Волчья дикость

Заханаварра посмотрела на младенца, а потом перевела взгляд на меня.

– А на что ты готова, чтобы спасти свою дочь, м?

– На все! – вскрикнула я и с нежностью прижалась губами к головке малышки. Это же дочь Вахида. Это его кровь и плоть. Неужели он казнит своего ребёнка? Как я могу позволить этому случиться?

– Не торопись давать обещания, ведь ты не знаешь о чем я тебя попрошу.

– Какое это имеет значение если ребенок останется жив.

– Возможно…но ты никогда ее не увидишь и не узнаешь об этом.

– Я буду надеяться на звезды!

– Звезды лгут. Ведь еще сегодня они пророчили ей смерть!

– Тогда…тогда я буду верить тебе.

– Зря. Ведь я не скажу тебе ни слова о младенце. Если она выживет ты никогда ее не увидишь.

– Пусть так! Пусть никогда!

Малышка успокоилась у меня на руках и уснула, а я так сильно прижимала ее к себе, что казалось у меня сломаются руки. Отчаянней всего я хотела, чтоб она выжила.

– У тебя есть нечто совершенно бесценное, Лана…нечто настолько дорогое, что многие готовы были бы отдать за это миллионы. Но ты будешь отдавать мне это бесплатно каждый раз, когда я попрошу. – ведьма плотоядно улыбнулась и облизала губы, – уверена, что это будет необычайным лакомством…

Она схватила меня за руку, провела когтем по вене и наклонившись слизала каплю кончиком раздвоенного языка. От омерзения по всему моему телу прошла дрожь.

– Ммммм….невероятный вкус. Как я понимаю зависимость волка…ты сводишь его с ума. По первому зову ты будешь отдавать ее мне. Свою кровь. Каждый раз, когда мне будет нужно.

– Хорошо. Я согласна!

– Бросишь все и придешь ко мне чтобы отдать…иначе я не смогу гарантировать, что твой ребенок выживет там, где я его спрячу.

– Брошу все и приду…клянусь!

– Сегодня утром…на месте твоей дочери будет чужой мертвый ребенок…И помни. По первому зову!

Я кивнула, целуя малышку в макушку, целуя ее крошечные ручки, личико и передавая в руки ведьмы.

– Поклянись, что она останется жива.

– Слово Заханаварры. Останется.

Глава 6

Сколько я выдержал без нее? Чуть больше месяца….Месяца данных себе обещаний, месяца поездок заграницу, открытия новых веток бизнеса клана. И везде, где бы я ни находился я думал о ней. О проклятой суке, которая поработила меня, превратила в какого-то конченого, больного на голову психопата. Я напоминал себе сумасшедшего и моя вторая сущность одичавшего, озверевшего от предательства волка жаждала крови. Ее крови. ЕЕ боли. ЕЕ страданий. Потому что сам я больше не был похож на себя прежнего. Я скорее напоминал какую-то жалкую тень. Меня распирало от жестокости. Я принимал самые кровожадные решения за всю историю правления…Потому что вспоминал ее лицо, когда казнили ребенка. То, как она смотрела на мертвое тельце с застывшими слезами в глазах и просто молчала. А потом взглянула на меня с дикой болью и упреком…и я осатанел от ярости из-за ее притворства и наглости, из-за того, что на секунду смог усомниться… и в своей правоте. Потому что, блядь, я хотел, хотел хотя бы немного сомнений зацепиться за них, удержаться, впиться в них крючьями надежды и попытаться вынырнуть из бездны безумия. Но всего лишь секунды… и меня снова поглощает тьма. Перед глазами в языках пламени прыгают кадры, в которых она извивается под другим мужиком, стонет, кричит от наслаждения. Приказал закрыть суку. В самой страшной тюрьме. В каменном мешке, без окон и с единственной дверью с железным замком. Без общения, без каких-либо благ цивилизации. На ошейнике, как собаку в будке. Мою собаку. Которую я не мог убить…Пока не мог.

Меня дома ждет фаворитка, родившая мне наследника. Самого первого сына. Крепкого, здорового, так похожего на меня самого. Но ничто не радует и не дает мне сил, ничто не заставляет сердце снова биться. Оно мертвое. Я восседаю на троне, я стою у колыбели малыша или смотрю в глаза деловому партнеру и понимаю, что я мертвый. Во мне больше нет жизни. Я не живу. Я существую.

– О чем ты думаешь, Вахид?

Шепот Гульнары позади меня, пока я смотрю на крошечное лицо сына и… и мне почему-то кажется, что есть в его чертах нечто неуловимо похожее на НЕЕ. Или это я окончательно обезумел и вижу ее везде, она мерещится мне как призрак или проклятие.

– О ней?

Я вздрогнул и стиснул ладонью край колыбели.

– Ты лучше вспомни как она трахалась с твоим дипломатом, вспомни как валялась с ним в постели. Вспомни каждый кадр, где видно как он лапает ее и как она нежится в его объятиях. Вспомни, что ее губы, которые ты целовал, сосали его член и…

– ЗАТКНИСЬ!

Разворот и удар по щеке так что она отлетела к стене. Рука сжимается в кулак, и я весь трясусь от дикого и адского понимания, что это гребаная правда.

