормотуху
В Зеленецком лесу наступала зима. Это обстоятельство пришло в жизнь двух троллей совершенно неожиданно.
Невзирая на то, что Чучо могла разглядеть и знала наперечет все кратеры на Лунной поверхности, трехмесячное осеннее умирание окружающей природы даже не наводило ее на мысль заниматься тем, что являлось обязанностью порядочных зеленецких троллих при подготовке к зиме. Как я и рассказывала ранее, Чучо была родом из северных земель с холодным дождливым летом и снежной, слякотной и, в основном, теплой зимой. Поэтому считалось нормальным три месяца с трогательной слезой на глазах наблюдать, как листья на носиковых деревьях сначала желтеют, потом краснеют, затем опадают и уже на земле буреют. Здравый смысл при этом глубоко спал, и жизнь мирно протекала в созерцании уже совершенно бесстыдно раздетого леса.
Худоша, родившийся в Зеленецком лесу, также имел нрав, отличный от своих собратьев-земляков. Иногда на него нападали приступы деловитейшей хозяйственности, когда он рыл пятачком чебатошку, собирал орехи и запасал их на зиму. Но вскоре он мог просто-напросто забыться и подъесть запасы в один присест или даже еще интереснее: скормить всё Чучо. При этом, видимо, предполагалось, что новые клубни чебатошки и орехи выпадут вместе со снегом.
Собственно, от Чучо Худошу отличало некоторое осознание того, что зима когда-нибудь придет (неизвестно когда), но при этом тролль собирался применить свои самые надежные и безотказные средства – зимнюю спячку, которая обеспечивала невообразимый уровень экономии несъеденных припасов, и тинную бормотуху, которая веселила в редкие случаи просыпания. За свои высокоэкономичные зимовки Худоша и получил свое прозвище.
***
И вот однажды тролль проснулся с утра пораньше и обнаружил, что писклявые заморыши, обычно сидящие на потолке, исчезли, что однозначно указывало на то, что не за горами сильные заморозки. Эту примету знают в Зеленецком лесу даже маленькие троллята, у которых еще не выросли бивни.
По утрам Худоша всегда был смурной – до того, как натирал до блеска свои бивни и первого глотка тинной бормотухи. То есть на душе не было никакого желания шевелить копытцами и чем-то сосредоточенно заниматься. Чучо всегда нутром чувствовала настроение приятеля и не беспокоила его до заката солнца.
В этот день тролль выглянул наружу и увидел, что все носиковые деревья покрылись инеем – это был второй тревожный звоночек, предупреждающий о наступлении зимы. Затем Худоша почувствовал холод, от которого не защищала мягкая шелковистая шерстка.
За несколько часов до вышеописанных событий, Чучо, которая вставала намного раньше приятеля, пошла умыть свой пятачок и пару часов наблюдала за льдинками в тазике для умывания.
Итак, ситуация наисерьезнейшая: наступала зима, прямо на хвост, прямо на Чучин пятачок, прямо на Худошины блестяще-белые бивни.
К вечеру троллиха уже деловито рылась в своем необъятном сундуке, временно снятом с сосны, и Худошином шкафу, перетряхивая все вещи и пытаясь найти там что-то пригодное для ношения зимой.
У тролля с одеждой наблюдался полный порядок: практически сразу были обнаружены три лежащие пары традиционных зеленецких шерстяных клетчатых штанов с начесом, практически не ношеных, только чуть-чуть траченных мотылями. На первой паре штанов был аккуратно пришит ярлычок: «Носить с 2010 по 2014 годы в зиму» (т.к. на дворе был 2012 год, то они как раз были немного поношены); вторые штаны имели аналогичную метку только с другими годами: «Носить с 2015 по 2019 годы в зиму»; третьи, соответственно, должны были носиться с 2020 по 2024 годы. Чучо не была уверена, что Худоша сможет столько прожить, но мысль о таких обширных запасах грела ей душу.
