Посмотри, наш сад погибает

– Мне… душно…

Она подскочила с места, протиснулась сквозь толпу. Один из скренорцев попытался приобнять её, но заглянул в лицо, узнал и испуганно вскинул руки вверх:

– О, прости, господица… госпожа!

Велга остановилась у распахнутого окна, высунулась по пояс, охлаждая горящие щёки.

– Тебе стоит выпить немного вина, родная, – раздался голос матери.

Она встала рядом, упёрлась локтями о подоконник. В руке её был большой кубок. Велга приняла его, сделала глоток. От сладости вина вязало во рту. От терпкого запаха закружилась голова, и она поспешно сделала ещё глоток и ещё.

Мать усмехнулась:

– Если бы ты знала, как я завидую тебе.

– Мне?

– Ты едешь на север…

– Я еду в Проклятый…

– Тсс, родная, – Осне приложила палец к губам. – Не обижай наших гостей. Они не называют так свой город. Он теперь Ниенсканс.

Она покрутила кольцо на тонком пальце. Длинные рукава с вышитыми волнами прикрыли тонкие запястья. Как страстно Велга желала иметь такие же изящные тонкие запястья, белые, точно из снега вылепленные. Но кожу её усыпали тысячи и тысячи мелких веснушек, расцветавших ещё ярче с наступлением весны.

– Уверена, ты полюбишь север. Он у тебя в крови. К тому же, – она обернулась в сторону Инглайва, – эти люди сделают тебя княгиней. Только наберись терпения.

– Не княгиней, – она поджала губы. – Женой ярла.

– И?

– Это не одно и то же.

– Не вижу разницы, – пожала плечами матушка. – Ты женщина. И редкой женщине посчастливится стать женой ярла.

Она говорила с ней как с ребёнком. Велге захотелось уйти подальше. Как можно дальше. На самый север. Хоть в Проклятый город.

– Говорят, – ещё глоток вина и ещё, – что княгинь чаще убивают. Княгиня Гутрун, она же правила в Златоборске, так?

– Во всей Ратиславии, – поправила мать. – Вернее, правил её сын, но Гутрун долго заменяла его на престоле. Она была северянкой, как я.

– И её убили. Теперь в Златоборске Вячеслав Окаянный. Он же убил её, жену собственного брата, а вместе с ней и собственного племянника…

– К чему такие разговоры в день твоей свадьбы, родная?

– Да к тому, что… – кубок в руках дрогнул, и вино перелилось через край куда-то в темноту. – Что я… не хочу…

– Ох, родная, не стоило давать тебе вина, – мать обняла её за плечи и отвела от окна. – Сядь и поешь. И помалкивай, ради Создателя. Ты не можешь пока уйти, и рыдать ты тоже не можешь.

– Но…

– Терпи, – строго потребовала мать.

Слева от Велги по-прежнему сидел Инглайв, справа – подвыпивший и оттого не в меру болтливый отец, а из-под стола высовывала морду Рыжая и с любопытством исследовала всё, что ели люди, надеялась, что и ей перепадёт лакомый кусок.

Слушаясь наставления матери, Велга взяла пирожок, но от расстройства и его не смогла в руках удержать. Пирожок улетел под стол и тут же исчез в пасти Рыжей.

– Ох, глупая псина! – в отчаянной злобе воскликнула Велга. – Оте-ец, – проныла она, – я устала и хочу уйти.

Отец не расслышал её просьбы. Он приобнял своего старого товарища Гюргия Большую Репу. Вдвоём они много лет уже отправляли торговые ладьи по всему свету и успешно преумножали свои богатства. Если и был в Старгороде купец успешнее Кажимежа, так это был Репа.

– Вот тут у меня будут родненькие, – Репа покраснел от выпитого и стал больше походить на редис. – Вот так мы прижмём этих рдзенцев, – он потряс кулаком.

– Потише, Гюргий, – хмыкнул отец.

– А чего тише? Чего?! – распалился Репа. – Все устали от их беспредела. Мы-то думали, вернёмся под рдзенскую корону, заживём. А они все годы кровь из нас пьют. И всё им мало-о, – купец слегка стукнул по столу кулаком, и Кажимеж поспешил убрать подальше от него налитый до краёв кубок.

– Обязательно всё будет, – примирительно сказал он. – Только успокойся. Не кипятись.

– Пора домой, – замотал головой Гюргий. – В Ратиславию. Князья нас так не мучили.

– Помнится, ты двадцать пять зим назад по-другому говорил, – усмехнулся отец.

– Был молод и глуп, – помотал головой Репа.

Велга закатила глаза от скуки и откинулась на спинку кресла, пока мать не видела и не могла поругать её за это. Инглайв сидел словно жердь проглотил. Лицо его окаменело. И глаз – ледяных, горящих яростью глаз – он не отводил от отца.

– Князь Вячеслав умеет с людьми договориться, – продолжал Репа и с каждым словом говорил всё громче. – Чародеи и те ему служат. А Венцеслава что? Только режет, режет. Чародеев – на костры. Неугодных – на костры. И повсюду её Тихая стража. Тьфу, – он закрыл лицо ладонями. – Невозможно. Сколько крови пролилось. А ей всё мало. Теперь, говорит, на реке встаньте, не пускайте ратиславцев. А гибнет-то кто? Мы, старгородцы, гибнем. Королевишна-то в замке в Твердове сидит, только псов своих из стражи посылает.

– Тише, – похлопал его по спине отец. – Тише.

– Что тише? Что тише-то?! – повторил Репа.

И теперь уже все в пиршественном зале притихли, прислушались. И слышно стало, как Рыжая громко чавкала под столом.

– Наши сыновья в реке тонут, пока королева Венцеслава, – Репа вскинул руки и похлопал ими, точно крыльями, – эта грёбаная Белая Лебёдушка в войну играет. Денег ей больше хочется. Тьфу! Бабы… у власти. Тьфу! – снова сплюнул он. – Вот выдашь Кастуся за дочку князя Вячеслава, вот станет он нашим, старгородским князем… За старгородского князя!

Он схватил кубок, вскочил на ноги и закричал во весь голос:

– За старгородского князя Константина Буривоя!

Скренорцы молчали. Молчали старгородцы. И Осне побледнела как полотно. А маленький Кастусь подавился куриной ножкой и вдруг закашлялся.

Велга крутила головой, не в силах понять, о чём шла речь. Кастусь? Князь?

Медленно из-за стола поднялся Инглайв. Он вдруг показался таким высоким, точно закрывал собой всю пиршественную залу.

– За князя Константина Буривоя, – он поднял свой кубок. – И будущую жену его, дочь Вячеслава Окаянного…