Черные вороны 12. Тьма в его глазах

Воронов грустно улыбнулся, увидев, как изменился взгляд брата. Теперь он не смотрел на Андрея, скорее, обшаривал глазами помещение кабинета, останавливаясь то на корешках книг, то на стенах, то на мебели.

Возможно, это первая его победа, ничтожная, но очень важная именно потому что первая. Граф дал слово самому себе, что заставит этого недоверчивого сукиного сына капитулировать и признать себя частью их семьи.

– Он любил тебя, знаешь? С того мгновения, как узнал, что ты его сын. Он корил себя за то, что не видел раньше вашего сходства. За то, что позволил тебе пережить всё то, что ты пережил.

Зверь усмехнулся, вздернув бровь, но Граф вдруг ясно увидел в этой нарочитости горечь, которую Макс пытался скрыть.

– Видимо, наличие троих племянников и дочери подростка, сделало тебя сказочником, Воронов. Но я в сказки всё же не верю.

– Ну у меня есть еще и младший сын. Так что сказки я обычно читаю ему. Кстати, какого-то дьявола он похож на тебя. Такой же упрямый чертик.

Андрей ожидал привычной самодовольной улыбки или хотя бы удивления, но в глазах Макса всё была всё та же пустота, и Граф сжал ладонь в кулак, глубоко вдыхая и напоминая себе, что не должен ожидать от брата тех чувств, на которые он пока неспособен. Долбаное «пока», которое заставляло ощущать себя таким же опустошённым.

– Он действительно любил тебя. Ты так на него похож. Помимо внешности. В чём-то даже больше, чем я. Одно время он даже был с тобой близок больше, чем со мной.

В этот момент дверь сзади открылась, и Андрей, не оборачиваясь, понял, что в кабинет вошла Дарина.

Взгляд Зверя изменился, и Граф едва не вскинул руки в победном жесте. Наконец-то. Опостылевшая пустота сменилась не просто заинтересованностью. Взгляд Зверя заполыхал. И Граф мог поклясться, что увидел в нём всполохи как похоти и чисто мужского интереса, так и неожиданной для Зверя теплоты.

– Я хотела спросить, возможно, вам что-нибудь нужно?

Лгунья, она пришла проверить, не поубивали ли они друг друга. Возможно, тишина ей показалась подозрительной. Андрей прикрыл рот ладонью, пряча улыбку, когда Макс весь подобрался, напрягаясь и пожирая голодным взглядом жену. Всё же хорошо, что кое-что в этом мире не меняется. Где бы они ни были, какие бы сложности им ни приходилось перенести, чего бы их ни лишили, этим двоим достаточно было просто увидеть друг друга. И для них всё вокруг исчезало.

Дарина подошла к брату и положила руку на его плечо, сжимая, и Андрей прищурился, глядя на Макса. Понимает ли Зверь, что это провокация чистой воды? Что жена проверяет его? Навряд ли. Потому что он с шумом отодвинул свое кресло и уже через секунду оказался возле жены.

***

Перехватил ее за запястье и повел к двери, процедив сквозь зубы:

– Мы сообщим, если нам что-нибудь понадобится.

– Хорошая сигара и старый добрый виски, что еще нужно для мужского разговора? – донеслось сзади, а я стиснул руки в кулаки, желая врезать ему. Когда увидел, как она положила руку ему на плечо, меня от злости перекосило. Не будет моя женщина других мужиков трогать! Я лучше ей руку оторву, чем позволю так себя унижать. Но, бл**ь, ведь было что-то другое, Зверь? Ведь не только из-за этого ты вихрем через стол пронесся, чтобы скинуть её руку с его плеча? Ведь почему-то внутри ревностью всё скрутило так, что захотелось Воронова в стену впечатать и кулаками в него вбивать, что нельзя мою жену обнимать, нельзя смотреть на нее и улыбаться её прикосновением. Потому что МОЯ! И плевать что считает её сестрой. Моя она! Я так решил.

Когда дверь за Дариной закрылась, подошёл к Графу, внимательно наблюдавшему за нами, и, схватив его за грудки, прорычал:

– Слушай сюда, Воронов! Я плевать хотел на то, как ты её называешь! Даже если она твоя сестра, я запрещаю тебе притрагиваться к ней, понял?

Я не ожидал, что уже через мгновение этот сучий потрох впечатает меня в стену, схватив за горло рукой и, оскалившись, так же медленно процедит:

– Слушай сюда, Зверина! Дарина моя любимая и единственная сестра, и я убью любого, кто оспорит это! И я плевать хотел на твою одержимую ревность! Я буду обнимать и любить свою сестренку так, как посчитаю нужным. И в следующий раз, если ты, извращенец конченый, позволишь думать о нас с ней в таком контексте…я тебе все кишки выпущу, и ни одна тварь на свете больше не воскресит тебя. Понял?

Схватил его за запястье и прохрипел:

– Твою мать, Воронов! Я никогда не уважал тебя так, как сейчас.

