Либерализм – Госкапитализм – Социализм. Для тех, кто хочет лучше понять экономику

В отличие же от испанцев, британцы смогли построить уникальную связь между государством и своими торговцами и финансистами, что дало британцам существенное преимущество «доступа к неограниченным средствам ведения войн, но только за счет больших уступок этим торговцам и банкирам»[149 - Tilly, 1990. С. 159.]. И это преимущество было институционализировано в форме гибкого фондового рынка капиталов и Лондонского Сити, а также защите интересов британской торговли в Парламенте страны, где заседали ее представители, – все это было закреплено законами, защищающими интересы большого капитала и, самое главное, «зацементировано» концепцией частной собственности. Теперь все это вместе и олицетворяло могущество Британского государства.

И, тем не менее, частный капитал – все эти торговцы и финансисты – использовал для своего роста и безопасности именно государственный ресурс. Голландская Ост-Индская компания была уполномочена и поддерживалась государством, английские королевские судостроительные верфи были ведущей и самой концентрированной индустрией в стране, с важнейшей стратегической значимостью защиты Британских островов от нападения с континента, а также защиты торговли и доминирования на морях. Государство и государственные институты стали важной системной структурой, обеспечивающей возможность развиваться частному капиталу. И теперь чем сильнее становилось такое государство, чем надежнее работали принятые Парламентом законы, тем спокойнее развивался и увеличивался частный капитал.

Процесс становления современной системы национальных государств еще более установился по итогам Тридцатилетней войны 1618—48 годов – одной из самых масштабных и жестоких войн в истории Европы. Вестфальский мир 1648 года существенно реорганизовал Западную Европу, собрав вместе 145 представителей разных государств и определив между ними новые границы по итогам войны, а также установив новые правила международных отношений. Швейцарская Конфедерация и Голландская Республика были определены как суверенные и неприкосновенные государства, что было, в первую очередь, направлено против растущей Франции – извечного соперника Британии. Однако Вестфальский мир определял неприкосновенность границ только в Европе, что подтолкнуло Голландию, Францию и Англию к активной экспансии в поисках колоний, развивать внешнюю экономику на торговле, сахаре, табаке и рабах[150 - Neal, 2015. С. 52.]. Колонизация новых земель и необходимость увеличения армий стимулировали развитие рекрутинговой системы всеобщей воинской повинности при растущем населении. В конце концов, те страны, которые «рекрутировали и поддерживали большие армии из своих собственных народов, а именно Франция, Британия и Пруссия, стали моделями для подражания и для всех остальных государств»[151 - Tilly, 1990. С. 76.].

Франция, однако, несмотря на постепенное становление доминирующей державой в Западной Европе благодаря хорошей географии и растущему населению, так и не смогла достаточно развить свою финансовую систему, как это удалось голландцам и британцам, и из-за этого существенно отставала.

Если бы Наполеон хорошо понимал возможности голландских финансов для финансирования и снабжения своих армий, то вполне смог бы установить свою империю над всей Континентальной Европой. Однако вышло так, что, несмотря на его выдающиеся способности по преобразованию французских финансов и французской армии, он так и не смог успешно скоординировать банки, рынки капиталов и финансовое регулирование во Франции, а также не уделил достаточного внимания финансовым институтам союзных королевств… Его постоянные вмешательства в управление национальным долгом постоянно вводили в замешательство его ответственного министра графа Моллиена. Затем, его настойчивость в наложении массивных ежегодных контрибуций на союзные королевства, повышением их налогов подорвало легитимность новых режимов, которые он создал по всей Континентальной Европе[152 - Neal, 2015. С. 134.].

Британия вела множество войн: против американцев, против французов, против испанцев и постоянно занимала много денег, в то время как Франция испытывала серьезные трудности с финансированием своих войн и даже была на грани банкротства. Британия же, как показывает история, нашла способ решения этой проблемы и не только своевременно оплачивала и снабжала свои военные силы, но даже нанимала немецких солдат.

