Осиновая корона

То есть не знает, а знал, конечно же. Сердце наместника вновь зашлось в болезненной радости. Одной язвой меньше не исстрадавшейся плоти Ти’арга – что может быть чудеснее?..

Никакой молодой бунтарь больше не будет грозить короне Хавальда Альсунгского. Никто не станет нашёптывать друзьям-лордам грешные, недопустимые мечты о возрождении независимого королевства Ти’арг. О, эти безмозглые молодые повесы-лорды, только и умеющие, что тянуть кезоррианские вина да гонять кабанов в отцовских лесах – как же наместник не выносил их…

И некому больше пророчить трон этого сказочного Ти’арга. Ти’арга, ещё больше недостижимого, выдуманного, нелепого, чем западный материк, куда теперь так рвутся торгаши и мечтатели. Наместник улыбнулся, вспомнив о своей золотой змейке. Вот чей яд был бы идеальным оружием – но Моун посчитал, что такой способ привлечёт слишком много внимания. И верно. Перерезанное горло – такую банальность ведь может сотворить кто угодно. Любой перепивший и подравшийся с Риартом приятель, любая горничная или крестьянка, понёсшая от него бастарда… А теперь правду никогда и никому не выяснить, сколько бы Каннерти ни пытались.

Каннерти. Семья тех, кто, судя по Книге Лордов Ти’арга, сейчас является ближайшими родственниками покойного короля Тоальва Немощного. Хотя «родственники» – конечно, крайне размытое понятие. Тоальв, всего-навсего, был женат на двоюродной сестре деда Риарта, старого проныры Каннерти; но всех кровных родичей династии альсунгцы благополучно вырезали ещё в первые годы Великой войны. Тогда их обнаружилось не так уж много, этих родичей: король Тоальв был стар и бездетен. Все родственники через брак сумели быстро оценить ситуацию и, разумеется, присягнули новому правителю. Как и все лорды Ти’арга, они принесли клятву верности Ледяному Чертогу.

Как и все лорды Ти’арга, Каннерти лгали. Как и за всеми, за ними нужно было тщательно следить – и наместник никогда не упускал из виду возможные семена предательства. К сожалению, Риарт вырос, начитался книжек о славном прошлом и показал зубы. Такое иногда случается. Наместник Велдакир был горд оттого, что не растерялся. А уж то, что слугой Риарта оказался не кто иной, как Моун, – и вовсе драгоценный подарок. Более драгоценный и сверкающий, чем все змеи из лаборатории Велдакира и все его серебряные медицинские инструменты.

По крайней мере, тихого, забитого Моуна, который всюду тенью таскался за блестящим юношей, точно никто не мог бы заподозрить… Незаменимого Моуна. Самого благодарного, самого наблюдательного человека в Обетованном. Если бы не он, не его сведения, не перехваченные им письма – наместник никогда не узнал бы о заговоре, что назрел в Каннеране. О диком, идиотском заговоре против короля Хавальда – против власти Альсунга, которую не свергнуть вовеки веков, если хоть немного дорожишь жизнью. Против власти, которую сам наместник уже привык считать священной. Он уважал существующий порядок вещей; он был призван охранять его и служить ему. Он не позволит новым смутам разъедать Ти’арг изнутри, не позволит лишить его покоя и благоденствия, добытых с таким трудом.

А Риарт Каннерти – пусть он был добр, молод и бескорыстен, пусть даже думал, что желает блага своей стране, – мог принести Ти’аргу только смуты. Смуты, которые ни к чему бы не привели, кроме новых ручьёв крови и новых отрубленных голов. Воды озера Кирло затянулись бы алой плёнкой. А среди отрубленных оказалась бы и собственная голова Риарта, и головы его ветрогонов-сторонников, и (между прочим) немолодая уже голова наместника Велдакира. Которому этого совсем не хотелось.

Он не думал, а именно знал, что так будет. Он знал, что Альсунг делает с бунтовщиками. Он жил на севере и проникся его нравами – жестокими и простыми, будто почти круглогодичная зима. Вдобавок он в своё время насмотрелся на Великую войну – на то, как король Конгвар, а затем королева Хелт, брали Ти’арг. Наместник не спал по ночам от мыслей о том, какие расправы ждали бы Ти’арг от Хавальда, прояви эти несчастные земли ещё хоть малейшую непокорность.

