Когда запоют мертвецы

– Что ты этим хочешь сказать? – прошипела Хельга, и голос ее звучал как вода, попавшая на раскаленные камни.

– Может, он подменыш, может, это аульвы нам его подбросили, а нашего ребенка забрали к себе! Я слышал тысячи таких историй!

Диса зажала себе рот, чтобы не засмеяться в голос. Отец мог бы знать, что в этих краях аульвы не водятся, а до ближайшего их жилища несколько дней пути. Захоти они украсть ребенка, могли бы найти хутор поближе. Но пабби никогда не интересовался, где живут аульвы, и смеялся над историями о них, которые слышал от работников. Теперь же хватило нескольких ночей без сна и одного орущего младенца, чтобы он внезапно во все поверил.

– Что за бред ты несешь, Маркус, да ты не в себе! Господь с тобою, хорошо, что этого не слышит преподобный Свейнн… Ребенок просто болен, я это чувствую. Стоит выпустить его из рук, он начинает орать.

– Так сделай что-нибудь или я свихнусь! – зарычал отец.

Хельга ушла на кухню. Тоурдис услышала мамину возню, клацанье глиняных кувшинов и скрип стула, на который тяжело опустилась женщина. Кристин уснула, едва стихли крики, вскоре захрапел и отец. Диса тихо выбралась из-под шерстяного одеяла и, сунув ноги в ботинки, прокралась за занавеску.

На кухне горела лампа. Ветер хлопал в окно. Хельга сидела за столом, держа Арни одной рукой, а второй прикладывая к его губам клочок ткани, смоченный сливками. Малыш причмокивал, выжимая губами все до последней капли, глаза его были блаженно прикрыты. На краю стола стояла склянка.

Хельга выглядела совершенно изможденной. Лицо у нее осунулось, и Диса подумала, что матушка не спала гораздо дольше отца. Когда она вошла на кухню, Хельга дернулась, как будто готовясь к новой стычке, и расслабилась, только разглядев дочь.

– Я правда не знаю, что делать, – шепотом призналась она, раскачиваясь на стуле. – Он кричит, даже когда сытый. Мучает меня ужасно. Иногда я думаю, что Господь наказывает меня за…

Она замолчала, не договорив, и Дисе показалось, что Хельга плачет. Она тронула мать за рукав.

– Давай я его покачаю. А ты поспишь.

Поколебавшись, Хельга кивнула и с опаской передала ребенка дочери. У той в руках никто не кричал: ни ягнята, ни щенки, ни младенцы. Казалось, ее ладони обладали особым успокоительным даром. Хельга оставила девочке свою шаль. Диса устроилась на том же стуле и стала так же, как мать, раскачиваться взад и вперед, убаюкивая младенца. Им предстояло провести вместе целую ночь.

* * *

Наутро мать отпустила Дису к морю – дочь не только дала ей выспаться, но и вернула младшего брата спокойным и даже повеселевшим. На самом деле Тоурдис не любила маленьких детей: их блуждающий взгляд был менее осмысленным, чем у щенков, писклявые звуки раздражали, а от одеял, в которые их заворачивали, шел невыносимый запах. К Арни она не испытывала ни симпатии, ни привязанности. Хотя у ее матери еще не умер ни один ребенок – настоящее чудо! – надо всегда быть готовым к тому, что младенец окажется недостаточно крепким для этой жизни. Так что к ночному укачиванию Диса отнеслась как к работе, за которую тебя вознаградят, но не более. Несколько раз младенец просыпался, но стоило ему открыть рот, она тут же совала ему тряпицу, смоченную сливками, и он снова обмякал у нее в руках. К утру она и сама ненадолго задремала, ногой упираясь в противоположную стену и высоко задрав колени, чтобы во сне не рухнуть и не задавить ребенка.

Хельга утром обращалась с ней ласково: заплела две косы и достала из сундука шапку, чтобы девочка не обморозила уши. Как ушли отец и Бьёрн, Диса не слышала – должно быть, они отправились в путь еще по темноте. Еда, как обычно, появится только к полудню, поэтому она тайком прокралась в кладовку и стащила несколько кусков копченой баранины, спрятав ее в корзину. От бессонной ночи голод разыгрался, но мясо она припасла не для себя. По двору девочка бежала бесшумно и ловко, как снежная лисица, стараясь не привлекать к себе внимания. Сквозь снег пробивалась чернеющая земля, которая чвакала, если наступить на нее, и тогда от ботинок оставался грязный след.