Британия «нашла секрет кредита», – писал Кэрролл Квигли, и этот секрет стал самым критическим фактором ее дальнейшего экономического развития, позволив построить самую мощную морскую силу, которая не только смогла защитить экономику, но и осуществлять агрессивную внешнюю экспансию. Так, в результате Войны за Испанское наследство в 1701—13 годах Британия стала лидирующей колониальной державой, захватив новые территории: Ньюфаундленд, Новую Шотландию, Территории Гудзонова залива, Гибралтар и Минорку, с правом доступа к испанским колониальным портам и правом поставки на них рабов. Семилетняя же война с Францией в 1756—63 годах сделала Британию еще сильнее, в то время как Франция уступила Канаду и стала еще слабее, даже по сравнению с результатами Войны за Испанское наследство.

В 1805 году, объединенные силы испанского и французского флотов потерпели сокрушительное поражение от британцев под командованием адмирала Нельсона при знаменитой Трафальгарской битве, и это превратило Британский Королевский флот в фактического хозяина над Атлантическими торговыми путями, так же, как и в Азиатской торговле. Венский же Конгресс 1815 года добавил к Британской Империи Цейлон, мыс Доброй Надежды, Тобаго, Сент-Люсию, Маврикий и Мальту[153 - Tilly, 1990. С. 168—9.].

Так, «поняв секрет кредита» для ведения войн, Британия стала первой, по-настоящему глобальной супердержавой, контролирующей все основные моря и торговые маршруты. Британская военно-морская мощь обеспечила надлежащее развитие экономики, которая в свою очередь поддерживала британскую военную силу. Это стало уникальным сотрудничеством между британским правительством и торгово-финансовыми кругами, между государством и частным капиталом – их интересы совпадали. И военное принуждение стало одним из главных инструментов британского глобального доминирования и британского экономического развития.

Промышленная революция в Британии

К XVIII веку в Англии сложились все необходимые условия для свершения промышленной революции: (1) климат и география были благоприятными, с оптимальными внутренними расстояниями и дешевым морским транспортом; (2) безопасность для развития экономических отношений, обеспечиваемая островным положением и сильным флотом; (3) протестантская культура, которая открыла путь для развития финансовых и кредитных отношений; (4) изобилие капитала и монетизированная экономика. Оставалось только открыть новые промышленные технологии и найти дешевую рабочую силу. И дешевую рабочу силу обеспечили пролоббированные олигархией «оградительные» законы.

Между XVI веком и принятием Генеральных оградительных законов [General Enclosure Acts] в XIX веке крупные землевладельцы Англии смогли консолидировать свои владения и оградить большую часть общинных земель страны. Мелкие крестьяне и скваттеры были изгнаны с привычных им земель и потеряли право выпасать там скот, а также собирать топливо с этих земель. В результате, много людей было вынуждено мигрировать в города, где они стали дешевой рабочей силой для новых фабрик[154 - Howard P. Concentration and Power in the Food System: Who Controls What We Eat. New York: Bloomsbury Publishing, 2015. С. 104.].

Однако кроме таких законов, дополнительным фактором миграции стало появление новых сельскохозяйственных технологий в XVII веке и повышение производительности труда, что оставило многих крестьян без работы. В текстильной отрасли серия изобретений и инноваций в механизации процессов способствовала существенному уменьшению себестоимости продукции.

В 1770-х годах Джеймс Уатт изобрел паровую машину, которая увеличила энергетическую мощность и способствовала автоматизации мануфактурного процесса. Последовавшая за этим серия инноваций произвела Первую Промышленную Революцию, о которой Дэвид Ландес писал: «Она беспрецедентно увеличила продуктивность человеческого труда и, вместе с этим, существенно увеличила доход на человека[155 - Landes, 2003. С. 41.]».

Британские товары стали более привлекательными за рубежом даже без протекционистских мер, и это способствовало быстрой экспансии британской текстильной продукции на внешние рынки. Между 1780 и 1800 годами экспорт британского текстиля рос примерно на 10% в год[156 - Hayter, R. The Dynamics of Industrial Location: The Factory, the Firm and the Production System. Burnaby: Simon Fraser University, 2004.].

Трансформация мануфактуры в массовое производство стала развивать, так называемую, «фабричную систему» (factory system) – революционный способ организации производства, которую канадский экономист Ричард Липси назвал «технологически радикальной инновацией» и «технологией общего назначения» (general purpose technology), т.е. создающей основу для инноваций в целом направлении, с важнейшими изменениями в структуре, месторасположении, организации и концентрации индустриального производства[157 - Lipsey и др., 2005. С. 246.]. Уже к концу XVIII века такая фабричная система стала доминировать в существующих и новых производствах Великобритании, и большие фабрики уже стали выпускать беспрецедентное количество товаров, используя все больше машин.

