Жестокие игры

– Нельзя. Ждите тут – так Юрич сказал, – прогудел пароходом и выпихнул меня на улицу.

Я матюгнулся и вернулся в машину. Сел за руль, захлопнул пассажирскую дверцу и только тогда понял, как меня колбасит. Я успел. Но теперь все зависело от Вадима Юрьевича.

От звонка сотового чуть не подпрыгнул, как на пружине. Снова Олег:

– Ты, борзый! – заорал он с ходу, и я отодвинул трубку от уха. – Где Алинка?! Я за нее перед Верховым яйцами отвечаю!

– Тогда считай, что ты уже кастрат, – ответил я спокойно, хотя внутри просто горело вернуться сейчас и въебать ему от души. Отвечало, блядь…

Прикурил, нервно поглядывая сквозь стеклянные двери в диспансер. В конце длинного и широкого холла было видно открытую дверь в какое-то помещение, залитое ярким светом. Туда и унесли Алинку.

– Чё ты сказал?.. – пытался наехать мажор.

Я скинул его вызов и выудил из списка контактов другой номер. Мне ответили после второго гудка:

– Слушаю… – настороженный голос.

– Верхов Роман Ильич?

– Вы кто, молодой человек?

– Алина сейчас находится в частном психдиспансере…

– Это какая-то шутка?! – зарычал мужик. – Я тебе шею сверну, щенок!..

Но я игнорировал и продолжал, поставив на громкую связь и уже отправляя ему координаты для навигатора. Услышал, как пиликнул его телефон – сообщение принято.

– …Вы можете не успеть увидеть дочь живой. Передозировка кокаином. Полиц…

– Никакой полиции! – медведем взревел медиамагнат. – Еду!

Я снова бросил сотовый на приборную панель и откинул голову на подголовник.

Минуты тянулись, я терял терпение. Вышел, помаялся у стеклянного входа в клинику, вглядываясь в то, что происходило внутри. Но видел лишь прямоугольник желтого света, вытянувшийся от двери и постепенно растворявшийся в темноте, как мост из этого мира в другой. Поежился от таких мыслей и решил, что надо отвлечься. Ведь если Вадим Юрьевич еще не вышел, значит, жива Алинка, откачивают. Иначе здесь уже была бы и полиция, и скорая – засвидетельствовать смерть, – а он сам разводил бы руками и говорил, что везти надо было не к нему.

***

Где-нибудь в Штатах Верхова бы застрелили еще на подступах за то, как он ломился на частную территорию, хоть и клиники. А у нас он просто гавкнул на охранника, посветил известным всей стране таблом с мощной озвучкой «Урою, гнида! В асфальт закатаю!» – и всё, уже размазывает меня по стеклянной двери главного входа, словно фотообои валиком. Радовало, что хоть яйца целые остались, отрежут их пасынку – я в этом уже вообще не сомневался.

– Ты ее накормил?! – ревел медиамагнат, поднимая такой кипиш, что даже мёртвые встали бы.

– Сама наелась, – прохрипел я, выпуская последний воздух из легких, потому что вдохнуть этот сыч мне не давал – как обручем стянул горло пальцами. Точно браток из девяностых, вообще не изящно дела решает. Нет бы его охрана тут беспредел чинила, так он сам руки замарать был не прочь. Чувствовалось, что отрывался на мне на всю катушку. – В «Синем… фи-лине»… – почти беззвучно просипел…

…и Верхов меня отпустил.

– «Синем филине»? – переспросил и тут же пнул стекло ногой.

Только оно бронированное, ибо психи тут разные встречаются.

Но все же его рьяные попытки «достать и уничтожить» принесли успех – санитар, что задвинул меня за дверь лапищей, как у Годзиллы, пришел утихомирить буйного родителя. Я отошел подальше, чтобы не попасть под руку ни тому, ни этому. На фоне шкафа в зелененьком хлопковом костюме даже медиамагнат как-то сник. У медбрата он фейс-контроль не прошел, и корочки какие-то там не помогли. Его пообещали переодеть в смирительную рубашку и поселить в палату к такому же буйному. Я от греха забился в свою машину. Ибо этот в костюмчике сейчас уйдет за бронированные двери, а я тут с бешеным родителем один останусь. Больно оно мне надо?

Только спрятаться не удалось. Этот груздь ввалился на переднее сиденье и как-то смиренно спросил:

– Закурить есть? – и тут же сам взял с панели пачку. Прикурил, закашлялся. – Лет двадцать назад бросил.