Над морем низко нависало небо, грязно-серое, как вода после стирки. Берег покрывал ровный слой хрустящего снега. Слабо подергивались на ветру кустики жухлой травы, как будто внутри бегали мыши. Приливом на песок выбросило несколько палок, с которых соль и вода стерли каждый сучок, сделав совершенно гладкими. Море суетилось в небольших каналах между лавовыми шхерами, разбиваясь о камни пенными брызгами.

Невдалеке рыбаки рубили головы выловленной рыбе, чтобы подвесить ее сушиться на балки. Их разговоры и глухие удары топора разносились далеко вдоль береговой полосы. Дисе пришлось послоняться по пляжу, делая вид, будто она собирает налипшие на камни водоросли и плавник. Она уже думала, что мужчины никогда не уйдут, когда наконец Гисли позвал всех подкрепиться – значит, был уже полдень.

Диса уговаривала себя ни на что не надеяться. Создания, вышедшие из моря на сушу, редко остаются здесь надолго. Если они живые, то скоро возвращаются домой, а мертвых море забирает само. Но она надеялась, что таинственное существо ранено или спасается от подводных врагов, а потому не может вернуться в свою стихию.

Дойдя до знакомого валуна, Диса прислушалась. Плескалось море, разбиваясь о гальку, ветер завывал в скалах. Чтобы корзинку не смыло волной, девочка поставила ее на сухой камень, высоко выступающий из воды. Заткнув юбку за пояс, она вытащила несколько кусков копченого мяса и распихала их по карманам. Был прилив, и островки, на которых Диса стояла вчера, ушли под воду, а ближайшие выступы на валуне были скользкими и влажными. Карабкаясь наверх, она сломала несколько ногтей под корень и расцарапала колени. Одолеть небольшую с виду высоту оказалось сложнее, чем она думала, поэтому, забравшись на самый верх, Диса рухнула животом на камень и отдышалась. Несколько кусков мяса выпали из кармана и булькнули в воду.

За валуном скрывалась маленькая неглубокая бухта. Сквозь мутную воду проглядывали черные булыжники, в узкие канальца между ними набилась пена. Сперва Дисе показалось, что здесь нет ничего особенного, кроме огромной горы высохших ракушек. Она уже собиралась слезать, как внезапно заметила, что гора шевелится. Затем с одной стороны показалась голова на длинной шее, не похожая ни на одного известного Дисе зверя. Пасть у него была огромна и усеяна мелкими острыми зубами, челюсти мощны и подвижны. Широкие ноздри напоминали две вырытые мышами норки, а по маленьким темным глазкам невозможно было сказать, куда смотрит чудище. Четыре коротких сильных ноги заканчивались круглыми ступнями, а тело по размеру напоминало откормленного бычка. Но больше всего Дису удивило, что все его туловище зверя, от головы до длинного, увенчанного шишкой хвоста, покрывал панцирь из ракушек и мелкого морского мусора: рыбьих хвостов, отрезков сетей и рыболовных снастей, обтрепанных веревок, щепок и водорослей… Казалось, все это росло прямо из кожи или налипало на нее тысячелетиями, как моллюски на китовье брюхо. Когда зверь делал шаг, все эти ракушки шуршали и бряцали друг о друга, точно галька в мешке. Даже с возвышенности до Дисы доносился смрад, напоминающий протухшую рыбу или прогорклую питьевую воду.

Существо заметило девочку не сразу. Вообще не похоже было, чтобы оно быстро соображало, но Диса напомнила себе, что первое впечатление может быть обманчивым. Длинной шеи почти хватило, чтобы достать до того места, где она лежала, так что Диса поднялась на ноги и отступила на несколько шагов, стараясь не сверзиться с валуна. Глаза у чудища были странные – скорее как у рыбы, чем как у лошади или собаки. В этом взгляде не было любопытства, только пустая водянистая невозмутимость. Живущим на суше никогда не понять тех, кто обитает на морском дне. Человек легко читает по собачьим глазам, когда пес радуется и грустит, когда ему больно или хочется ласки. Должно быть, так же русалки безошибочно определяют настроение китов и тюленей…

Диса не шелохнулась, давая чудищу обнюхать воздух рядом с собой и гордясь своей выдержкой. Будь на ее месте Кристин, визг уже разносился бы по всему побережью, а Бьёрн немедля схватился бы за нож или топор. Но Диса не любила поспешных решений. Она сделала маленький шажок к зверю, извлекла из кармана кусочек мяса размером с мизинец и кинула ему прямо в пасть. Мясо ударилось о покрытую ракушками морду и отскочило, упав в воду. Тварь несколько раз моргнула, обмозговывая произошедшее, а потом наклонилась и, отыскав среди камней лакомство, с хлюпаньем втянула его в себя. Как медленно ни соображало чудище, источник копченого мяса оно определило быстро, и голова на длинной шее вновь потянулась к Дисе.