Наместник вырос в Ти’арге. Он оберегал и любил его – его горы, тёмные леса и крошечные городки, травянистые пустоши его севера, и шумную гавань Хаэдрана, и Академию, славнее которой нет в мире, и строгий чеканный язык. Может быть, по-своему Ти’арг любил и Риарт Каннерти – но не понимал его и не жалел. Он был жестоким, самовлюблённым мальчишкой, напрочь лишённым мудрости и чувства такта. Он мечтал о короне независимого Ти’арга, писал нескладные стишки о свободе (их наместнику тоже украдкой привозил Моун) – и совершенно не понимал, какой ценой всё это могло оплатиться.

Ценой тысяч и тысяч жизней. Даже гномы под Старыми горами, наверное, содрогнулись бы от поступи войска, которое король Хавальд бросил бы на бунтовщиков… О нет, не бывать такому. Только не тогда, когда Ти’арг вверен попечению наместника Велдакира. Только не под его ответственностью.

Наместник был обычным лекарем, а не убийцей. Заросший щетиной убийца стоял перед ним, рядом с букетом сирени, и преданно, с немым вопросом заглядывал в глаза. Моун снова слегка скособочился – значит, до сих пор волнуется. Наместник вздохнул.

– Что ж, мне искренне жаль, Моун. Передай, пожалуйста, мои соболезнования милорду и миледи Каннерти. Не понимаю, как могла приключиться такая несправедливость в их чудном замке…

Моун кивнул. Шмель вылетел в окно, и наместник задумчиво проводил его взглядом.

– А что Вы теперь будете делать, господин наместник? Займётесь друзьями лорда Риарта? Я имею в виду… – (Моун прочистил горло, и тонкий цветочный запах опять заглушила вонь колбасы с луком), – …приставите к ним охрану? К молодым Нивгорту Элготи, Талмару Лейну…

– О, само собой, Моун! – уверенно подтвердил наместник – достаточно громко, чтобы безучастный стражник за дверями расслышал. – Конечно. К ним – и, в первую очередь, к его невесте, леди Уне Тоури. Жаль будет, если злоумышленники подберутся к этой юной красавице. Надеюсь, водная Льер этого не допустит… Ты же говорил, что в последние годы твои господа особенно близко сошлись именно с Тоури, не так ли? Обручение, переписка, поездки в гости… Тоури из Кинбралана, боюсь, сейчас грозит наибольшая опасность. Бедняжка Уна: ужасная участь для девушки – овдоветь, ещё не сделавшись женой. Ты не находишь?

Моун ухмыльнулся, облизал губы – и на миг наместнику померещилось, что кончик языка у слуги раздвоен.

ГЛАВА VIII

Восточное море. Корабль «Русалка»

Шун-Ди проснулся от того, что ему вдруг стало тепло. Весь предыдущий день плавания он мёрз: в море было ветрено, и, едва корабль вышел из гавани Рюя, солнце скрыла пасмурная завеса. Вдобавок «Русалка» была одним из первых торговых суден опекуна Шун-Ди – и, соответственно, очень ветхим. Этот устарелый (по меркам мореходства Минши) вёсельный корабль давно не использовали для дальних перевозок – лишь для доставки не особенно важного груза между островами. В силу этой естественной заброшенности, Шун-Ди как-то не задумывался о том, что борта «Русалки» уже в отвратительном состоянии. Следовало бы просмолить доски, и зашить мелкие прорехи на парусах, а полы в помещениях под товар и вовсе, наверное, придётся постелить заново – что это за дырчатая несуразность?.. В общем, корабль продувался всеми ветрами, и, прежде чем рухнуть в тяжёлый сон, Шун-Ди продрог до костей. Даже снилось ему этой ночью что-то холодное – то ли лёд из Альсунга, который в Минши продаётся как диковинка для вельмож, то ли камни, на которых он так часто ночевал в странствиях по западу.

Но вскоре после восхода, когда бледно-золотой свет забил в щели между досками, а ночная качка подутихла, Шун-Ди вдруг почувствовал, как приятная истома окутывает его. Словно мать, мурлыча во сне, завернула его в покрывало из козьей шерсти – единственное на всех рабынь в доме…

Мать? Но она ведь давно ушла к Прародителю.

