Цветущая вишня

– Я тебя не тороплю. Я все понимаю, – он урвал ее из раздумий, – поэтому даю тебе время подумать.

Вера все молчала; ее взгляд приковали какие-то старички во дворе, гуляющие по дорожке.

– Я оставлю тебе свой номер телефона, чтобы ты, решив, смогла мне сообщить.

Никита не знал, может ли быть в палате ручка или хотя бы карандаш, поэтому достал собственную маленькую ручку из поясной сумки. Написав номер на одной из салфеток, лежащих на тумбочке у двери, он сказал:

– Вот номер. Пока собирайся. Отвезу тебя домой.

И он вышел из палаты.

Спустя полчаса после того, как они отъехали от больницы, Никита продолжил разговор, который пытался так неуклюже начать.

– Хорошо бы было, конечно, все же навестить психиатра.

– Ты считаешь, я чокнутая? – Спросила она отрывисто.

– Я этого не говорил, – спокойно сказал Никита.

– Но имел в виду.

Никита понял, что допустил ошибку, и теперь не знал, как ее исправить.

– Нет, Катя, конечно, нет. Не хотел тебя обидеть.

– Не надо было, тогда, вообще этого говорить, – процедила она, сердито скрещивая руки на груди и отворачиваясь к окну.

Так Никита понял, что собственноручно лишился возможности наладить с дочерью отношения.

Что касается Никиты, то ему сложно было предложить Вере эту поездку. Он колебался из-за ее непредсказуемого характера; он не знал, какой реакции следует ждать от девочки. Завопит, что он бессовестный? Или гордо вскинет голову, примет самоотверженную позу и самым пафосным тоном, каким только могут разговаривать эти юные защитницы собственных еще неразвитых личностей, откажет ему наотрез.

Но она промолчала. Она вообще ничего не сказала.

И поэтому мысли Никиты в дороге были заняты только этим. Если она согласится, то как их отношения будут развиваться в дальнейшем? И будут ли вообще развиваться? Что, если эта поездка ничего не изменит? Что, если она пожалеет?

А если она так и не согласится?

Однако стоит заметить, что Никита, как бы не противился этому чувству, а все же в глубине души своей, в тех ее чертогах, куда сложно было проникнуть постороннему взору, надеялся, что она примет отрицательное решение. Он думал, будет ли она готова к этому, но о себе-то он подумал? Готов ли он к такому серьезному шагу сейчас, если четырнадцать лет назад путь к ответственности для него был перекрыт?

Человек практичный, варящийся в котле социальных отношений уже доброе количество лет, он был готов принять любое, даже самое тяжкое бремя ответственности. Если оно, конечно, сулила ему сладенькой выгодой в зеленом цвете и крупном валютном размере.

Но только сейчас, столкнувшись с такой проблемой, он понял, какая здесь огромная разница.

Взрослая дочь с характером, который по вкусу можно было бы сравнить с перцем-чили, и развитие собственного бизнеса с большими рисками, казалось, не имели с собой ничего общего. Так было. Пока Никите не пришлось сравнивать.

Оценив ситуацию, в которой оказался, Никита пришел к выводу: ему такую ношу не потянуть.

Но раз он так привык к рискам в бизнесе, почему бы не попробовать и здесь?

Он попробовал, и, как в любом деле, придется ждать.

В то время Вера тоже была в раздумьях. Предложение Никиты было неожиданным. Она была уверена, что очень скоро он опять скроется, и следы его существования зарастут мхом и плесенью. Но то, что он сделал, сконфузило Веру. И колебалась она над ответом в большей степени по той самой причине, по которой Никита сейчас сожалел.

Никита проводил ее до самой двери. Там они распрощались, ни словом не обменявшись по поводу предложения Никиты. И обоим было легче от этого.

Вера вошла в квартиру, когда днем уже овладевали сумерки. Первым делом она прошла на кухню, чтобы выпить воды. Свет пока можно было не включать – закат пылал пурпурным светом, заливающим дома через открытые окна. Вера почувствовала страх, подкрадывающийся к ее душе маленькими шажками, намереваясь в один миг схватить ее в свои цепкие, леденящие нутро объятиями.

Вера стояла у стола с пустым стаканом в руке и смотрела вдаль, на уходящее за горизонт солнце. Скоро совсем стемнеет, и тогда Вера будет обречена на тупую тоску, которая протянется всю ночь – она не сможет уснуть, это определенно.

По крайней мере, у нее будет время хорошенько обдумать предложение Никиты.

Однако презрение к самой себе не отпускало Веру. Только прогнувшись под Никиту, она поняла, насколько малодушна. Ей хотелось оторваться от самой себя и прокричать: «Позор!».

В своих смелых грезах, на которые у Веры хватало хоть сколько-то хитрости, она в мельчайших подробностях представляла себе шумную сцену ее отмщения – как бы она унижала его речами, с каким бы превосходством возвышалась над ним, и как бы жалко выглядел он в свою очередь, моля об отпущении грехов. Ведь он бросил ее, бросил, бросил с дочерью на руках! Но самое страшное, что он сделал – стал счастливым без нее. Уже за это его можно было бы лишить прощения.

Но она поддалась минутной слабости, впрочем, как и обычно, и попалась в собственные сети – и потеряла достоинство. Потеряла!

Да, он все еще находится в заблуждении, что она – это Катя. Но Вере от этого было не легче – она ведь знала правду.

И эта глупая ложь про смерть…

Снедаемая мрачными мыслями, Вера бросилась в гостиную (по совместительству, ее спальню). Какая-то таинственная сила притянула ее в комнату дочери и заставила открыть тот самый ящик, в котором хранился ее личный дневник.

И Вера начала читать.

Она читала жадно, с некоторым остервенением, безжалостно удушая кричащую совесть. Потемневшие глаза Веры молниеносно пробегали по строчкам, то вправо, то влево, то вниз, то снова вверх, то возвращались к предложению, которое она случайно упустила из виду. Губы Веры шевелились, словно она читала проклятия, на лбу выступила испарина, а пальцы дрожали, переворачивая страницы.