Незабываемая, или Я буду лучше, чем она

– Яна, мне говорят, ты безнадёжна, долго не протянешь, что тебя нельзя транспортировать в другую страну. Но я обещаю сделать всё возможное и вернуть тебя к жизни. Я найду для тебя самый лучший ожоговый центр, только, пожалуйста, скажи, что это – ты.

В этот момент врач на английском сказал мужчине, что я не могу говорить. В моей гортани слишком тяжёлые изменения после ожога.

– Яна, я сделаю для тебя всё. Я тебя вытащу, – лихорадочно произнёс мужчина. – Ты у меня и говорить начнёшь, и красиво выглядеть. Даже танцевать сможешь. Клянусь. Я тебе не дам на тот свет уйти. И пусть все говорят, что ты безнадёжна, что твоё состояние критическое. Пусть. Главное, подтверди, что это ты. Яна, я куплю тебе жизнь! И пусть говорят, что её невозможно купить, но я заплачу столько, что она сама пожелает к тебе вернуться.

Мужчина замолчал и нервно почесал затылок.

– Чёрт, ты же говорить не можешь. Тогда просто закрой глаза и открой. Это будет означать «да». Яна, это ты? – в который раз задал он вопрос.

«Я куплю тебе жизнь», – звучало у меня в голове.

Кровь пульсировала в висках так, что казалось, будто вены лопнут.

– Яна, пожалуйста… – молил мужчина.

Я открыла и закрыла глаза, почувствовав острую боль от вновь выступивших слёз.

Глава 3

Через несколько дней Аскольд, так называли человека, который, похоже, меня с кем-то перепутал, на свой страх и риск забрал меня из местной реанимации. Аскольд арендовал частный самолёт, и я оказалась в Бельгии, в одной из частных клиник. Здесь занимались тяжёлыми ожоговыми больными. Я сразу попала в реанимационное отделение. Там лежали с ожоговым шоком, поражением дыхательных путей, кровотечением и расстройством жизненно важных функций организма.

Реанимационная палата была оборудована всем необходимым для проведения реанимационных мероприятий, интенсивной терапии и наблюдения. Мои жизненно важные показатели теперь отслеживали сложные системы, специальные дозаторы лекарственных препаратов. Современная дыхательная аппаратура улавливала малейшие изменения дыхания, а также выбирала наиболее оптимальный режим лечения при болезни почек. Здесь работали высококвалифицированные хирурги, пластические хирурги и реаниматологи. Современное оборудование позволяло активно использовать в лечебном процессе современные высокоэффективные технологии хирургического лечения глубоких ожогов.

Спустя время я поняла, что уже буду жить, и теперь больше всего на свете боялась рубцовых последствий, которые нередко приводят к инвалидности. К счастью, в клинике особое внимание уделяли борьбе с рубцами. Одним словом, теперь мне предстояло второе рождение.

Аскольд приезжал каждый месяц на несколько дней, а когда мне делали очередную операцию, он находился в клинике ещё некоторое время. Сидел рядом, называл своей женой и показывал «наши» с ним совместные фотографии. Я смотрела на симпатичную девушку моего возраста и понимала, что он путает меня со своей женой Яной, которая, вероятно, погибла в той страшной авиакатастрофе.

Аскольд любил повторять, что я родилась в рубашке, что в момент крушения самолёта он хорошо накачался виски и оказался запертым в туалете. После крушения он был спасён одним из первых. В огненную гущу искать свою жену Яну его не пустили. Яна сидела в последнем ряду бизнес-класса. Я же находилась сразу после неё в эконом-классе.

Когда спасатели вытаскивали из горящего самолёта живых людей, меня нашли сразу, только никто из спасателей не верил, что во мне ещё теплится жизнь. Обугленное тело тут же отдали в реанимационную «скорую помощь». Когда сказали, что живых больше в самолете не осталось, Аскольд попытался узнать, откуда именно извлекли чудом оставшуюся в живых девушку, но никто не смог ответить ему на этот вопрос. Разве в потоке пламени можно было запомнить, кто где сидел или лежал?..