В Чучином необъятном сундуке царил полный беспорядок. Там висела длинная шуба то ли из иглозубой черепахи, то ли из чешуи северной рыбы, полностью лысая от деятельности проклятых мотылей, но выбросить ее было жалко из-за красивого нежно-розового хвоста неизвестного животного, из которого был сшит воротник. Помимо этого, как память о проживании в городской квартире, в углу Чучиного сундука обитали заплесневевшие ворованные наволочки, а также парадный галстук давно забытого Человека и пара его белых рубашек. Собственно своих зимних вещей у Чучо было совсем немного. Кроме лысой шубы, имелись еще связанные из Худошиной шерсти варежки и шапочка со скандинавским узором. Все это также было трачено проклятыми мотылями, от которых в Зеленецком лесу просто спасу не было. Зато была еще одна причина, по которой Чучо любила свою лысую шубу: длиной эта вещь намного превосходила Чучин рост и полностью закрывала голые копытца.
Худоша тоже готовился к зиме. Понимая, что запасы чебатошки и орехов отсутствуют, он варил в большом котле из выловленной в речке последней, уже пожухшей тины, свою любимую тинную бормотуху, разливал ее по фляжкам и зарывал в лесу, обязательно в разных местах. Так, помимо зимней спячки, достигался режим необыкновенной экономии пищевых продуктов.
В общем, когда наступила зима, можно было предположить, что тролли в некотором роде к ней подготовились. Чучо расхаживала по лесу в шубейке, в шапке, под которой не помещались ее огромные уши, и в варежках, вывязанных из Худошиной шерсти. Худоша достал дежурную пару клетчатых штанов с начесом, оторвал ярлычок, указывающий, как, когда и при каких обстоятельствах их надо носить, и бережно его спрятал, чтобы пришить на место в следующем году.
***
Но эта зима неожиданно пообещала быть очень непростой для Худоши. Проблема в том, что Худоша (кто тянул его за язык?!) внезапно публично поклялся не пить больше ни грамма тинной бормотухи.
Обстоятельства этого дела были покрыты тайным мраком, но молва донесла до огромных ушей Чучо отголоски событий. Соседка Худоши справа по часовой стрелке, старая сварливая троллиха по имени Томас, имела обыкновение варить бормотуху прямо из пожухших листьев носиковых деревьев. Но всем известно, что такое сырье для бормотухи не пригодно, так как пятачки троллей от этого питья багровеют, маленькие глазки наливаются кровью и желание стучать себя кончиком хвоста промеж ушей становится неудержимым, что и приводит «к травмам различной степени тяжести», о которых пишется потом в Зеленецкой лесной прессе. От тинной же бормотухи Худошиного производства (а он брал пожухшую тину только в крайних случаях) пятачки и кончики ушей троллей розовеют, глазки блестят, а рты смеются. Таким образом, продажа носиковой бормотухи у Томас заглохла на корню, ведь Худоша своим питьем угощал еще и бесплатно всех желающих.
Тогда коварная Томас однажды ночью выбралась из своего убежища, направилась прямо к урочищу Черного ила, набрала там грязи и, прокравшись ночью к спящему троллю, приклеила черным илом кончик его хвоста аккурат между ушей, а потом побежала разносить по Зеленецкому лесу новость, что от тинной бормотухи хвост навсегда останется в таком положении.
Спросонья (а читатель уже знает, что Худоша с утра соображает неважнецки, пока не начистит бивни и не глотнет тинной бормотухи) тролль выскочил в таком виде на улицу узнать, что за шум, и дискредитировал свою тинную бормотуху, казалось бы, навечно. Одна только Чучо не верила в то, что волшебное питье испортилось.
Итак, Худоша поклялся больше не пить тинную бормотуху. Уже через месяц клятва его тяготила, и он делал титанические усилия над собой и зельем. «Я не бормотушник», – говорил себе Худоша, но краски жизни ощутимо поблекли. Как и все мелкие бормотушники, Худоша стал раздражительным от невозможности выпить хоть капельку зелья и частенько срывался на Чучо. А что об этом думала троллиха? Чучо была абсолютно уверена, что долго Худоша не протянет. Другое дело, если бы он тянул помаленьку из фляжки, и у него появлялась в мозгах приятная гибкость – тогда все было бы, по Чучиному мнению, нормально. Но ведь при таком развитии событий, когда спиртное оказалось вообще недоступно, Худоша мог сорваться в распитие Томасова пойла.
