Сами мы не местные

– Ишь ты, ждёт! Если прощения попросит, я поверю, что этот Азамат и правда такой крутой, как ты говоришь! – веселится северянин. – А то, может, ей просто мужского общества не хватает, а?

– Ты поговори, поговори! – кричу ему я. – Может, нос тебе сломаю.

Он испуганно затыкается. Хорошо, что я все-таки не струсила и полезла на эту лошадь. А то фиг бы он поверил, что я представляю опасность.

Пастухи подходят поближе, обсуждая, что надо бы пообедать.

– Он не сказал, далеко ли поехал? – спрашиваю у нашего первого знакомого.

– Нет, – пожимает плечами он. – А тут особенно и не привяжешь к месту. С запада река, с востока горы, а на север степь и леса до самого Сирия.

Леса. Это вам не парк на Гарнете…

– Он оружие взял?

– Нет, – хмурится пастух. – Он вообще ничего не взял, так, постоял, вскочил на коня и поехал.

Я сплёвываю в снег.

– Мужчины!

Пастух даже отступает на шаг.

– Да ладно вам, вернётся он скоро. В степи о времени трудно помнить… подождите.

Я честно жду ещё полтора часа. Потом начинаю прикидывать варианты.

На лыжах я далеко не уйду, с тем же успехом можно оставаться на месте. Унгуцем я управлять не умею. Лошадью тоже…

– Слушайте, – подхожу к нашему вменяемому пастуху. – Вы не могли бы съездить за ним? Может, он тут где-то неподалёку кругами ездит, просто отсюда не видно…

Тот хмурится.

– Не моё это дело, барышня. Если хозяину угодно кататься, пастуха это не касается.

– А если хозяйке не угодно, что хозяин катается?

– А вы не хозяйка, – пожимает плечами он.

– Здрасьте! Я его жена!

– Ну и что? Лошади его, земля его и жена его. Как он скажет, так и будет.

Ах вот как. Прекрасно.

– А тебе вообще наплевать, если его там уже волки доедают? – цежу я сквозь зубы.

Он снова пожимает плечами.

– Им что один, что двое – без разницы. А если хозяину охота одному побыть, мешать ему – последнее дело.

Я высказываюсь примерно в том же духе, что раньше в адрес лошади, и топаю к унгуцу.

Один пристальный взгляд на панель управления сообщает мне: не разберусь. Это вам не земной пассажирский звездолёт. Эту штуку Азамат делал сам, по муданжской технологии и для себя, то есть никакого понятного интерфейса тут нет и быть не может. Если бы это было средство наземного транспорта, я бы ещё рискнула на малой скорости. Но летать я пока не умею. Остаются проклятые копытные.

Ладно, пока вот что. Азамат, помнится, говорил, что взял бы в лес ружье. Наверное, и правда взял, так ведь? Пороемся в багажнике. Ага, вот оно, родимое. Даже примерно понятно, где предохранитель, а где спусковой крючок. И заряжено. И, насколько я знаю Азамата, почищено. Черт же их знает, может, они до сих пор пулями стреляют или чем там… Я по внешнему виду не определю.

Выхожу обратно к конюшне и окидываю взглядом поголовье скота. Конечно, мне теперь вообще верховая езда противопоказана. Но, во-первых, нервничать мне противопоказано тем более, во-вторых, всего-то неделя прошла, а в-третьих, Сашкина жена, например, занимается конным спортом, и у них там тётки аж до пятого месяца катаются без последствий. Тут главное найти конягу посмирнее.

Ну на ту белую я бы в любом случае не села. Прохожусь среди лошадей, искательно заглядывая в разноцветные глаза. Их выражение мне не особенно нравится. Внезапно я вспоминаю, что лошадь можно покормить! Сахара у меня, конечно, нет, только заменитель, а его, наверное, не будут. Зато есть какое-то печенье. Я быстро разыскиваю пакет в шатре, возвращаюсь к табуну с печеньем в вытянутой руке.

Меня довольно быстро обступают, выражение глаз становится более приятным. Пастухи высовываются из другого шатра и с интересом наблюдают за моими действиями. Пока я на них отвлекаюсь, мне в бок тыкается чья-то морда. Это оказывается довольно толстое и невысокое существо, видимо, большой гурман. Оно морковно-рыжее и очень, очень лохматое. Что ж, если оно любит вкусненькое, то мы, может, и договоримся.

Северянин подходит поближе.

– Вы их не кормите сладким, – говорит. – Избалуете.

– Я не кормлю, я выбираю, – говорю. И тут меня осеняет. – А у вас есть… не знаю, как по-муданжски сказать, ну такая штука на спину лошади, чтобы сидеть удобнее было?

Он кривится.

– Это только для детей.

– Можете считать меня ребёнком, только давайте сюда эту штуку!

– Вы что, тоже гулять собрались?

– Ага.

Он мотает головой.

– Хозяин не разрешал.

– Он запретил? – уточняю я.

– Нет, но и не разрешал.

– Значит, так, – говорю. – Пока хозяина нет, я за него. Если он не запретил, значит, можно. У меня есть ружье, а у тебя нету, поэтому я уеду в любом случае, но лучше дай мне на чем сидеть, а то я упаду, и ты будешь отвечать перед хозяином!

Северянину задница оказывается дороже правил, так что седло он мне приносит и, после того как я выразительно потряхиваю ружьём, закрепляет на выбранном мной толстом коньке. Это оказывается самец, или как они там у лошадей называются. Стремян у седла нет, но с одной стороны есть верёвочная лестница, по которой можно залезть наверх. Это хорошо, потому что даже небольшой муданжский конь все равно очень большой. Я вставляюсь в седло, счастливо вцепляюсь в ручку впереди и сообщаю коняге, что можно трогаться. Он нехотя делает два шага. Я выдаю ему печенье и – на чистом, не приукрашенном культурой и воспитанием родном языке – объясняю, что если он будет слушаться, то получит ещё. Коняга обречённо вздыхает и трогается рысцой. То ли он такой толстый, что работает как амортизатор, то ли просто походка такая, но трясёт на нем гораздо меньше.

Примерно через полчаса необременительной прогулки я вижу на горизонте какое-то пятнышко. Ещё минут через десять становится ясно, что это Азамат. Думаю, он меня признал ещё раньше. И уже прямо отсюда я вижу, как у него округлились глаза от этого зрелища.

Когда до него остаётся совсем немного, я командую коню стоять, снабдив это требование парой непечатных обстоятельств места и образа действия. Мне кажется, он так лучше понимает, чем эти безумные муданжские вопли. Потом я честно даю ему ещё печенье.

– Лиза… – оторопело приветствует меня Азамат. – Ты чего… одна, верхом, в седле… Кто тебя отпустил?

– Попробовали бы они меня не отпустить, – хмыкаю я, веско похлопывая по ружью.