Я по-прежнему не могла разговаривать и, слушая Аскольда, всегда закрывала и открывала глаза, давая понять, что он не ошибся: я – его жена Яна. Я понимала: кроме этого мужчины, никто не сможет поставить меня на ноги и хоть как-то привести в порядок обезображенную внешность. Было нетрудно догадаться, что у него есть связи и деньги. У меня же ничего нет. А ещё я не хотела забирать у него надежду… Надежду на то, что его обожаемая супруга жива и они вновь будут счастливы…

– Янка, не переживай. Пусть на лечение уйдёт несколько лет, но тебя приведут в порядок. Правда, врачи говорят, прежнюю внешность тебе не вернуть, но не это главное. Главное, что ты жива. Когда тебя можно будет сфотографировать, сделаем новые документы. Твои ведь в огне сгорели. А пока ты у меня по справке поживёшь. Вот чем мне лечение за рубежом нравится, так это тем, что здесь лишних вопросов не задают. Самое главное – плати. Никакой бюрократии. И информацию о своих больных они тоже никому не дают.

Я с благодарностью смотрела на Аскольда и ловила себя на мысли о том, что всё же есть мужчины, которые не бросают своих женщин даже в таких критических ситуациях. Многим мужикам здоровые женщины не нужны, а куда уж там больным. Признаться честно, в глубине души я даже завидовала Яне, ведь Матвей меня бросил…

Аскольд словно прочитал мои мысли.

– Яна, ты не думай дурного. Я тебя никогда не брошу. Я это сразу сказал, когда предложение тебе сделал. И в горе, и в радости… Я знаю, случись со мной такое, ты бы тоже меня не бросила. Я тебе верю.

На моих глазах вновь появились слёзы. Я с трудом осознавала, что если бы от Яны остались одна рука или нога, её муж любил бы эту руку или ногу. Да от Яны практически ничего и не осталось. Обугленная головешка с обожженными глазами без ресниц. Я вновь открыла и закрыла глаза.

Аскольд улыбнулся.

– Главное, ты всё слышишь и понимаешь, а говорить научишься, – радостно прошептал он.

В больнице ко мне относились с особым вниманием, трепетом и осторожностью. Ведь на сегодняшний день излечивают только тех больных, у кого площадь глубоких ожогов не превышает сорока процентов. Если больше, то летальный исход. Если я осталась жить, значит, я – исключение из медицинских правил.

Главный метод лечения глубоких ожогов – оперативное восстановление утраченного кожного покрова. От Аскольда я слышала, что мне произвели иссечение некротических тканей с одномоментной пересадкой аутотрансплантов. Там, где погибла не только кожа, но и подкожная клетчатка, мне пересаживали не кожные лоскуты, а кожу с подкожной клетчаткой с мышечными тканями для обеспечения питания поражённых тканей с применением пластики, используя микрососудистые артериальные и венозные швы. Всё это делалось для предупреждения инвалидности.

Операции производились за операциями. К удивлению врачей клиники, несмотря на все сложности, глубокие ожоги поддавались лечению успешно, и страх ампутации конечностей остался в прошлом. За мной постоянно наблюдали, меня исследовали и назначали курс за курсом различные лечебные процедуры. Меня содержали в стерильной палате.

Вскоре я уже смогла сидеть и вставать. Лицо у меня было забинтовано, поэтому я не видела своего уродства. Все перевязки мне делали под наркозом, иначе от дикой боли я тут же потеряла бы сознание. Самый страшный момент настал, когда с меня сняли бинты и я первый раз посмотрела на себя в зеркало. Я увидела изуродованную девушку, тело которой было покрыто страшными безобразными рубцами. Аскольд специально прилетел в тот день, когда мне снимали бинты. Увидев мои наполненные болью глаза и услышав глухие звуки, которые вырывались из моей груди, он подошёл ко мне и слегка прижал к себе.