– Ты бьешь меня…мать своего сына… а она…она родившая ублюдка от любовника все еще живая. Наверное, сидит там и вспоминает как он ее трахал. Бей ее, а не меня, Вахид…или ты все еще жалеешь ее? Где твоя гордость?

Выскочил, задыхаясь из комнаты, чувствуя, как всего раздирает от бешеной и невыносимой боли, от дикой ревности, от адского чувства, что мне вырвали сердце и душу и нагадили в них, что внутри меня кишат черви.

Уехал…снова. На недели. Подальше от нее. Так чтоб не было даже искушения увидеть. А с каждым днем все сильнее тоска, с каждым днем все губительней каждая мысль о ней. Словно жалкий наркоман, который считает дни и пытается выжить в ломке, но у него ни хрена не получается.

Пока она живая…разве смогу я сам жить дальше? Смогу дышать и не задыхаться от понимания, что меня предали? Дайте мне гребаного обезболивающего, я больше не могу!

Вернулся из поездки и…пошел к ней. Сам себя уговаривал, что просто посмотрю. Увижу какая она жалкая, какая презренная, вспомню, что она сделала и уйду без сожалений.

А самого трясет перед встречей, лихорадит так что руки дрожат. Вот она доза. За железной дверью. Распахнул и застыл на пороге. Потому что увидел и сердце разорвало на хер на ошметки. Затопило диким ликованием и болью.

Сидит на постели, в длинном платье с распущенными по плечам волосами и смотрит на меня своими огромными голубыми глазами, светлыми и ясными как самое чистое весеннее небо. Такая адски красивая, несломленная, невинная…Сама чистота и упрек мне. До боли, до надламывающей сознание ненависти. Шагнул к ней, забывая о словах данных себе. Да и кто их сдержит, вашу мать, когда передо мной россыпь чистейшего голубоглазого героина. И мои вены уже кипят и ждут впрыска яда. Я бегу за ним. В два шага преодолевая расстояние между нами, наклоняясь и касаясь пальцами ее скулы.

Дрянь.

«Она мерзкая дрянь. Она сука и грязная шлюха. Убей ее» взрывает мозг звериное рычание. Но я трогаю нежную кожу и чуть ли не плачу от облегчения, от наслаждения этим прикосновением и теперь уже ненавижу себя за слабость.

Почему время и тяжелые роды не изменили ее. Почему она не стала уродливой, почему худоба и бледность не отняли красоты у ее лица, а сделали его мрачно по готически прекрасным? Худая, осунувшаяся и платье висит на ней не скрывая худобы, эти круги под глазами, мраморная бледность, пересохшие бледные губы. И все равно до дикости красива, до сумасшествия. Разве так бывает? Это издевательство, это какая-то дикая насмешка.

Колдовство…может быть я приворожен к ней каким-то проклятием. Но во мне больше нет ее крови. Я утратил физическую связь, тогда что это? Что это за болезнь.

Веду ладонью по щеке… и содрогаясь вижу, как она закрывает глаза и трется этой щекой об меня. Пронизывает током, и я весь покрываюсь мурашками.

– Когда я шел сюда одна часть меня хотела увидеть тебя мертвой и успокоиться…но вместо этого я увидел измену, смотрящую на меня твоими глазами, которые хочется выцарапать только за то, что они смотрели на кого-то другого.

Ощутил, как содрогнулось все ее тело. В глазах появилось затравленное выражение и я не мог остановится, я гладил ее щеку, я проводил по ней костяшками пальцев и понимал, что ломаюсь, что во мне что-то хрустит….лопается, раскалывается на части.

– Я бы отдал все гребаные богатства мира, чтобы знать, что когда ты сдохнешь мне станет легче и я избавлюсь от тебя, сука, избавлюсь от наваждения, от ломки, изуродую все к чему ОН прикасался, чтобы никогда больше! – провел по подбородку, по губам большим пальцем и чувствуя как рыдание рвет грудную клетку. Наркотик бежит по венам. Наркотик и нечто первобытно страшное рвет оковы, сбрасывает сдерживающие цепи, выдирает с мясом ограждения. Это зверь стремиться на волю. Он жаждет крови. И у меня больше не осталось причин не дать ему его дозу.

Я слишком голоден и полон смерти. Я хочу выпустить смерть…хочу дать ей волю. Может быть тогда мне не будет настолько больно.

***

Как жутко горят его глаза, сужаются зрачки и снова расширяются. Мне уже знаком этот огонь на дне зрачков. Он появляется перед тем, как прорывается его зверь. И эти глаза алчно сверкают самой страшной и сумасшедшей похотью, которая граничит с безумием. Я не помню, чтобы он когда-нибудь смотрел на меня вот так…словно в его глазах живет сама смерть. Нечто похожее на звериный голод, которого я еще никогда не встречала…С таким взглядом вдираются в добычу клыками и рвут мясо на ошметки истекая кровью жертвы, чавкая и дергая головой, чтобы куски отрывались быстрее. И я вдруг с ужасом поняла – он пришел меня убивать. Это не просто жажда боли, это жажда смерти. Вот что он сделает со мной – раздерет как голодное животное, беспощадно и очень жестоко. Ко мне пришел не Вахид. Ко мне пришел голодный, обозленный волк. Пришел мстить и увечить. Судорожно глотнула воздух и отступила назад. Страх сковал все мое тело, страх и неверие, что он и правда вынес мне приговор.