Замки из песка, или Стервам тоже бывает больно!

Я добилась того, чего хотела: стремилась в одиночную камеру – в нее и попала. Мне не нужно общение, я устала постоянно быть начеку, выслушивать чьи-то насмешки и всем объяснять, кто меня заразил. Я не хочу, чтобы ко мне лезли в душу, потому что моя душа уже давно ото всех закрыта.

Когда мне становится совсем плохо и я понимаю, что потихоньку схожу с ума, – вою белугой, катаюсь по полу камеры и рву на себе оставшиеся волосы. Тогда меня сажают в «стакан», и после четырех часов, проведенных в нем, истерика проходит и начинаются приступы удушья, потому что там катастрофически не хватает воздуха.

Для тех, кто не знает, «стакан» – это совсем маленькое помещение. В нем нет окон и можно только стоять, потому что присесть там практически невозможно. А еще там нет воздуха. Когда над заключенными хотят поиздеваться, то кидают в «стакан» сразу двух человек. Ты стоишь, прислонившись к чужому телу, не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой и жадно глотаешь воздух. В «стакане» мне всегда кажется, что я умираю. Со стороны я, наверное, похожа на рыбу, которую прибой выбросил на берег. Только рыба может бить хвостом и подпрыгивать, а у меня нет даже этой возможности.

Хотя один раз я была даже рада, что попала в «стакан». Сначала в него закинули меня, а потом – еще одну молодую женщину. Мы стояли, прижавшись друг к другу, жадно глотая спертый воздух, и для того, чтобы не сдохнуть, пытались друг друга морально поддерживать. Впоследствии мы стали подругами. Если вы не верите, что в тюрьме можно дружить, то ошибаетесь. Плечо надежного друга можно обрести везде, и даже в тюрьме.

Мою новую знакомую звали Ниной. У нее был тот же диагноз, что и у меня, – СПИД. На воле у нее остались семья и полуторагодовалый ребенок. Муж дал задний ход, а дочку воспитывают ее родители. Когда Нина вспоминает о своей доченьке, она плачет. Нина говорит, что дочка родилась просто красавицей: у нее потрясающие голубые глазки. Нина понимает, что больше никогда не увидит малышку, потому что знает, что и я, и она сдохнем в этой тюрьме.

Нина вышла замуж за любимого человека и, узнав о своей беременности, поначалу светилась от счастья. Она работала художником-оформителем и боготворила свою работу. Затем родила красавицу дочку и до сих пор не может забыть, как ее муж написал под окнами родильного дома на асфальте: «Нина, родная моя, я тебя люблю!»

Муж встретил Нину из родильного дома, танцевал от счастья и осыпал ее цветами. Рождение дочери отмечали с размахом: накрыли столы, пригласили всех родственников. Гости веселились и желали малышке счастья. Но на это торжество пришла женщина-врач, отвела Нинку в сторону и сказала, что она заражена ВИЧ. Ее нечаянно заразили в родильном доме. Нужно еще раз сдать кровь и проверить дочку.

Нинка растерялась, машинально кивала и, проводив врача, нашла в себе силы сесть за стол. Она до последнего верила, что это ошибка. Она сдала кровь, и диагноз подтвердился. А то, что она услышала дальше, прозвучало для нее как смертный приговор.

В родильном доме Нине перелили донорскую кровь, которую сдала женщина, больная СПИДом. При этом Нинке принесли извинения и только развели руками: мол, халатность.

Нинка смотрела на врачей и не верила тому, что они говорят. Разве такое могло произойти в наше цивилизованное время? Ведь вся донорская кровь проходит обязательное тестирование. Как же могли ей перелить инфицированную кровь? Это даже в голове не укладывается.

Услышав, что уже создана специальная комиссия, которая должна провести расследование и выяснить, как мог произойти этот ужасный случай, Нинка растерянно пожала плечами и прошептала, что ей нет дела до какой-то там специальной комиссии. Ей есть дело только до собственной жизни. А жить-то теперь как? Как муж? Как ребенок? Дальше-то как? Даже если виновный и понесет наказание, то ей, по большому счету, от этого ни жарко ни холодно.

А дальше еще хуже… Нинка подала в суд и… проиграла. Она хотела отсудить деньги, которые бы обеспечили ей лечение и продлили жизнь, но ничего не получила. Судья сказал, что ей никто ничего не должен. Ни ей, ни ее семье. Нинка не могла понять только одного: ведь она ни в чем не виновата!

Беда, случившаяся с ней, могла произойти с каждым, но больше всего ее поразила и привела в состояние ужаса реакция на ее болезнь со стороны общества и государства. Она так и не смогла понять, почему проиграла суд и почему ей никто и ничего не должен? А кто же тогда должен? Кто?

