Ну а если гнев проснется
или злоба доберется,
иль захочет напугать,
слов тогда не подобрать,
каким страшным становился.
Глаз его тогда искрился,
красной кровью наливался.
Рот огромный открывался.
В нём зубов аж пять рядов.
Много острых плавников.
Покрывалось слизью тело,
чешуей стальной блестело.
Все ему подвластно было.
Мог он добрым быть и милым.
Мог смеяться и шутить,
всех на свете победить.
Мог разрушить все, сломать,
в подчинении держать.
Мог быть злым, остервенелым,
и дела дурные делать.
Его знали и боялись.
Его силе поклонялись.
Но нашлась другая сила,
что его поработила.
Он узнал ее случайно.
Взгляд был полон вечной тайны,
рот изогнутый в улыбке,
тонкий стан как ива гибкий,
локоны как змеи вьются,
губы манят и смеются.
Глаз не смог он оторвать:
– Как тебя, русалка, звать?
– Анна, – взмах густых ресниц.
Он не видел краше лиц.
Сердце сладостно заныло,
кровь по венам забурлила.
Он увел ее с собой
и назвал свое женой.
Скоро дочка родилась
и Жемчужиной звалась.
И была она желанной,
но хотя немного странной.
И пошла она в отца:
то красива вся с лица,
то на рыбку вдруг похожа,
но любима и пригожа.
Часто плакала ночами.
Папа в ней души не чаял.
Весел был тогда и мил.
Анну пылко он любил.