Но так не случилось. Тролль долго-долго терпел, потом не выдержал, вышел на заснеженную центральную поляну Зеленецкого леса, собрал всех, кто был свидетелем его непростой клятвы, публично выкопал одну из запасенных фляжек с тинной бормотухой, выпил ее полностью, помахал хвостом в воздухе и похлопал себя кончиком хвоста (нет, не промеж ушей, как внимательный читатель мог бы подумать!), а прямо чуть ниже его основания (для тех, кто не понял: там как раз проходит шов на традиционных зеленецких клетчатых штанах с начесом), то есть выполнил все ритуалы, доказывающие, как неинтересно ему общественное мнение.
Толпа загудела от возмущения. Вперед важно вышел толстый мэр Зеленецкого леса и, явно преследуя корыстные цели, приказал разыскать металлоискателем и сдать лично ему под расписку все зарытые Худошей фляги.
Как ни странно, металлоискатель сразу же куда-то бесследно пропал.
Что же Чучо? Чучо смеялась.
***
Ночью Чучо приснилась Перес. Старая седая троллиха протягивала ей яблочный пирог и укоризненно качала головой:
– Детка моя, ты связалась не с теми троллями. Такое с тобой случалось и раньше. Сначала ты не могла выбрать себе Человека… Потом сбежала к диким троллям… Теперь связалась с пьяницами, – Перес загибала пальцы на правой лапе, перечисляя Чучины преступления. – Завтра еще начнешь работать… Потом рабство… Опозоришь нас всех! – родовитая троллиха печально прижала фамильные уши к голове.
– Мама, мне здесь нравится, – Чучо хотела сказать это твердо, но голос предательски дрогнул во сне.
– Вот твои брат и сестра прекрасно устроились…, – начала было Перес, но от возмущения, что ее опять сравнивают с братом и сестрой, Чучо проснулась в холодном поту. Потом, вспомнив события предыдущего дня и возмутительное поведение Худоши, задрала хвост и постучала кончиком как раз в то место, где у нее не было клетчатых штанов.
– Я сама по себе! Я путешествую на поезде, как Зезе! И вяжу себе модные шапочки, как Криста! – крикнула Чучо в пустоту.
Как Худоша и Чучо отмывали мурзики
Собственно, что из себя представляют зеленецкие медные мурзики? Да ничего особо редкого в Бело-Рослии, кроме удивительной способности лесных троллей не называть вещи своими именами. Как я и писала ранее, в Зеленецком лесу процветал натуральный обмен, в основном, продуктами питания, так как из одежды лесные тролли практически ничего не носили. Таким образом, само наличие или отсутствие денег, в общем-то, принципиальных вопросов местной жизни не решало.
Мурзики – это десятирублевые медные монеты чеканки северного (откуда была родом Чучо) или столичного монетных дворов. Почему они имели хождение в Зеленецком лесу? Ну, во-первых, местные тролли вели торговлю с белоросслийскими, а не всякий продукт можно довести до Бело-Рослии, не испортив, если использовать натуральный обмен. Во-вторых, зеленецкие тролли испытывали глубокое недоверие к бумажным деньгам. «Чистое безумие – использовать дерево для производства денег в XXI веке!» – рассуждали местные жители. – «Обычное дерево гниет и превращается в труху, и из него снова вырастает дерево. А деньги – это мертвое дерево, которое не дает семян по осени и всходов по весне». Ну, Чучо-то приехала из большого города и прекрасно знала, что даже мертвые деревянные деньги у многих дают семена и всходы – и по осени, и по весне, и даже по зиме. Но переубеждать никого не хотела. Опять же, зеленецкие тролли невзлюбили бумажные деньги, выдумав, что от них бывает порча. В их представлении, чем выше достоинством купюра, тем неприятность будет больше. Самая большая порча наступала, разумеется, от оранжевой «пятитысячной». Поскольку никто ее в своей жизни не видел, об этом даже ходили легенды. А Томас как-то раз рассказывала свой сон, в котором этот бумажный раритет таял у нее в руках, начиная с памятника Муравьеву-Амурскому и заканчивая красивыми овальными ноликами. Ну, чем не проклятье? И, в-третьих, «Вести торговлю десятирублевыми монетами исключительно выгодно!» – считали зеленецкие тролли. Цена любого товара исчислялась десятками мурзиков, что придавало значимость самому процессу торговли. О сотнях и тысячах мурзиков я не упоминаю специально, потому что тролли сами по себе маленькие существа, и таскать монеты мешками им не под силу, да и потребности их измеряются, в основном, размером крошечного желудка.