Шун-Ди вздрогнул, рывком сел и сразу поморщился от двойной боли: умудрился одновременно отлежать рёбра на тонкой циновке и с размаху стукнуться головой о перекладину. «Шун-Ди-Го – Невероятно-Везучий», вот именно… Спать здесь, в трюме, было просто пыткой. Товарные помещения, естественно, не приспособлены для сна – но что поделать, если на «Русалке» нет ни одной пассажирской каюты?

Немного отдышавшись, Шун-Ди взглянул в сторону, откуда исходило тепло… И замер.

На промятой циновке, с ним рядом – можно сказать, почти под боком – свернулся Лис. Спать он всегда предпочитал в своём зверином обличье. Лапы подогнуты под живот, изящное тело обёрнуто хвостом; безобидное, даже трогательное зрелище. Но Шун-Ди знал, что янтарные глаза Лиса на самом деле прикрыты неплотно, а ворсистые уши улавливают шорох каждой волны о днище – равно как и скрип проржавелых уключин под вёслами, и голодное бурчание в животах гребцов. На золотисто-рыжем меху Лиса (так и хочется запустить в него ладонь, чтобы потонули пальцы…) полосками танцевал свет. Шун-Ди вовсе не собирался таращиться на друга – он, пожалуй, излишне грешил этим и при бодрствующем его состоянии, – но всё равно не удержался и засмотрелся. У обычных лис, не Двуликих, не бывает такого богатого, переливчатого оттенка. Будто гребцы с капитаном захватили в плен маленькое солнце. Хотя и обычные лисы, должно быть, спят в своих норах вот так же напряжённо подобравшись.

Зато они вряд ли имеют привычку приходить к человеку и дремать возле него, даря своё тепло.

Лис, кстати, тоже не имел такой привычки. Более независимого (а часто и строптивого, и упрямого до невозможности) создания Шун-Ди не встречал. Если кто-то в Обетованном и мог сравниться в этом с оборотнями, то, наверное, только драконы. И Лис никогда не вытворял ничего подобного. Он много что делал либо в одиночестве, либо исключительно в племени-стае – спал и ел, например. Шун-Ди и представить не посмел бы, что когда-нибудь ночью Лис вот так придёт к нему – и доверчиво уляжется рядом.

Не посмел бы ни представить, ни понадеяться на такое.

В первое мгновение Шун-Ди подумал, что всё ещё спит. А потом – что Лис, возможно, болен или забрёл сюда по ошибке… Страшно было пошевелиться: Двуликие так чутко спят. Куда более чутко, чем люди или гномы, чей храп, как говорят альсунгцы и ти’аргцы, слышно за два полёта стрелы.

Шун-Ди попробовал бесшумно – как мог – перекатиться набок и встать на четвереньки. Доски поскрипывали от мерной качки; сквозь щели и крошечное круглое окошко было видно, как совсем близко синеет и плещется вода. То тут, то там по ходу корабля на волнах появлялись кудрявые клочья пены.

Циновка, раскатанная, точно тонкая рисовая лепёшка (Шун-Ди помнил, как на его родном Маншахе в такие заворачивают острые тушёные овощи), занимала большую часть отсека – его, по незамысловатому плану кораблестроителя, нужно было забить ящиками и тюками. Раньше так и делалось – всегда, до их странного путешествия… Шун-Ди ещё вчера понял, что травяной запах лекарств и масел ему всё-таки не мерещится: за долгие трудовые годы «Русалки» он успел впитаться здесь в каждую щепку.

Шун-Ди натянул льняные штаны и рубаху – гораздо удобнее, чем тяжёлое драпированное одеяние шайха-купца. Ниль-Шайху такая одежда на нём наверняка показалась бы смехотворной… Шун-Ди улыбнулся: мысль о том, что ему снова не нужно заботиться о мнении ослов вроде Ниль-Шайха, всё озарила мягким довольным мерцанием.

Он свободен. Он ещё свободнее, чем был на западном материке. Если можно вообразить самое дерзкое похищение вкупе с не менее дерзким побегом и (по сути) изменой Светлейшему Совету – то он уже совершил всё это. Так чего же теперь бояться?

Назад дороги нет. «Русалка» уже несёт их на северо-запад. Впервые эта мысль не испугала и не расстроила Шун-Ди, а, наоборот, успокоила.

– Доброго дня, Шун-Ди-Го, – сквозь вальяжный зевок донеслось с циновки. – Что, не спится из-за мук совести?