И это было, мать его, абсолютной правдой. Потому что я чувствовал от него такую ярость в этот момент, которую не чувствовал никогда. И он верил в то, что говорил, он действительно видел в ней только свою сестру.

Воронов удовлетворённо кивнул, убирая руку…а говоря на моем языке, совершая непоправимую ошибку. Я размахнулся и ударил его кулаком в челюсть так, что костяшки пальцев болью обожгло. А этот психованный франт склонился над столом, демонстративно поправив ладонью челюсть, и громко рассмеялся.

Затем рухнул на свой стул и, продолжая смеяться, произнёс:

– Так что тебе уже донёс твой Ищейка?

Сказал таким тоном, будто Ищейка действительно был близок ко мне. Воронов славился своим благородством, а не глупостью.

Я пожал плечами и начал рассказывать о нашем разговоре со Стефаном. О том, как он принёс с собой несколько стопок бумаги, которые оказались договорами, ожидавшими срочного подписания. О том, как спокойно и безучастно Ищейка рассказывал о роли моей компании в европейской системе металлургии и золотодобычи. О том, что моей жене приходилось уже взваливать на себя семейный бизнес, и, более того, что некоторыми делами занималась сугубо она лично. Радич вскользь упомянул о том, что я теперь член этой семьи тем самым подтверждая слова Дарины. Правда, крыса очень ловко увела в сторону мой вопрос о родителях жены, сославшись на экстренность некоторых деловых вопросов, не предполагавших задержки. Видимо, это была своеобразная месть за тот разговор в клубе.

О том, что Радич подробно рассказал мне об угрозах спецов и об уничтоженных доказательствах моей вины в убийствах мразоты, пачкающей город, я решил не упоминать. Стеф осторожно заметил, что приказ об изъятии и уничтожении любых улик отдавала именно Дарина.

И пока единственными, кому я начинал доверять, были именно она и Ищейка, но никак не Воронов.

Глава 6

Мне казалось, что я хожу по минному полю вслепую. Я вроде знаю, где могут прятаться эти самые мины, но иногда создается впечатление, что здесь все перезаминировали заново. После приезда брата прошло две недели. Безумно тяжелые и в то же время какие-то невероятные. Я попросила Андрея пока что дать нам это время и так же сдерживать всех остальных от желания увидеться и поговорить с Максимом. По крайней мере, до того момента, когда он хотя бы немного будет к этому готов. Я знала, что это непросто и что дети изнывают от желания хотя бы услышать его. Особенно Марик, который еще не обладал сдержанностью своих брата и сестры. Им было тяжело прятать свои эмоции, каждый раз в наших разговорах я слышала это нетерпение, это искреннее и отчаянное желание увидеть Макса. Но они ждали…Так же, как и я.

Но я так же знала, что очень скоро нам все же будет нужно устроить прием в честь возвращения Максима и показать всем тем, кто так радовался его смерти, что они могут опять попрятаться в свои норы и трусливо трястись от страха, ненависти и зависти. Только к этому времени Ник должен иметь представление обо всем, что происходит сейчас в нашем клане.

Никогда за все то время, что я с Максимом, мы не проводили столько времени вместе. В этом было особое острое удовольствие, и иногда я совершенно забывала о том, что это не тот Макс, который был со мной всегда, что он совершенно другой, и могла взять его за руку или вдруг неожиданно для себя самой прижаться к его плечу в машине. Но он всегда вздрагивал и невольно отстранялся от меня. Я физически чувствовала, как мой муж напрягается изнутри от этих проявлений близости. Они для него настолько неестественны, что ему стоит огромного усилия воли сдерживаться, чтобы не оттолкнуть меня. Нет, я конечно, видела, что он меня хочет. Даже больше – я это чувствовала каждой клеточкой своего тела. О, он умел это показать одним взглядом или намеком. А меня бросало в кипяток от этих потемневших глаз и трепещущих крыльев идеального носа, от подёргивания верхней губы и напряжения в сжатых челюстях. Но если для Максима мои проявления нежности были слишком, то для меня сейчас было слишком всё, что касалось секса с ним. От одной мысли об этом меня одновременно пронизывало и диким бешеным возбуждением, и в то же время настолько сильным внутренним сопротивлением, что последнее заглушало даже едкий и невыносимый голод по его ласкам. Он это чувствовал так же, как я чувствовала его напряжение.

После того диалога в его кабинете, когда я сорвалась вместе с ним и покатилась в свою собственную бездну адской зависимости от его прикосновений и неумолимой, настойчивой похоти, я боялась, чтобы это не повторилось снова. В тот момент я чувствовала, что нужна ему. Необходима, как воздух, как глоток кислорода. Это заглушило доводы разума, и меня рвануло навстречу его порыву в той привычной невыносимой жажде отдать ему всю себя, чтобы заглушить его боль.