Вот, практически, и все о зеленецких деньгах.
Да нет, не все…
***
События, описанные в предыдущей главе, привели к неожиданным результатам. Мэрия Зеленецкого поселения, в лице собственно лесного начальника Подрывайло Хитроватого, была глубоко оскорблена возмутительными действиями Худоши, а именно – процессом демонстрации глубокого презрения к общественному мнению путем постукивания кончиком хвоста у его (хвоста) основания. Но еще более смущала мэра высокая поддержка тролля-бормотушника у электората, потому что, как ни требовал глубокоуважаемый Подрывайло найти металлоискателем и обезвредить, то есть сдать в личное пользование (читайте – «распитие») все закопанные Худошей в лесу фляги с бормотухой, его указание выполнено не было. Мало того, сам металлоискатель бесследно пропал, потому что владелец оного предмета, с таким трудом добытого в ближайшем подразделении Зеленецкого военного округа, старый бормотушник Потап начал проводить свои изыскания по добыче «ценных металлов» исключительно по ночам, когда Подрывайло изволил почивать в своей норе.
Но почивалось мэру не очень хорошо, так как он вдруг начал прикидывать, сколько же неучтенных драгоценных литров скрывают бормотушники Худоша и Томас от народного избранника, прикрываясь своей мнимой бедностью. Внезапно мучимый своими мыслями Подрывайло вскочил с перинки и заходил посреди ночи из угла в угол, если можно так выразиться, ведь в круглых норах нет углов. «Наживаются на народном горе!» – возмущенно взмахнул правой лапой мэр и тут же, представив себя на старом трухлявом пне, верой и правдой служившем ему трибуной, схватил тетрадный листок и простой карандаш и начал готовить речь. Тут у него возникло новое видение ситуации: «А какое у народа горе, на котором наживаются бормотушники? Нет, народу нельзя говорить, что у него горе, особенно под Новый Год. Не поймут». Поэтому, походив еще немного взад-вперед, он опять воспламенился душой, схватил карандаш и записал новую речь: «Наживаются на чужом горбе! Дорогие троллихи, сколько мурзиков относят ваши мужья этим угнетателям троллиного рода под Новый год? Сколько можно терпеть монополию производителей бормотухи? Они задрали цены на питие, затянув, тем самым, петлю на нашем горле! Скажем дружное «Нет!» спиртному по цене один мурзик за литр!»
Тут ночные мысли Подрывайло приняли совершенно сумбурный оттенок, и в голову лесного начальника вдруг совершенно неожиданно пришла блестящая идея: «Бормотуховарение в общелесных масштабах, на официальном уровне!». Он зачеркнул последнюю фразу своей речи и добавил две новых: «Даешь общественный контроль бормотуховарения и оборота! Требую выдать рецепты тинной и носиковой бормотух троллям, представляющим власть!». После чего Подрывайло покивал головой, как бы приветствуя сам себя, и, совершенно удовлетворенный своим трудом, закинул толстенькие ножки и пузико обратно на перину и задул свечу.
Наутро результаты ночного бдения мэра поступили в пользование его бессменного помощника, почтенной Писанины Ивановны. В Зеленецком поселении эта троллиха пользовалась репутацией страшного существа – видимо, из-за того, что из-под ее пера выходили такие законы и указы, которые сам мэр потом читал с глубоким удивлением, но неизменно поддерживал, потому что положение обязывает.
Как бы там ни было, утром пятнадцатого декабря Худоша и Чучо обнаружили на своей сосне указ следующего содержания: