Позволь ей уйти

– Сначала покружу тебя немного, – отозвался он, широко ухмыляясь.

Милка вмиг похолодела.

– Нет… нет! – вскрикнула она и забилась в его руках, пытаясь высвободиться, но он, не давая Милке больше времени на то, чтобы сориентироваться и защитить себя, быстро-быстро закружился с ней вместе вокруг своей оси. Это было, в общем, не так уж и сложно даже для такого дохляка, как Семенихин – Милка весила как птичка.

– Нет!!! – завизжала девочка, уже близкая к истерике и начинающая задыхаться. Она отчаянно пыталась притормозить это бешеное вращение, упираясь в землю слабеющими ногами в пыльных сандаликах. Но всё было тщетно: ноги безвольно болтались, словно варёные макаронины.

– Пожалуйста… не надо!!!

А Семенихин всё кружил и кружил её, пользуясь тем, что все остальные на аттракционе.

Милка перестала орать. В висках у неё ломило, желудок сжался в тугой комок, неумолимо выталкивая всё своё содержимое, которое уже подкатило к горлу, чтобы вот-вот вырваться наружу… она просто зажимала себе рот обеими руками, осознавая, что умирать, наверное, куда легче, чем испытывать вот такие муки.

Выбившись из сил, Семенихин наконец разжал руки и отпустил её, практически уронил. Милка безвольным кулем свалилась на землю, царапая локти и колени до крови, но не замечая этого. Она хватала ртом воздух и шумно и часто дышала, борясь с дикими волнообразными приступами тошноты. Ей не хотелось, чтобы её опять вывернуло при всех – как тогда в пять лет после карусели, это было позорно и стрёмно, над ней в тот день вся группа смеялась…

И в этот самый миг на обидчика внезапно, будто смерч, налетел Пашка.

***

Инспектор по делам несовершеннолетних Юлия Константиновна Ловыгина считала себя профессионалом, умеющим найти подход к любому, даже самому трудному, подростку. Но весь её опыт разбивался сейчас вдребезги об упрямство мальчишки, который сидел напротив и упорно избегал её взгляда. Целый час она тщетно пыталась разговорить его, выяснить, что послужило причиной столь зверского избиения одноклассника, но так и не добилась ни одного вразумительного ответа. Пацан либо откровенно хамил, либо врал ей в лицо. Директор детского дома номер девять Татьяна Васильевна Высоцкая, которая присутствовала при беседе, то и дело шумно пила воду из графина и расстроенно сморкалась в бумажные салфетки.

– И всё-таки, Паша… – уставшая Юлия Константиновна предприняла ещё одну попытку. – До этого у тебя были конфликты с Виталием Семенихиным? Может, он сделал тебе что-то плохое…

Пашка неопределённо дёрнул плечом. Конфликты? С этим Ссыклом? Да у него кишка тонка, чтобы нарываться. Ну, получал затрещины время от времени, и не только от Пашки…

Однако вслух он по-прежнему ничего не сказал.

– Паш, ну может, он обозвал тебя как-нибудь? Плюнул? Подножку поставил? – не выдержала Высоцкая, прекрасно зная характер обоих своих воспитанников. – Ну не мог же ты вот так просто… без причины…

– Не было никакой причины, – тихо ответил Пашка. Ещё не хватало, чтобы сюда впутывали Милку. Чтобы её тоже допрашивали… Этот урод обидел её – и получил по заслугам! Точка.

– Без всякой причины ты превратил лицо своего одноклассника в кровавое месиво? – Юлия Константиновна покачала головой. – Ну уж мне-то хотя бы не ври. Хорошо ещё, без глаз пацана не оставил. А вот нос и губы ему разбил, зуб выбил… Ты понимаешь, что мог его всерьёз покалечить?! – она в утрированном ужасе округлила глаза.

Пашка облизнул сухие губы и шумно сглотнул.

– Я… не хотел его калечить, – сказал он негромко, но не успели директриса с инспекторшей обрадоваться, как он мрачно докончил:

– Я его убить хотел.

Обе женщины изменились в лице.

– Паша, ну что ты такое говоришь! – Высоцкая уже почти плакала. – Ты же такой хороший, умный, добрый мальчик… Он же, вы знаете, – повернулась она к Ловыгиной, – балетом у нас занимается. У самой Хрусталёвой! Она говорит, что он безумно талантливый, способности просто невероятные…

Пашка низко опустил голову.

– Нигде я не занимаюсь, брехня всё это, – пробормотал он.

– Да это он сейчас назло говорит! – всплеснула руками директриса. – Да что же такое происходит, господи… Я не узнаю тебя, Паша! Юлия Константиновна, вы сами Хрусталёвой позвоните и поговорите с ней, она всё подтвердит.

– Позвоню, – вздохнула Ловыгина. – Балерун, значит… ко всем прочим заслугам.

– Танцовщик, – тихо и враждебно поправил Пашка.

В этот самый миг дверь кабинета директора распахнулась.

– Стой! Да куда ты… Елисеева!.. – услышали они все испуганный возглас секретарши и увидели Милку.

– Татьяна Васильевна, я не смогла её удержать, – пытаясь поймать девчонку за руку, виновато объяснила секретарша. – Она сама вломилась. Прямо как слон в посудную лавку…

Не слушая её, Мила решительно подошла к столу, за которым сидел Пашка, точно преступник на допросе, положила руку ему на плечо и, дерзко вскинув подбородок, заявила:

– Калинин ни в чём не виноват! Он просто за меня заступался. А Семенихин – козёл, он сам первый начал…

– Не болтай! – разъярился Пашка в момент. – Тебя там вообще не было, поняла? Это наши с ним дела. Ты здесь ни при чём!

– Ещё как при чём! – возразила она упрямо. – Это всё из-за меня! Если бы не я, ты бы не стал его избивать…

– Так, погоди, Елисеева, – взмолилась директриса. – Давай теперь с чувством, с толком, с расстановкой.

– Да не слушайте вы её! – отчаянно закричал Пашка. – Врёт она всё! Я сам… всё сам!

Инспекторша незаметно перевела дух. Так… кажется, картинка начинает проясняться. Речь идёт о попытке защитить подружку.

– Как тебя зовут? – уточнила она у девочки.

– Милана Елисеева. А Семенихин вообще урод, – быстро добавила она, – его у нас все ненавидят, он вечно делает гадости исподтишка. А Пашка на самом деле мне помочь хотел, мне ужасно плохо было и тошнило потом ещё долго, а Ссыкло… ой, то есть Семенихин знал, что мне кружиться нельзя… – затараторила она, будто из пулемёта застрочила.

– Подожди ради бога, не части! – попросила Ловыгина. – Давай-ка мы пока отпустим Пашу, а сами с тобой поговорим. Ты мне всё подробненько и расскажешь…

– Я никуда отсюда не уйду, пока она тут, – категорически отрезал Пашка и, покосившись на Милку, сердито добавил:

– Дура.

– Сам дурак! – не осталась в долгу она.

Инспекторша и директриса переглянулись.

– Они у нас… попугайчики-неразлучники, – немного виновато пояснила Высоцкая. – Очень крепко и давно дружат.

Несмотря на конец октября, жара стояла практически летняя. Ловыгина промокнула салфеткой взмокший лоб.

– Ну что ж… – глубоко и устало вздохнула она, – послушаем обоих… попугайчиков. Чем раньше закончим – тем раньше я всех отпущу.

***

Пашка лежал на кровати, уставившись в потолок, и тщетно пытался заснуть. Время давно перевалило за полночь, но у него было слишком неспокойно на сердце для того, чтобы расслабиться.

И вроде бы всё закончилось для него хорошо – во всяком случае, могло быть и хуже… но на душе по-прежнему скребли кошки. Пашка с содроганием вспомнил, как инспекторша позвонила Хрусталёвой – в тот момент ему хотелось провалиться сквозь землю. Он подсознательно готовился к позору и презрению, когда выяснится, что он бросил посещать балетный кружок. Однако Ксения Андреевна повела себя очень неожиданно: не только подтвердила, что Пашка исправно ходит на занятия, но и дала ему превосходнейшую характеристику. Наверное, следует съездить завтра в ДК и лично поблагодарить её. Стыдно, конечно, будет смотреть ей в глаза, но… он не собирался оставаться неблагодарной свиньёй.