Три башенки и бездонная пропасть

И дверь скрипит, так жалобно… Мариус, который почему-то сидит у двери, встаёт со стула и молчит. Он хотел проводить тётушку со мной, но не смог выйти за ворота, сердце прихватило. Пришлось вернуться. А теперь он сидит у двери, как побитый пёс.

– Мариус! Почему ты не в постели? Тебе нужно лежать!

Он тяжело дышит и молчит. Подозреваю, тётушку он любил не только как хозяйку, хотя и уверена, что между ними никогда ничего не было. Когда я была помоложе и грезила о любви, тётушка улыбалась так грустно! Я её прямо спрашивала, почему она не вышла замуж? Неужели не нашла человека, который покорил бы её сердце? Или… ах, не может быть, неужели он был и собирался на ней жениться, но вдруг трагически погиб? И она больше никогда и никого не смогла полюбить? Или ещё хуже – неужели любимый её предал, променял на другую, менее достойную особу?

Тётушка смеялась до слёз, а потом, вытирая глаза, сказала:

– Конечно, я была влюблена, Ильзочка, детка, конечно была. И никто не виноват, что ничего не вышло, кроме меня самой. Я оказалась трусихой. Говорят, что под лежачий камень вода не течёт, не рискнёшь – не выиграешь… но сколько я видела тех, кто рискнул и проиграл! Твоя мама рискнула… конечно, у неё родилась ты, но это единственное хорошее, что с ней произошло. И она, и твой отец погибли, потому что не могли жить вне своего круга. Хорошо хоть тебя успели прислать. Вот результат их риска. А я не рискнула. Мне некого винить, Ильза, да и жалеть поздно. И не могу я жалеть, ведь у меня есть ты.

Она обхватывала своими мягкими ладошками мои щёки и целовала меня тёплыми губами, и всякие мелочи вроде чужой сломанной жизни переставали иметь значение.

Теперь меня некому обнимать. Тётушка-мегера-виконтесса не станет пачкать белых ручек, да и я не горю желанием обниматься с тем, кому эфемерные идеи об абсолютной чистоте и порядочности дороже живого человека.

– Мариус, пожалуйста, иди к себе и отдохни.

– Но в доме никого больше не осталось. Может, мне приготовить обед?

– Нет, – я постаралась говорить мягко. – Тебе нужно отдохнуть и набраться сил, потому что скоро мы уезжаем, и вот тогда мне понадобится вся твоя решимость. Вся твоя поддержка. Пока же отдыхай. Я позову тебя позже, когда приготовлю что-нибудь перекусить.

Он поклонился и ушёл. Как должно быть тяжело остаться вот так на старости лет никому не нужным. Хотя нет… мне он нужен!

Каждый уголок дома напоминал тётушку. Каждая салфетка, каждая акварель на стенах и каждый подсвечник. Всего касались её руки, всем любовались её глаза, всё слышало её волшебный смех.

Но горевать не позволили насущные дела, которые сами собой не делаются. Я заказала билеты на дирижабль до Парквуда, карету от Парквуда до усадьбы виконтессы Амнисте, упаковала вещи. Несмотря на то, что самые роскошные платья пришлось продать и одежды осталось всего ничего, уложить её оказалось делом непростым. Потом я раздала соседям продукты, которые нельзя долго хранить, и получила в виде благодарности несколько кусков мясного пирога и пирога с капустой. Запаковала в корзину для пикника вместе с молоком и горячим чаем. В дороге голодать мы точно не будем, хотя, если Тифей поднажмёт, нам с Мариусом может ничего не достаться.

Кроме одежды и мелочей я забрала только один набросок карандашами, сделанный тётушкой. Мой портрет. На картине запечатлен момент, когда я резко обернулась, светлые локоны взлетели, серые глаза расширены от удивления, на губах улыбка. Ни одной идеальной черты в лице, но вместе они складываются в крайне приятное зрелище. Или просто тётушка меня такой видела. Особенно её восхищала ямочка на моей левой щеке.