– Яна, не переживай. Будем делать пластику до тех пор, пока твоя внешность тебя не устроит и рубцов на тебе не останется. Ты веришь, что всё будет хорошо?

Я со слезами на глазах смотрела на Аскольда и в знак согласия закрыла и открыла глаза.

– Не плачь, родная. Самое страшное позади.

Я уткнулась в грудь мужчине, который неожиданно стал для меня близким, и решила, что самое страшное ещё впереди. Впереди череда сложнейших пластических операций, которые мне предстояло вынести. Теперь уже врачи верили в хороший исход и постоянно говорили, что организм молодой, справится.

Каждый день, проведённый в клинике, стоил больших денег, поэтому персонал здесь был добрым и обходительным. Я смотрела в окно на прогуливающихся в парке пациентов, и однажды, не выдержав, взяла мобильный, заботливо оставленный мне Аскольдом для того, чтобы я писала ему сообщения, так как говорить я не могла, и набрала номер Матвея.

Услышав голос Матвея, я почувствовала, как заколотилось сердце. Мне хотелось закричать в трубку, но я не могла… Вот уже долгое время я была лишена подобной возможности и завидовала тем, кто умел говорить. Голос Матвея был слишком живой и даже какой-то весёлый. Я слушала его голос, обливалась слезами и не могла представить, как он живёт без меня.

– Слушаю! – кричал в трубку муж. – Говорите, слушаю! Если вам нечего мне сказать, то не хрена сюда звонить! – В трубке послышались быстрые гудки.

Набрав номер своей мамы, я услышала её родной голос и заплакала. Он был слишком тихим, грустным и глубоко несчастным.

Я машинально набрала номер Аскольда и, услышав пьяный женский смех, тут же сбросила вызов. На душе стало пусто и одиноко. Я поняла, что Аскольд коротает вечера не один. Я пыталась убедить себя, что это совершенно чужой мне человек, у меня нет права его ревновать и уж тем более, заявлять на него свои права. Я и так должна быть благодарна ему за всё, что он для меня делает и ещё будет делать. Если бы не он и его деньги, я умерла бы сразу, через несколько дней после пожара.

Я и сама не могла понять, почему на душе так плохо. Наверное, оттого, что я до последнего верила, будто есть мужчины, которых в этой жизни интересует только одна женщина. Ошиблась. Их нет. Времена преданности давно закончились. Хотя, если разобраться, Аскольд не бросил свою Яну. Он всячески за неё борется, пытается вырвать из лап смерти и регулярно мотается к ней в клинику, оплачивая бешеные счета.

Но он ведь мужчина… И этим всё сказано. У него есть свои мужские потребности, природные инстинкты, которые он, в силу законов всё той же природы, просто не может сдерживать. И вообще, чего я взбунтовалась? Он же чужой… ЧУЖОЙ. И достоин уважения за то, как благородно относится к своей Яне. Пусть даже из жалости. Не важно. Главное, он с ней…

Не успела я об этом подумать, как на мой мобильный пришло сообщение от Аскольда, и у нас тут же выстроился диалог.

«Яна, ты мне сейчас звонила и молчала в трубку. Зачем?»

«Да, звонила, – защёлкала я пальцем по клавишам, набирая необходимые буквы. – Мне остаётся только молчать. Я же не могу говорить».

«Если не умеешь говорить, зачем звонить? Мы же договорились, что ты будешь мне посылать сообщения».

Судя по тексту, Аскольд нервничал. Он не хотел, чтобы жена, которой и без того плохо, знала о его похождениях.

«Я хотела услышать твой голос. Ты не один?»

«Я в компании друзей. Ты подумала, что я с женщиной?»

«Я слышала пьяный женский смех».

«Я с друзьями. Это жена одного моего друга».

«Я тебе доверяю, – поспешила успокоить его я. – Аскольд, у меня к тебе просьба. Когда ко мне придешь, захвати, пожалуйста, подборку газет о крушении моего самолёта».

«Зачем»?