Фабричная система означала фундаментальные изменения, как признавали современники, некоторые же рабочие и ремесленники объединялись в движения Луддитов и пытались уничтожать такие машины и сжигать фабрики. Однако, несмотря на такие выступления в 1811 году в Йоркшире, Ланкашире и Ноттингемшире, значение фабричных систем только росло. Новые фабрики могли производить гораздо больше товаров и по гораздо меньшей себестоимости. Для капиталистов мотивация строить такие фабрики была основана на прибылях, престиже, статусе и большем контроле над рабочей силой[158 - Hayter, 2004.].

По оценкам историка Уильяма Бернштейна, если в 1720-х годах Британская Ост-Индская компания ежегодно импортировала из Индии около 1,5 миллионов фунтов хлопка – сырья для британской текстильной промышленности, то к концу 1790-х годов эта цифра возросла до 30 миллионов. К 1820 году экспорт хлопка в Англию из американского Юга составил около 200 миллионов фунтов в год, и к началу Гражданской войны в США в 1861 году эта цифра выросла до 2 миллиардов фунтов[159 - Bernstein, 2008. С. 263.]. В частности, изобретение волокноотделителя Элаем Уитни в 1793 году снова существенно ускорило производственный процесс и увеличило спрос на хлопок, сделав выращивание хлопка очень прибыльным на американском Юге, и это способствовало увеличению количества рабов в США с 700 000 до 3 200 000 между 1790 и 1850 годами[160 - Там же. С. 219.], что, в конце концов, и привело к Гражданской войне.

В 1760 году Британия импортировала 2,5 миллиона фунтов сырого хлопка… Вся работа была ручной… Спустя поколение в 1787 году потребление хлопка стало составлять около 22 миллионов фунтов; хлопковая мануфактура уступала только шерстяной по количеству задействованных рабочих и стоимости продукции… Спустя еще полстолетия потребление выросло до 366 миллионов фунтов; хлопковая индустрия стала самой важной в королевстве по общей стоимости продукции, инвестированному капиталу и количеству задействованных рабочих, организованных в фабричную систему, хотя оставалось еще достаточно ручного труда. Цена пряжи упала примерно в двадцать раз, и теперь дешевый индийский труд не мог конкурировать с Ланкаширом ни по качеству, ни по количеству. Британские хлопковые товары продавались по всему миру. Хлопковая фабрика стала символом британского индустриального превосходства[161 - Landes, 2003. С. 42.].

Дэвид Ландес писал, что технологическое развитие промышленной революции стало продуктом образованного ремесленника, который сам в своей деятельности руководствовался методом проб и ошибок. И многие технологии, как обоснованно утверждал Ландес, были развиты довольно случайно[162 - Lipsey и др., 2005. С. 245.].

Ранняя механистическая наука Запада была критически важной в определении когда, где и как произойдет промышленная революция. В частности, мы утверждаем, что ранние стадии современной науки, механистической науки, были необходимым условием для развития технологий общего назначения во время промышленной революции, и такая наука не могла развиться без научных революций более раннего периода[163 - Lipsey и др., 2005. С. 245.].

Исаак Ньютон (1642—1727) был одним из самых важных участников новой науки, так как его механика послужила интеллектуальной основой при первой промышленной революции, которая была почти полностью механической.

Механика Ньютона стала пропитывать британское общество и привлекать всевозможных инноваторов и предпринимателей, таких как Уатт и Боултон, отделив Англию от всех остальных европейских стран, только Голландия была наиболее близка. Эти знания стали общественным достоянием в мире, где наука становилась «писком моды»… Она витала в воздухе и инженеры и изобретатели дышали ей каждый день. К 1750 году научная революция создала в Британии «нового человека, чаще всего, но не обязательно, мужчину-предпринимателя, который подходил к процессу механически, буквально видя в этом что-то, что должно быть усовершенствовано машинами, или на более абстрактном уровне концептуализировано в части веса, движения и принципов силы и инерции[164 - Jacob, M. Scientific Culture and the Making of the Industrial West. Oxford: Oxford University press, 1997. С. 6—7. Процитировано у Lipsey и др., 2005. С. 240—2.].

Континентальные страны, с другой стороны, не имели всех этих важных преимуществ для запуска своей промышленной революции, таких как: военная безопасность, удобная внутренняя география, протестантская культура со свободой от ростовщических запретов, а также очень монетизированная экономика. Даже угля в Англии было в достаточном изобилии, и он находился почти в шаговой доступности.

Континентальные страны не только имели мало угля. То, что у них имелось было очень рассеяно и обычно находилось далеко от других ресурсов, таких как железо, и часто не того качества. Во Франции, например, было очень мало коксующегося угля для начала, да и потом открыто не много. Богатые же месторождения Рура еще не были открыты[165 - Landes, 2003. С. 139.].

Более того, многочисленные и постоянные войны на континенте – одна из главных причин, почему финансовый капитал переехал из Голландии в Англию, нестабильность и социальные волнения, а также религиозные ограничения на ростовщичество и спекуляции – все это не очень благоприятствовало бурному развитию финансовой экономики. В частности, Франция, чьи экономические проблемы начались с Великой Французской революции 1789 года и закончились в Ватерлоо в 1815 году, испытала на себе все возможные неприятности, включая разрушение капитала, инфляцию национальной валюты, прерывание торговли при континентальной блокаде Наполеона. Вполне очевидно, что догнать Британию становилось все сложнее, и отрыв сильно увеличивался[166 - Landes, 2003. С. 147.].

Дискуссия о меркантилизме

Экономический рост, в соответствии с Адамом Смитом, базируется на идее глобализированной коммерции, так как европейская экономика всегда развивалась на внешней торговле как основном генераторе нового богатства[167 - Lipsey и др., 2005. С. 174.]. Однако еще со времен Римской империи европейские торговцы и государственные деятели были недовольны тем, насколько много золота и серебра утекает в Азию в обмен на специи и другие привлекательные товары, так как азиаты не особо были заинтересованы в европейских товарах. Если бы такая ситуация продолжалась долго, то это бы угрожало демонетизацией европейской экономики, подняло бы процентные ставки, усложнив кредитование, повысило бы налоги и привело бы к экономическому и социальному напряжению. В свое время генуэзцы и венецианцы нашли решение этой проблемы, продавая рабов на Восток, а голландцы, развив региональную торговлю в Азии и предотвратив утечку драгоценного золота и серебра.

Однако эта проблема неоднократно вызывала много споров и дискуссий в средневековой Европе, создавая повод для развития экономических теорий, а порой даже являясь причиной войн и международных конфликтов. Английский мыслитель Томас Мун писал в своей книге «England’s Treasure by Forraign Trade» («Сокровища Англии от иностранной торговли») в 1630 году, что богатство Англии увеличивается «когда мы… продаем иностранцам больше каждый год, чем мы потребляем их по стоимости[168 - Процитировано у Kurz, H. Economic Thought: A Brief History. Columbia University Press, 2016. Слова Томаса Муна в оригинале: «wherein wee.. sell more to strangers yearly than wee consume of theirs in value».]». Как и многие другие экономисты и философы того времени, он продвигал инициативу увеличения экспорта и ограничение импорта тарифами и другими барьерами.

По мере развития европейской торговли все большего количества золота – «товара всех товаров», и серебра требовалось для рынка. Испании повезло с двумя большими горами серебра в Потоси и Гуанохуато, однако это ей, в конце концов, не помогло. Всем остальным странам необходимо было что-то продавать – будь то сырье или произведенные товары, для поддержания положительного торгового баланса и притока богатства. Еще одной возможностью, конечно, был грабеж, как это практиковала Англия со своими «морскими псами» Дрейком и Кавендишем в XVI веке, однако это было рискованно и не могло продолжаться долго. Таким образом, продвижение экспорта было наилучшим решением, которое, к тому же, стимулировало внутренне производство и создавало рабочие места, в то время как ограничение импорта препятствовало развитию других стран, что также стало важным фактором международной конкуренции.

В своей основной форме меркантилизм предполагал, что экономическая деятельность должна быть подчинена целям государственного строительства, государственной безопасности и развития военной мощи. Одно из ключевых допущений меркантилистов состояло в том, что количество богатства в мире постоянно, и доля страны могла быть увеличена только за счет уменьшения доли других[169 - Martinez, 2009. С. 119.].