А затем она узнала, что на станции переливания были зафиксированы факты незаконного распределения крови и ее продажа по завышенной цене. Уволили несколько сотрудников. Среди них была и та недобросовестная женщина, которая отправила в больницу непроверенную кровь. Нинка даже приезжала на эту станцию переливания крови. Смотрела на объявление: «Станция переливания крови приглашает доноров крови и ее компонентов».

Она ходила мимо кабинетов и даже заглянула в диагностическую лабораторию, в ней исследовали кровь, сданную донорами, в том числе и на ВИЧ. Она даже представила себе, как эта недобросовестная сотрудница взяла зараженную кровь и, торопясь, позабыв ее проверить, отправила в родильный дом.

Дальнейшая Нинкина жизнь пошла под откос. От нее ушел муж, отвернулись все знакомые и друзья. На нее показывали пальцем, мамаши уводили детей с детской площадки, когда она выходила на улицу с коляской.

А когда Нина проиграла суд, все почему-то злорадствовали. Судья зачитывал решение суда, словно издеваясь над Нинкой, и в его взгляде не было ни капельки жалости и сострадания. Нинка сказала ему, что в этом родильном доме на ее месте могла оказаться его жена. Судья ухмыльнулся и хладнокровно вышел из зала, посоветовав ей подать на пересмотр данного дела. Но Нинке уже были не нужны никакие пересмотры, потому что она твердо знала, что мир против нее и никому нет до нее дела. Ни до нее, ни до ее болезни.

Проревев несколько дней подряд, Нинка взяла самый большой кухонный нож и, узнав адрес судьи, подкараулила его вечером, спрятавшись в подъезде.

Она ударила его ножом в спину, била до тех пор, пока он не упал на пол и не перестал подавать признаков жизни. Тогда Нинка сама плохо понимала, что делает. Она просто хотела, чтобы этот человек никогда больше не ухмылялся, читая несправедливое решение суда.

Посмотрев на мужчину, лежащего в луже крови, Нинка выскочила из подъезда, забежала в соседний скверик и, достав из сумки заранее приготовленное мокрое полотенце, привела себя в порядок. Затем поймала такси и поехала по следующему адресу, который ей тоже удалось узнать.

По этому адресу проживала уволенная сотрудница станции переливания крови. Та самая, из-за которой Нинкина жизнь пошла под откос. Нинка нажала на кнопку звонка и на заданный вопрос: «Кто?» ответила, что хозяйке квартиры пришла срочная телеграмма. Когда женщина открыла дверь, Нинка ударила ее в грудь ножом. После этого приехала домой, поцеловала спящую дочь, попрощалась с родителями, сама пришла в милицию и написала чистосердечное признание в убийстве двух человек.

Сейчас Нинка сидит в соседней «одиночке». Сначала она тоже была в общей камере, но там и у нее случались приступы истерики и даже временного помешательства. Она смотрела на сокамерниц и ненавидела их за то, что те здоровы и, выйдя из тюрьмы, будут жить. «Всех СПИДом перезаражаю!» – вопила в камере Нинка и бросала на своих сокамерниц грозные взгляды. А когда ее водили к следователю, она лукаво ему подмигивала и спрашивала, не хочет ли он попробовать девушку, больную СПИДом.

Нинку посадили в одиночную камеру, и она почувствовала себя значительно легче, потому что никого не хотела видеть и ни с кем не желала разговаривать. В «стакане» она призналась мне, что муж был ее первым мужчиной. До него у нее никого не было.

На душе становится легче, потому что я знаю, что Нинка находится за стеной и она такая же, как я. У нее точно такое же горе, печальные мысли, и впереди такая же безнадежность…

От тюремного окошечка моей камеры тянется целое сплетение различных «дорог». «Дороги» – это веревочки, сплетенные из ниток от распущенных свитеров. Без «дорог» в тюрьме никак нельзя – это единственная связь с внешним миром. В камерах бывает очень холодно, но замерзающие женщины все равно распускают свои свитера, потому что связь с внешним миром в тюрьме ценится намного больше, чем собственное здоровье.

Мы с Нинкой часто общаемся посредством «дорог».

Вчера она поздравила меня с днем рождения: нарисовала роскошный торт со свечами и розы. Нинка вообще потрясающе рисует, ведь она художник-оформитель. Она талантлива от природы. Иногда Нинка рисует по моей просьбе. Она даже не удивилась, когда я попросила ее нарисовать строение моего внутреннего организма, вернее, мою иммунную систему.

Она ее запросто изобразила… Увидев этот рисунок, я застонала от боли и несколько дней была под впечатлением. Ко мне приходит масса записок от других заключенных. В них матерная ругань и проклятия. Мне желают поскорее сдохнуть и ненавидят меня за то, что у меня СПИД.