– А сейчас зачем начали? – вышло хрипло – горло будто смялось, говорить было не то чтобы больно, а как-то физически неприятно, будто звуки железной щеткой по гортани скребли, как по сковородке.

– Тупой вопрос, – ответил он, сверкнув глазами, и снова затянулся. – Ты кто вообще?

Ответить я не успел – вышел Вадим Юрьевич. Мы с родителем феечки одновременно рванули из машины. Главврач даже на шаг отступил, будто его нашим напором откинуло.

– Жива, жива, жива! – выставил ладони вперед, предвосхищая все вопросы, Юрьич. – Но нужна срочная госпитализация, я ничем больше помочь не могу. Уже вызвал реанимобиль… а вот и он! – выглянул из-за наших сведенных вместе плеч врач, вытягивая шею и поправляя очки. – Девушку доставят в хорошую клинику к моему другу…

Алинку в этот момент вывезли на каталке, и Верхов все-таки чуть не раскидал санитаров, но к дочери прорвался. Правда, душещипательную встречу мне не удалось посмотреть – Вадим Юрьевич взял меня под локоть и отвел в сторонку:

– …И удружил ты мне, Виталий Семеныч, – покачал он головой в колпаке.

– Ну простите, – развел я руками. – Честно, я просто растерялся. На ум ни одна больница больше не пришла.

– Если бы не ты, у нее и шансов бы не было. Повезло ей, что лежал у меня один кокаинщик из… – главврач указательным пальцем ткнул в небо, – после его выписки пара ампул Е021 осталась, а то бы… всё, – теперь док развел руками.

Алинку уже погрузили и подключили к капельнице, она была в сознании, но белая, как простыня, которой ее укрыли по грудь. Верхов пытал врачей из реанимации, а когда дверцы захлопнулись, подошел к Юрьичу:

– Спасибо, – пожал руку с чувством, хлопнул по предплечью выразительно и рванул к своей машине.

Через минуту мы уже слышали заунывный вой скорой.

– Это же Верхов? – врач снял очки и протер их колпаком, подслеповато щурясь на меня.

– Ага, – вздохнул я тяжело.

– Ох, молодой человек, – покачал он горестно головой, водружая очки на нос, – ваша семья меня доведет, что я в собственную клинику пациентом попаду…

***

Я вернулся домой и рухнул на кровать как подкошенный, даже не раздеваясь. Закрыл глаза и вырубился сразу. По-моему, еще в полете. Правда, после первой фазы сна проснулся и разделся – стало жарко и неудобно. Умылся, выхлебал пол-литровую кружку ледяной воды и снова лег. На этот раз закутался в одеяло, обнял вторую подушку, ткнулся в нее носом, погладил по наволочке и проворчал с угрозой:

– Спи, Маринка, а то трахну – мало не покажется… уж очень хочется…

Мысль о том, что я придурок и угрожаю подушке, которую назвал именем пигалицы, не додумал – снова провалился в сон.

А утро придавило тяжестью понимания, что всё усложнилось. Хотелось броситься под кофемашину и выключить эту чертову пятницу. В универ пойти даже мысли не возникло – чувствовал себя так, будто сам скокосился. Сидел за кухонным столом и втыкал взгляд в сотовый – мажор больше не звонил. Интересно, ему уже Верхов яйца оторвал?

Я поджарил яичницу с ветчиной, прямо из тетрапака выхлебал почти литр молока, вымакал жир в сковородке батоном и упал на диван посмотреть телек. Зевал так, что думал – челюсть вывихну. Обошлось. Опять уснул под звуки полицейского сериала и снова проснулся уже далеко после обеда. День прошел зря. Но у меня еще оставался вечер.

Окончательно я проснулся, стоя под душем. Пока намыливался гелем, строил планы. Когда смывал пену – они таяли как пока неосуществимые. Когда вышел из ванной – уже не знал, зачем вообще проснулся. Разве что наведаться к Алинке… Не очень-то и хотелось, тем более я знал, что с ней все норм настолько, насколько может быть. И клиника наверняка лучшая, и папаня расстарается для дочурки. А мне все эти расшаркивания с цветами и апельсинами у больничной койки в тягость. И вообще, это банальная пошлость.

Но все-таки статус спасителя обязывал. Пока варил пельмени и заваривал крепкий чай, придумал, как превратить визит в больницу в нечто неортодоксальное.