Английское государство отличилось в этом больше всех. Начиная с Ганзейской торговли в XIII веке, как описано выше, Англия всегда агрессивно отстаивала свою меркантилистскую политику не только продвижением своего экспорта, но и подключая свою военную силу для целей принуждения других[170 - Acemoglu и Robinson, 2012. С. 103.].

Знаменитый автор «Робинзона Крузо» Даниэль Дефо в своем экономическом труде «A Plan of the English Commerce» (План английской коммерции, 1728) описывал, как английские монархи, в частности Генрих VII и Елизавета I, использовали протекционизм, субсидии, предоставление монопольных прав, поддерживаемый правительством промышленный шпионаж и другие методы для развития английской шерстяной индустрии, которая в то время была очень технологичной отраслью для Европы[171 - Chang, H.J. Bad Samaritans: The Myth of Free Trade and the Secret History of Capitalism. Bloomsbury Press, 2007. С. 40.]. До этого, Англия была довольно отстающей от соседей страной и экспортировала сырую шерсть в Нижние страны, которые, перерабатывая эту шерсть, сами извлекали большую прибыль. Англичане были очень настроены изменить эту ситуацию в свою пользу.

Другой британский государственный деятель Роберт Уолпол, ставший премьер-министром, говорил: «Это очевидно, что ничто так не увеличивает государственное благосостояние, как экспорт произведенной продукции и импорт иностранного сырьевого материала[172 - Там же. С. 44.]».

Протекционистская политика Англии позволила ее производителям своевременно «встать на ноги» и хорошо подготовиться к международной конкуренции. Страна оставалась очень протекционистской почти до середины XIX века. Например, в 1820 году средняя ставка тарифа на импорт произведенной продукции составляла около 50%, по сравнению с 6—8% в Нижних странах, 8—12% в Германии и Швейцарии и 20% во Франции[173 - Там же. С. 46.].

Однако, благодаря своей промышленной революции необходимость в протекционизме стала отпадать, так как британская текстильная промышленность стала конкурентной даже без протекционного регулирования. Протекция теперь даже становилась контрпродуктивной, так как портила производителей и делала их неэффективными. Таким образом, именно теперь в британских интересах было продвижение концепции свободной и открытой торговли во всем мире. Британские производственники стали продвигать в своем парламенте отмену ограничительных барьеров, и в том числе т.н. «Пшеничные законы» (Corn Laws), так как импорт дешевого зерна позволял поддерживать низкие зарплаты для рабочих и удерживать высокие прибыли[174 - Chang, 2007. С. 46.].

Наблюдая за Британией, Франция, конечно же, тоже пыталась выработать свою меркантилистскую политику и даже заметно преуспела. Расцвет французского меркантилизма ассоциируется с именем Жана Батиста Кольбера, министра финансов (1665—1683) при короле Людовике XIV.

При Кольбере французское правительство стало серьезно заниматься экономикой. Кольбер структурировал государственный бюджет и реформировал государственное управление; приглашал иностранных ученых, инженеров и различных мастеров для модернизации французской экономики; начал развивать инфраструктуру Франции, расширив улицы, каналы и порты, а также основал Французские Восточную и Западную Индийские компании для развития колониальной политики. Как и другие меркантилисты, Кольбер уделял первостепенное значение протекционистской торговой политике, субсидированию индустрии и повышению импортных тарифов. Например, в 1666 и 1667 годах Кольбер запретил импорт английских шерстяных товаров, подняв тарифы до 100%, что привело к продолжительным торговым войнам с Британией[175 - Conybeare, 1987. С. 159.]. Кольбер остался одним из самых выдающихся государственных деятелей в истории Франции, чья политика уже после него, во многом, сделала Францию крупнейшей и доминирующей державой континентальной Европы.

Меркантилизм и протекционизм приобрели особую актуальность и в молодой Американской республике после революции 1776—83 годов. Благодаря прагматичной политике некоторых первых государственных деятелей, импортные пошлины финансировали до 90% деятельности американского правительства до принятия подоходного налога[176 - Bernstein, 2008. С. 320.].