Здесь, в тюрьме, не важно – болеешь ты СПИДом или только являешься ВИЧ-носителем. В заключении все наши болячки обостряются со страшной силой, ведь здесь нет возможностей для лечения. Точно такие же записки приходили к Нинке. Сначала мы болезненно на них реагировали, не понимая, в чем именно виноваты, а потом привыкли и уже не обращали на них внимания.

Приходили записки и от женщин-коблов. Женщина-кобел – порождение женщин-заключенных. В тюрьме полно лесбиянок. Так вот, кобел играет роль мужчины. Записки были такие: «Видела тебя на прогулке. Ты хорошенькая. Я тоже болею СПИДом. Жаль, что мы не можем создать с тобой семью». Я такие записки выкидывала сразу, хотя, если честно, удивлялась, что могу кому-то нравиться. За время, проведенное в тюрьме, я очень сильно сдала и уже давно не смотрелась в зеркало. Не читала ни газет, ни журналов. Я совершенно сознательно отреклась от внешнего мира.

Нинка же всегда читала прессу, радовалась, если у нее в руках оказывалась интересная книга, и много рисовала. Рисование отвлекало ее от мрачных мыслей. Целыми днями она рисовала оставшуюся дома дочку, мечтала хотя бы на минутку увидеть ее и перед сном напевала колыбельные песни…

Я сильно привязалась к Нинке и иногда пела вместе с ней, стоя у крохотного тюремного окошечка. Однажды она даже угостила меня яблоком, а один раз стала так громко кричать, что, наверное, ее отчаянные крики слышала вся тюрьма. Когда Нинку увели в «стакан», стала кричать и я, чтобы меня бросили в «стакан» тоже. В «стакане» я стала расспрашивать Нинку о том, что случилось. Нинка сказала, что получила письмо из дома. Родители выслали фотографии дочки и написали, что у ее малышки обнаружили ВИЧ. После рождения ребенка все было нормально. Все надеялись на то, что обошлось, но вот вирус всё же перестал прятаться, инкубационный период закончился, и болезнь дала о себе знать.

После этого Нинка потеряла покой, постоянно попадала в «стакан», перестала рисовать и отказалась от чтения газет и книг. А еще она почему-то перестала общаться со мной… Она вообще с кем-либо перестала общаться…

Однажды ночью у меня заболело сердце. Я и подумать не могла, что сердце может болеть так сильно. Я стала корчиться от дикой боли, подумала, что это конец, и приготовилась к смерти. Я хотела только одного: чтобы боль как можно быстрее закончилась. Но она становилась сильнее, и у меня уже просто не было сил ее терпеть. Мне казалось, что грудь разрывается на части.

Не помня себя, я доползла до двери и стала громко стучать, умоляя, чтобы мне сделали обезболивающий укол или дали таблетку. Но сонная дежурная раздраженно крикнула, чтобы я стучала себе по голове, и если я не успокоюсь, то она бросит меня подыхать в «стакан».

Тогда на помощь пришла Нинка. Через окно она передала мне валидол и анальгин. Я проглотила анальгин, рассосала валидол, постепенно приступ прошел и я почувствовала себя лучше. С тех пор мы опять с Нинкой стали общаться, только уже не так часто, как раньше.

Целыми днями моя соседка была занята своими мыслями. Она так же, как и я, перестала за собой следить. Зачем? Мы же все равно не дотянем до свободы и нас никто не увидит. А что хорошего на свободе? Презрительные взгляды окружающих… Ненависть к нам за то, что мы еще живы. Не жизнь, а сплошной траур.

Родственники виновато прячут глаза, а если изредка и зайдут в гости, то со своей одноразовой посудой, стараясь ни до чего в доме не дотрагиваться. Отец вообще переехал на дачу, чтобы быть от меня подальше. А в спальне матери я обнаружила тарелку, она прятала ее в своей тумбочке. Когда я спросила ее, почему она прячет тарелку, ведь ВИЧ не передается через посуду, мать виновато отвела глаза в сторону и пробурчала, что это так, на всякий случай.

А сегодня в одной из камер девушка вскрыла себе вены. Несчастная оставила предсмертную записку, в которой призналась, что устала чувствовать себя зверьком, запертым в клетке.

Я подхожу к крошечному тюремному окну и кричу Нинке:

– Нина, ты новость слышала?!

– Слышала, – отвечает она. – Везет же некоторым! Одного не пойму, чем она это сделала?

– Если сделала, значит, было чем. Смотри, сегодня полнолуние. Скажи, луна красивая?

– Красивая, – вздохнула Нинка. – А звезд-то сколько на небе! Раньше, когда я смотрела на звезды, я искала самую яркую и загадывала желание.

– Я тоже. Ты обычно что загадывала?

– Встретить принца.

– Встретила?

– Угу. В моей жизни был только один принц – это мой муж. Мы с ним любили смотреть на ночное небо. У нас дома даже телескоп был. Интересно, как он сейчас?

– Кто? Телескоп?

– Да нет, муж.