Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

Что ж это за кампания такая?

Полковник Тучков, замызганный и забрызганный кровью, шел к штабной палатке. Увидев, что командир повернул, солдаты и офицеры потянулись к палаткам. На всех лицах сквозь усталость проступало недоумение. Ловко отступить – одно. Чеченцы ускользали в горы тоже внезапно и ловко. Но бросать своих мертвых? Есть же воинская честь.

– Паскуды, – сплюнул ефрейтор в перепачканном мундире. – Нехристи.

Всем остальным тоже это показалось нехорошо и странно.

– Что за курьезная тактика, – задыхаясь, бежали за Тучковым адъютанты, придерживая на боку саблю. – Каждый день одно и то же…. Вот и опять… Ровно в полночь начинать… Зачем? Хотя знают, что мы знаем… Вот и опять… Ровно перед рассветом – опять ни души… Какая цель?

– Возможно, они пришлют парламентеров позже? – крикнул Тучкову Даль. – За телами.

Но никто в его сторону и не глянул.

Тучков кивнул адъютанту:

– Похороним всех своей командой. Отрядите Морозова. Не впервой. Поп всех отпоет. Господь Бог сам разберется, кто чей.

– …И пленных ни одного, – тихо отметил адъютант. – Опять.

– А вот здесь вы изволите ошибаться! – возразил Даль.

На сей раз все обернулись на него сразу же.

– Что?

– Как вы сказали?

– Как-с?

– Что? – прохрипел Тучков. – Где?!

Офицеры поспешили в хирургическую палатку. Обступили раненого. Даль растолкал их, опасаясь, что пленный успел умереть. Тот выглядел ровно так, как Владимир Иванович его оставил: ни кровинки в лице, холоден. Жив. Даль сам не понимал, радоваться этому или нет, – лучше шотландцу тоже не стало.

Господа офицеры молчали. Все они немало повидали раненых. Но этот внушал непонятный тихий ужас, какой лошадям внушают мертвые.

– Он в беспамятстве?

– Он будет жить? – подал голос один из командиров.

– Займитесь же им скорей, доктор! – потребовал Тучков. – Даже если он придет в себя на несколько минут, попробуем его допросить! Как знать, быть может, он разъяснит происходящее.

Владимир Иванович был правдоруб по натуре. И запросто мог бы упереться рогом – хоть бы и перед самим полковником Тучковым: мол, здесь решаю я, кого оперировать в первую очередь. Вернее, не я, а медицинская необходимость.

Но в данном случае честно признал: он сам не понимает, насколько плох шотландец. И потому без споров принялся мыть в тазу руки.

– Да поторопитесь же! – топнул Тучков.

Даль раскрыл ящик с инструментами. Разрезал и снял куртку, рубаху, обнажив грудь, покрытую рыжей шерстью. Тело было таким белым, что казалось голубоватым. Даль невольно содрогнулся, но тут же успокоил себя: «У рыжих это часто». Бледность. Необычная бледность. «Ничего необычного!» Вынул бутыль с антисептиком. Отнял пробку, чтобы не взболтать осадок. И щедро плеснул на рану.

– А-а-а! – заревел шотландец, офицеры невольно отпрянули.

Глаза его широко раскрылись. Члены затряслись. Пальцы дрожали мелкой дрожью. Судорога несколько раз подкинула тело.

Даль схватил его за руку. Но с таким же успехом мог пытаться остановить бьющуюся лошадь.

– Держи! – заорал, чувствуя, что не сладит.

Фельдшер, обычно помогавший держать раненых при ампутациях, – детина с бычьей шеей – тут же навалился отработанным движением, подмял под себя. Даль наклонил над раной бутыль с антисептиком. Опять ударил чесночный запах. Шотландец заревел пуще. Выгнулся. Силач-фельдшер отлетел, отброшенный.

Шотландец вскочил на ноги. Кожа покрылась язвенными пятнами. От них шел сизый дымок. Из глаз, ушей и носа струилась черная вязкая кровь.

Бакенбарды и волосы стояли дыбом.

«Похож на льва», – подумал Даль.

А затем глаза шотландца выкатились из орбит. И лопнули, как перебродившие виноградины.

– Господь всемогущий! – вскрикнул Тучков, хотя обычно поминал Господа исключительно скептически. Шотландец, как был в одной юбке и шерстяных гольфах, ринулся из палатки, выставив вперед руки и давя ногами по лежащим на полу.

– Держи!

– Не дайте ему уйти!

Перепрыгивая через раненых, офицеры выскочили. Даль за ними. И тут же впечатался лицом в спину адъютанта.

Рассветное солнце приподняло край неба, показало нежную розовую, золотую изнанку.

– Господь всемогущий, – просипел Тучков. Его религиозность проделала в эту ночь долгий путь.

Шотландца не было.

Ни больного, ни раненого, никакого. Точнее, ни единого. На поле схватки лежали только трупы в русских мундирах, подставляли солнцу белые кресты портупей.

– Эт-то… – заикаясь, предположил адъютант, цепляясь за разумное объяснение изо всех сил, – я п-п-понял. Рота Морозова, значит, сперва неприятельских солдат похоронила. А потом…

Никто не успел возразить, что рота Морозова проделала это, должно быть, с какой-то нечеловеческой быстротой, – как из-за хирургической палатки – будто нарочно – вывернула эта самая рота. С сержантом Морозовым во главе. Лопаты на плече, во рту цигарки. Следом трусил полковой священник. Кадило в его руках еще не было зажжено. Лопаты блестели. Совершенно сухие.

Увидев искаженное лицо Тучкова, Морозов встал во фрунт, козырнул:

– Виноват.

– Вольно. Доложить, – бросил Тучков.

– Задержались, ваше сиятельство. Виноват, – повторил он. – После ночной вылазки позволил роте передохнуть и покурить, я…

Но Тучков махнул рукой:

– Действуйте согласно ранее данному приказу.