Американские дебаты

Под властью Великобритании первые американцы сполна ощутили на себе, что значит быть колонией, особенно в торгово-экономических отношениях. Протекционистская политика Роберта Уолпола наложила жесткие ограничения на развитие американского колониального производства. Британцы

стремились быть абсолютно уверенными, что колонисты будут заниматься только основными сырьевыми товарами и никогда не вырастут до уровня конкурентов для британских производителей. Таким образом, американские колонисты должны были оставить все попытки заниматься прибыльными «высокотехнологичными» производствами, чтобы только Британия могла быть на переднем крае мирового развития[177 - Chang, 2007. С. 45.].

Британцы даже субсидировали производство американского сырья, которое затем должно было экспортироваться в Англию: продовольствия – для поддержания низких зарплат, и хлопка для растущего аппетита британской текстильной промышленности.

Рекомендуя свободную торговлю американцам, некоторые были убеждены, что помогают им. В своей книге «Wealth of Nations» (Богатство наций) Адам Смит искренне советовал американцам не развивать собственное производство. Он утверждал, что любые попытки «остановить импорт европейских произведенных товаров» могут «препятствовать, а не способствовать прогрессу их страны на пути к настоящему богатству и величию». Многие американцы соглашались, включая Томаса Джефферсона, первого государственного секретаря и третьего президента[178 - Там же. С. 49.].

Другие американцы, тем не менее, не были согласны и спорили, что их страна должна была развивать собственное производство, чтобы стать сильнее и конкурировать на международном рынке. Во главе этой группы стоял Александр Гамильтон – один из отцов-основателей США и первый секретарь казначейства.

В своем известном Докладе о производстве («Report on Manufactures»), который он представил Конгрессу в 1791 году, Гамильтон сформулировал свои основные экономические принципы, во многом основанные на меркантилизме, и которые учитывали исторический опыт протекционистской Британии и реформы Жана Батиста Кольбера во Франции. Эти принципы Гамильтон воплотил в так называемой «Американской системе», основная идея которой заключалась в приоритете национальной экономики и ее защите соответствующей протекционистской политикой. И, конечно же, открыто декларируя свои принципы, Гамильтон понимал, что идет вопреки общепринятой доктрине самого знаменитого в мире экономиста Адама Смита.

В своем «Докладе о предмете производств» (Report on the Subject of Manufactures) для Конгресса США Гамильтон предложил набор мер для индустриального развития своей страны, включая защитные тарифы и запрет импорта; субсидии; запрет экспорта на ключевые сырьевые товары; либерализацию импорта на промышленные компоненты; призы и патенты для изобретений; регулирование стандартов продукции; а также развитие финансовой и транспортной инфраструктуры. Хотя Гамильтон и предупреждал об опасностях чрезмерного использования такой политики, тем не менее, они были довольно «еретичными» рекомендациями. Если бы он был министром финансов развивающегося государства сегодня, то МВФ или Всемирный Банк, безусловно, отказали бы в предоставлении кредита его стране и лоббировали бы его отстранение от должности[179 - Chang, 2007. С. 50.].

Основываясь на принципах меркантилизма и вопреки классической экономике, «Американская система» Александра Гамильтона состояла из трех компонентов: (1) протекция американской промышленности тарифами и субсидиями; (2) государственные инвестиции в инфраструктуру; и (3) учреждение национального банка для продвижения единой национальной валюты.

Гамильтон восхищался британской системой государственных финансов, которая много раз доказывала свою эффективность в XVIII веке. Она позволила Британии преобладать в любой конфронтации с любым противником, в частности, с Францией, как в Европе, так и в Северной Америке. Гамильтон хотел скопировать все самые лучшие аспекты британской системы для Соединенных Штатов и даже усовершенствовать их, «сделав Федеральное правительство основным акционером Банка Соединенных Штатов, при этом сохраняя федеральные земли на западе в качестве резервного ресурса для финансирования нового правительства»[180 - Neal, 2015. С. 143.].

Гамильтон считал, что центральный банк, выпуская национальную валюту, заменит золото и серебро, и будет поддерживать развивающуюся национальную экономику. Соединенные Штаты должны были учредить национальный банк для обеспечения стабильного потока кредита в экономику. Такая монетизация должна была бы увеличить деловую активность без необходимости полагаться лишь на экспорт для увеличения денежного предложения. Также Гамильтон верил, что банк может усилить национальное правительство, кредитуя его казначейство, а также взяв на себя военные долги государства[181 - Inskeep, S. Here’s Why Andrew Jackson Stays and Alexander Hamilton Goes. / «Time», 18 июня 2015.].