– Ты прекрасна, Ильза, деточка. – Успокаивала она меня, когда я случайно услыхала на танцах, как кто-то сказал, что в моей внешности нет ну ни капли необычного, просто не за что зацепиться! Ни соли, ни перца, одна преснота! – В простоте нет недостатка, Ильза. Общество так любит изысканность, утончённость, высокопарность, что забывает о главном. Только доброе сердце может зажечь любую свечу, возродить то, что мертво, подарить вторую жизнь. Только простота жертвует безвозмездно и не думая. Всё остальное – прикрытие собственного недалёкого ума.

Последнюю ночь в доме, где прошла вся моя жизнь, я почти не спала. Прощалась в сотый раз. С тётушкой, которая навсегда в моём сердце, с городком, который тоже оставил во мне свой след. С безоблачным детством, когда не нужно было о себе заботиться.

Я стала взрослой.

ГЛАВА 2. Новый дом

Особняк почтенной виконтессы Амнисте был таким огромным, что крыша уже показалась, а мы всё ехали и ехали, а самого здания всё не было и не было. Сводчатый красный шифер над белыми стенами, лужайка – травинка к травинке и аккуратные шары кустов, разбросанных в строжайшем порядке. Фонтан обложен мрамором и бьёт строго вверх. Ворота начищены до ослепительного блеска.

Казалось, в любой момент грохнет музыка, какой-нибудь строгий военный марш, который сразу укажет, как положено себя вести в здешних окрестностях.

– Какой огромный дом. – Мариус забыл о неудобствах долгого путешествия и с интересом смотрел в окно. – Прислуги в имении, вероятно, видимо-невидимо.

– Не сомневаюсь. И для тебя найдётся компания.

Он встревожено посмотрел на меня.

– Её милость действительно согласилась меня принять?

– Конечно, как ты можешь сомневаться!

На самом деле никого принимать она не соглашалась. Когда тётушки не стало, нотариус отправил в соответствии с оставленным ею завещанием письмо виконтессе, в котором содержалась горячая мольба приютить племянницу. Про кота и престарелого слугу там, конечно же, не упоминалось, но раскрывать сейчас правду было бы жестоко. Мариус и так чувствовал себя неловко: волновался, хотя и старался не подавать виду.

Экипаж объехал дом по широкой дугообразной дороге и подкатил к заднему входу. Даже тут крыльцо было из камня, такое скрипеть не будет никогда, ведь камень не плачет.

Слуг было много, все в новёхонькой форме с белоснежными нарукавниками и воротничками. Мариус в своём довольно приличном, но поношенном костюме выглядел на их фоне оборванцем. Да и я недалеко ушла – моё черное шерстяное платье было по меркам города давно вышедшим из моды. Зато тёплым.

С высокомерностью местной прислуги пришлось столкнуться в тот самый момент, когда экипаж остановился. Лакей бросился открывать нам дверцу довольно резво, но при виде гостей его лицо исказилось в недовольной гримасе непозволительно сильно. Он еле изволил протянуть мне руку, а от Мариуса отскочил, будто тот болен моровой сыпью. К багажу вовсе не притронулся, стал ждать помощи возницы.

Рады нам тут не были. Дворецкий, хотя и не позволил себе высокомерных взглядов, оставил в прихожей и отправился докладывать о нашем прибытии без особой спешки.

Я подвела Мариуса к ближайшему диванчику и заставила сесть. Принесли и оставили наши вещи. Корзину со спящим Тифеем я подхватила раньше, чем она свалилась со скамейки, куда её пытался примостить слуга. Кот, несмотря на то, что его бока опасно свесились с края корзины, даже не шелохнулся. Иногда я завидовала его непоколебимой уверенности, что всё сложится само собой, следовательно, волноваться совершенно не о чем.

На улице стояла ранняя весна, дул пронизывающий зябкий ветер. Но в экипаже было тепло, а в доме вообще стало жарко. Я сняла с плеч толстую шаль и, свернув её, положила на Тифея. Теперь можно осмотреться.