И я не забуду собственной реакции на каждое прикосновение. Сколько лет я с этим мужчиной, сколько лет он творил со мной в постели всё, что могут творить двое, когда доверие приобрело космические масштабы, но я ни разу за все эти годы не испытала пресыщения или спада моего ненормального влечения к нему. Мне казалось, оно нарастает, выходит на новый уровень, на запредельную чувствительность и чувственность, которые пробуждал только изменившийся тембр его голоса или потемневший взгляд. Я никогда не знала, что именно меня ждет сегодня в его объятиях. Каким он будет со мной этой ночью или в этот самый момент – опустит вниз на колени, превращая в покорную шлюху, готовую принять от него любую грубость, боль и унижение, которую можно трахать всеми грязными способами; или даст шаткую власть в мои руки и позволит доводить его до озверения, чтобы потом немедленно отобрать контроль; или же будет издевательски нежным. Да, именно издевательски, потому что в нежности этого зверя, когда он одержим желанием, на самом деле ее нет и вовсе – это лишь метод манипуляции и проявления собственной власти, когда я ору под ним и обливаюсь слезами от каждого легкого прикосновения, а он и не думает дать желанную разрядку, заставляя плакать и умолять, извиваться и ненавидеть его в этот момент так же сильно, как и хотеть получить до конца. Лишь одно оставалось неизменным – я всегда, двадцать четыре часа в сутки чувствовала страсть своего мужа и реагировала на нее мгновенным возбуждением.

Реакция возросла в тысячи раз от моего голода по нему за все это время, от тоски, от отчаяния. Только от первого прикосновения рук к моему телу и жадного рта, впивающегося в мои губы, меня начало лихорадить в адском приступе сумасшедшего желания получить его сейчас…немедленно. Но я рада, что брат помешал, потому что потом я бы себя за это возненавидела.

Может быть, я сошла с ума, но мне казалось, что это было бы изменой моему Максиму с этим чужим и циничным мужчиной, который жаждал мое тело, словно охотник, наметивший добычу и не имеющий возможности её получить в ту же секунду. А когда получит, растерзает, обглодает до костей и вышвырнет за ненадобностью. Потому что этому Максу не нужна моя душа и мое сердце. Он понятия не имеет, насколько сильно сжимает сейчас пальцы, в которых они трепыхаются и истекают кровью по его руке, а он давит и давит, не давая передышки ни на секунду. Сейчас для него это не имеет никакого значения.

И все же Максим начал меняться именно с того разговора. Неуловимо. С каждым днем понемногу. Но я чувствовала, как исчезает лед равнодушия из его глаз. Как в них иногда мелькает то самое тепло, или они внезапно становятся невыносимо мягкими…мучительно, ядовито пронзительными и тянут в себя, тянут на дно. Я почувствовала эти перемены на каком-то ментальном уровне. Словно та самая нить, которая была прошита через нас обоих рваными, уродливыми стежками, натянутая до предела, до адской боли с моей стороны, вдруг ослабила натяжение, и от этого запредельного облегчения щемило сердце.

Большую часть времени мы проводили в офисах компаний, куда ездили, чтобы ввести Макса в курс дела и снова познакомить с работниками и руководством, для которых он был непосредственным начальником.

Конечно, им было совершенно не нужно знать, о том, что их господин и хозяин не помнит ни одного из них. Но Макс справлялся превосходно. Никто ничего не заподозрил или, по крайней мере, если и видели некие странности, они все же были слишком незначительны, чтобы обратить на них пристальное внимание.

Я смотрела через стеклянную стену своего кабинета, как мой муж расхаживает по офису, украдкой поглядывая на своих работников и обращая внимание на надписи на кабинетах, бейджиках служащих. Только я понимала, что он сканирует местность, запоминает, записывает внутри себя. И самое поразительное – уже не забудет. Иногда я видела, что он растерян и чего то не знает совершенно.

Тогда я торопилась вмешаться и внезапно появлялась рядом. Он бросал на меня раздраженный взгляд, а я выразительно ему улыбалась и просила подняться со мной в кабинет. После очередной подобной выходки он с такой силой сдавил мою руку, что у меня потемнело перед глазами, но я вытерпела, а уже в кабинете крикнула ему:

– Или не срывайся на работниках…или ты можешь оставаться дома. Держи себя в руках.

Тогда он впечатал меня в стену и, оскалившись, прорычал мне в лицо:

– Что за ультиматумы, девочка?! Тебе не кажется, что ты много на себя берешь?

– Не ультиматум, а попытка вернуть тебе тот железный контроль, которым ты обладал раньше. Попытка вернуть того Макса, для которого его положение и достижения в этом мире значили намного больше, чем примитивная ярость. Попытка вернуть того Макса, который умел контролировать любую свою эмоцию.

– Хочешь сказать, что сейчас я не умею этого делать?

Пальцы все также сильно сжимали мое горло, а глаза полыхали. Я понимала, что перегнула палку, что попыталась диктовать ему условия, но отступать нельзя. Медленно выдохнула: