Посмотри, наш сад погибает

Он из окошка глядит.

    Русская народная святочная игра

Велга распахнула ставни, и перед ней раскинулось цветущее яблоневое море. Белые волны слегка покачивались на ветру. Буйно расцвёл сад, и казалось, можно было нырнуть в это море и утонуть в сладком яблоневом духе.

Подул ветер, развевая длинные кудри Велги. Она облокотилась о подоконник, прищурилась, подставив лицо солнцу.

Как грустно было любоваться цветением родительского сада в последний раз. На севере, где жил её жених, вряд ли весна бывала так же прекрасна. Матушка часто вспоминала свои родные края и говорила, что край тот суров и мрачен.

Впрочем, у Велги были весомые причины стремиться подальше от людного, богатого Старгорода на недружелюбный север.

– Господица, – окликнула её Бажена, – матушка тебя ждёт.

– Да, сейчас, – Велга приоткрыла глаза, но даже не оглянулась. – Ещё немного.

Она увидела мелькнувший рыжий хвост между ветвями и услышала звонкий лай. Собака побежала через сад к частоколу. Там по тропинке прогуливался отец вместе с гостем.

Оба заметили Велгу. Отец помахал рукой, гость почтительно поклонился.

– Отец меня зовёт, – Велга обернулась наконец к Бажене.

– Велга, – с укором произнесла нянюшка. – Госпожа Осне уже давно тебя ждёт.

– Да-да, сейчас, – неохотно отозвалась Велга, глянула с тоской на цветущий сад. – Я скоро приду! – выкрикнула она в окно.

Нетерпеливо ёрзая, Велга позволила нянюшке заплести волосы в длинную косу.

– Поторопись, Бажена, – поджала Велга губы, будто не сама тянула время.

С улицы доносился звонкий лай, и невыносимо хотелось убежать из шумного дома в сад и провести последний день с отцом.

– Сапожки, господица, сапожки, – напомнила нянюшка, когда Велга радостно соскочила с места и кинулась к двери.

– Ох, давай скорее! – нетерпеливо притопнула девушка, обулась и выскочила из ложницы.

В усадьбе Буривоя было шумно. От нижних клетей до самой горницы звучали голоса. Видано ли: из дома наутро должны были уехать сразу оба наследника, а вечером обещали справить пир.

– Да озарит Создатель твой путь, господица Велга, – дорогу ей преградил Данила. Он был такой здоровый, что заслонял собой весь проход, зато легко в одиночку тащил её, Велги, сундук. – Вот вещи твои несу в повозку, – он улыбался так широко, что можно было пересчитать все зубы. Тёмные глаза прожигали Велгу насквозь. – Это… в общем, даже не верится, – он всё ещё пытался улыбаться, только в тихом голосе сквозила грусть.

Велга попыталась обойти Данилу, только ничего не вышло, и она вжалась в стену, пропуская его вперёд на лестницу.

– Во что тебе не верится?

– Что ты уже уезжаешь, господица. Как-то… даже не верится, что уже пора прощаться.

Она порадовалась, что руки у Данилы были заняты. Он мог и полезть обниматься к господице.

– Ещё не пора, Данько. Завтра поутру придёт пора. Не провожай меня раньше времени.

– Ага.

– И не плачь, – Велга заметила, что глаза у юноши были на мокром месте. – Что ты, в самом деле? Я же не умираю, а замуж выхожу.

– Ты, господица, – произнёс он с придыханием, явно едва сдерживая нахлынувшие чувства, – будешь теперь далеко, а это, считай, то же самое.

Он обернулся, пытаясь разглядеть Велгу, и не заметил Муху, которая поднималась по лестнице.

– Куда, остолоп?! – взвизгнула Муха и пригнулась, чтобы увернуться от сундука. – Вот же медведь неповоротливый.

– А? Ой! Муха, прости, – Данила закрутился на месте, замотал огромным сундуком с кованными углами. Девушки отскочили от него в разные стороны.

– Кто только додумался его в дом пустить? – выгнула бровь Муха. – Ему бы на конюшне за лошадьми ухаживать.

– Пожалей лошадей, Муха, – хихикнула Велга. – Он переломает им хребты.

– Чего вы? – надулся Данила. – Я же осторожно.

– Пожалуйста, Данько, – протянула сладким голоском Велга, – отнеси этот сундук в повозку и не сломай. Там мои любимые наряды.

Пунцовый от смущения холоп начал спускаться. Девушки, взявшись за руки, прошли к покоям хозяйки. Велга рядом с Мухой чувствовала себя почти неловко. Раньше они обе были худощавые, юркие, лёгкие, но последние годы их изменили, и Муха вдруг вытянулась, стала высокой, статной, а Велга так и осталась крошечной.

– Спорим, Данько завтра разрыдается, когда мы будем уезжать? – хмыкнула Муха.

– А ты нет?

– Не дождёшься, – она улыбнулась, храбрясь, но не смогла скрыть тоску: – Если только потом, когда выедем за ворота, чтобы он не увидел.

Они остановились у двери, всё не разнимая рук.

– Я уже скучаю по дому, Велга.

– Как я и сказала, можешь остаться, если хочешь. Я уговорю родителей. Но ты мне нужна будешь там.

– Ну уж нет, – помотала головой Муха, точно отряхиваясь от печальных мыслей. – Мне, может, тоже хочется замуж за какого-нибудь северянина. Вряд ли, конечно, там все хлопцы как Ярополк Снежный… – она мечтательно закатила глаза, и Велга тоже не удержалась, вздохнула, вспоминая песни, что гусляры пели о великом князе.

– Ладно, я пойду, – неохотно пропищала Велга и толкнула дверь в покои родителей. – А то как вспомню про Снежного князя, и…

– Ох…

– Да-а-а…

– О чём вы там вздыхаете? – раздался холодный голос матери из-за приоткрытой двери.

Слышно было, как Муха, хихикая, убежала прочь.

Велга прикрыла за собой дверь, задержалась у порога. В покоях ярко светило солнце, ставни оказались широко распахнуты, из них открывался вид на благоухающий сад.

Госпожа Буривой расчёсывала волосы Кастусю, а тот вертелся и всё пытался вырваться.