Прихожая для торговцев в доме тётушки была размером с нашу гостиную. И конечно очень красивая: тонконогая полированная мебель и великолепные картины на стенах. Свет от трёх грушевидных ламп, все горят, несмотря на отсутствие окон, очень светло.

Но я бы предпочла вернуться к себе домой.

Дворецкий явился минут через десять и проводил меня на встречу с хозяйкой. Каждый шаг на пути был наполнен роскошью обстановки и тонким вкусом.

И вот двери гостиной распахнули, и я увидела виконтессу, стоявшую у большого камина с экраном из янтаря. Присела в реверансе, опуская глаза.

– Проходи, садись.

Голос был сухим и крайне властным. Я выполнила распоряжение.

Её милость была в строгом наряде благородного сизого цвета. Волосы убраны под чепчик, лицо сухое, губы тонкие. Неприветлива и немногословна, она осмотрела меня, как осматривают лошадей и сказала:

– Юна и мила, но это всё так скоротечно. А большего я не наблюдаю. Да, к сожалению, ничего большего. Но вынуждена заметить, что тебе хватает воспитания молчать, когда тебя не спрашивают. Ты сыта?

– Да, тётушка.

Её брови изумлённо вскинулись.

– Тётушка? Что за фамильярность! Впредь не забывай, ко мне следует обращаться виконтесса или леди Дульсина.

– Да, конечно. Прошу простить за допущенную бестактность. Я столько лет называла Лавинию тётушка, что теперь это слово для меня означает дань глубокого уважения.

– Мне твоё уважение ни к чему. – Она резко отмахнулась от меня рукой. – Ты должна быть мне благодарна и помнить своё место. Я дам тебе приют, потому что мой долг не позволяет закрыть глаза на твоё бедственное положение. Но мою благосклонность может заслужить только чистая сердцем и помыслами девушка, в чьём характере есть стремление следовать заветам нравственности и послушания. В обществе не будет порядка, пока юноши и девушки не начнут воспитываться в традициях высоких моральных принципов. Иного поведения я не потерплю. Ты поняла?

– Да, леди Дульсина. Я приложу все усилия, чтобы заслужить вашу похвалу.

Мой ответ заставил её чуть-чуть смягчиться.

– Итак, вижу, с тобой можно договориться. Ничего, ты привыкнешь к порядку и однажды поймёшь, что мои действия направлены на твоё благо. Старайся, слушайся и однажды из тебя выйдет достойная особа, с которой не стыдно появиться на люди. Теперь ступай. Я подумаю, что с тобой делать.

По крайней мере, она меня не выгнала. Её милость действительно строга и требовательна, но это всяко лучше, чем умереть от голода, что неминуемо произойдёт, останься я на улице. И всё же я смирила свой характер не из-за страха, а из-за двух существ, которые находятся от меня в зависимости. Ради них я готова терпеть и быть послушной. Тоскливо, конечно, такой огромный богатый дом – а в нём так мало души.

Про Мариуса при первом разговоре я упоминать не стала, вначале заслужу её одобрение, потом признаюсь. Слуги же подумали, что разрешение получено. По дороге в комнату, которую мне выделили для проживания, я приказала устроить Мариуса в отдельном помещении, сказала, он мой личный слуга. Судя по приёму, который нам оказали, проживание вместе с местными слугами превратится для Мариуса в пытку, чего я никак не могла допустить. Пришлось схитрить, но совесть моя не протестовала. А когда ко мне явилась экономка и попыталась убедить, что места в доме настолько мало, что отдельную комнату ему предоставить никак невозможно, я отправила её за более подробными распоряжениями к виконтессе. Конечно, она не посмела тревожить леди Амнисту по пустякам, и комната Мариусу нашлась. В таком доме каждому можно без ущерба выделить свой уголок, я-то знаю. Просто отдельную комнату выделяют слугам высокого ранга или в качестве награды за долгие годы работы, а Мариус местным никто. Но это им. А мне он во многом заменил отца. При виконтессе главное не проговориться. Слуга заменил отца? Позора не оберешься!