Шун-Ди обернулся. Лис уже успел обратиться в человека и теперь лежал, потягиваясь и хрустя суставами. Простыня (всё та же – он забрал её из сада Шун-Ди, будто военный трофей) задралась на его ноге, и было видно, как исчезают, растворяются в воздухе последние золотисто-рыжие волоски. Шун-Ди через силу улыбнулся.

– Доброго дня. Нет, просто уже светло.

– Неужели? Всё так банально? А я уж думал, тебя всю ночь терзали кошмары. – (Лис зевнул, коротко и ясно показав своё отношение к людскому понятию «муки совести», и повернулся набок. Его космы в растрёпанном состоянии казались ещё длиннее; Шун-Ди пришла в голову нелепая мысль, что миншийские охотники за наживой дорого заплатили бы за такие роскошные меха). – Про того стражника, например. Как он посинел, бедняга, и задыхается. Ты же этого боишься, Шун-Ди Благородный? Что воздушный порошок убьёт его?

Шун-Ди пришлось со стыдом признаться себе, что за весь предыдущий день (безумный, надо сказать – чего стоили уговоры гребцов и капитана, который лишь за тридцать золотых солнц[1 - «Золотое солнце» – миншийская монета. Самая крупная и ценная золотая монета в Обетованном. Тридцать солнц – большая сумма (для сравнения: стоимость откупа раба из статуса слуги при бывшем хозяине после Восстания равнялась сорока солнцам).] согласился принять их на борт), да и за ночь, он ни разу не вспомнил о несчастном стражнике… Он вздохнул и сел на циновку возле Лиса.

– Я аптекарь, – напомнил он. – И уверен, что рассчитал дозу правильно. Там было достаточно для крепкого снотворного, не больше.

– Ты аптекарь, но не врач. – (Лис приподнял рыжую бровь и улёгся щекой на локоть – так, что один глаз превратился в янтарную щёлку). – Откуда ты можешь знать, что именно у этого стражника нет какой-нибудь непереносимости? И что поутру его сменщик в карауле не нашёл мертвеца?

Лис подкалывал и дразнил его, сбивал с толку – как на охоте сбивал с толку мышей-полёвок своими прыжками и лёгким топотком. Шун-Ди уже на западе заметил, как Лису нравится это делать. И, судя по всему, ему это нравится не только в своей стихии: здесь, в странах «двуногих», Лис определённо чувствует себя как дома. Он ответил честно:

– Ниоткуда. Но ничего уже не исправить, правда?

– Правда. Мне до сих пор не верится, что ты согласился, Шун-Ди-Го.

– Мне тоже не верится, – признался он. – Но я сделал это, потому что считаю тебя правым. Им не должно достаться яйцо Рантаиваль.

Лис немного полежал в безмолвной задумчивости, а потом вдруг вскочил и вытянул руку – требовательным жестом ребёнка.

– Достань его ещё раз! Я хочу взглянуть.

– Лучше после завтрака. – (Шун-Ди с улыбкой похлопал по своему ввалившемуся животу. Вчера он, кажется, не съел ничего, кроме горсти сушёных персиков рано утром; как-то некогда было об этом думать. Удивительно, что их сумасшедший план удался и даже погони Совета пока не видно… Рядом с Лисом вообще всё становится удивительным – причём не только и не столько из-за того, что он оборотень). – А то Сар-Ту придёт нас будить. По-моему, он опасается, что мы везём в Хаэдран что-нибудь черномагическое.

– Этот твой капитан с рожей головореза?.. Скорее уж тогда – гору ворованного золота или шёлка. – (Лис скривился и метнулся за ширму, где оставил одежду. Шун-Ди деликатно кашлянул; он уже понял, что Сар-Ту, с его браслетами из звериных клыков и кровожадными татуировками, Лису явно не по душе). – И где ты такого нашёл?

– Не я, а мой опекун. Кажется, он выручил Сар-Ту из каких-то неприятностей в молодости.

Шун-Ди решил не уточнять, что «рожа головореза» принадлежит Сар-Ту по полному праву: раньше он был пиратом и контрабандистом, причём неплохо нажился на своих тёмных делах. Он бы наверняка и сейчас предпочитал их законной торговле, если бы последний король Минши – последний, не по годам мудрый Сын Солнца, – не начал суровую охоту на пиратов по всему Восточному морю. Он добился того, что их искоренили почти полностью, и для Минши в море осталось единственное крупное бедствие – альсунгцы.