Девочка скормила ему все мясо, что принесла с собой, каждый раз стараясь бросать лакомство одним и тем же движением, чтобы оно сделалось для хищника предсказуемым. Последний кусок тот поймал на лету, вовремя открыв пасть. Диса показала чудищу ладони, как бы говоря: «Все, кончилось». Вряд ли он ее понял. Стоило ей повернуться спиной, чтобы найти надежное место, куда поставить ногу, как зубы твари клацнули у самой ее щиколотки.

Диса была быстрее чудища. Резко развернувшись, она так двинула ему кулаком по чувствительным ноздрям, что ответный рев, должно быть, был слышен даже в поселке. Ее рука расколола несколько ракушек, и их мелкие края оцарапали ребро ладони. Хищник еще осоловело тряс головой, а Диса уже открыла рот и издала страшный рык. Рычала она в самую пасть зверю – туда же, куда недавно кидала сочные мясные куски. По ее разумению, чудище должно было понять: как эти руки дают ему еду, так же они без всякого сожаления раздробят каждую ракушку на его теле. Сама девочка была уверена, что ей это удастся. Не было на свете создания, которое бы внушало ей страх. Не родился еще зверь, который мог тяпнуть ее безнаказанно.

Уходила с пляжа она довольная собой.

* * *

У входа в дом Дису перехватил Бьёрн.

– Не ходи туда.

– Почему?

Едва задав этот вопрос, она уже знала ответ на него. Родители снова ругались. Все хорошее настроение, которое осталось после знакомства с чудищем, испарилось бесследно. Слова из-за закрытой двери угадывались плохо, но, судя по младенческим крикам, причина ссоры не изменилась. Диса подумала, что скорее бы уже с ребенком что-нибудь стряслось: пусть или умрет, или излечится от своей крикливости.

Брат с сестрой отошли за угол, чтобы не соблазняться подслушиванием. Бьёрн в шутку попенял ей за небогатый улов. Диса собиралась рассказать ему о странной встрече, но тут как раз из дома вышел отец и тяжелыми шагами направился к стойлам. Мать с ребенком на руках замерла в дверях. Лицо у нее было заплаканное, глаза блестели возбужденно и зло. Видно было, что плакала она не от обиды или раскаяния, а от чувства собственной беспомощности и глухой ярости, которую не могла выплеснуть на мужа. Пабби молча оседлал свою лошадь, рывком водрузился в седло и, громко чмокнув губами, ускакал на запад.

Как вскоре оказалось, никто, кроме Бьёрна, не знал, куда он направляется. Только когда все расселись с мисками по своим кроватям, брат поделился с матушкой, что отец давно собирался в Эйрарбакки. На вопрос, почему он не рассказал об этом раньше, парень только развел руками: «Я думал, ты знаешь». Но Диса насквозь видела в нем едва сдерживаемую гордость человека, которому доверили секрет. Наверняка углядела ее и матушка, просто не стала поднимать шум, но по поджатым губам и напряженному лбу легко угадывалось ее недовольство.

Без отца работалось вяло, и Дисе пришлось прикрикнуть на Кристин: мол, если та не будет как следует вязать и чесать шерсть, то на Рождество явится громадный кот и сожрет ее, даже косточки не оставит. Темные ночи и монотонная работа вообще располагают к страшным историям. Воспользовавшись отсутствием пастора, Диса в красках живописала, как к ним в дом явится великанша Грила о пятнадцати хвостах. В каждом хвосте у нее по мешку, в каждом мешке – по двадцать детей. А какое любимое лакомство у нее и ее кровожадных сыночков? Правильно, тушеные человеческие детеныши!

Однако в ту минуту, когда Диса начала смаковать подробности приготовления нежного детского мяса, матушка ее прервала: «Хватит!». Уж больно аппетитно у нее выходило. Зато Кристин было такими историями не пронять.

– Грила к нам не забредет, – заявила она, сосредоточенно вывязывая пятку чулка. – Она же в горах живет, а ближайшая гора где? Верно, Ингоульфсфьядль, а это дальше Сельфосса будет.

– Ну и что, – невозмутимо пожала плечами Диса. Ее успехи в вязании были хуже сестриных, потому что она вдобавок трудилась рассказчицей. – Не так уж далеко, между прочим. Лошадь за день легко доскачет!

Между сестрами завязалась перебранка, но скоро обе раззевались, и мать отправила их спать. Ночью Арни снова развопился, но плач его был уже не таким надрывным и болезненным, да и прервался до того резко, словно мать шмякнула его головой о стену. Однако когда Диса выглянула из-за плеча Кристин, то увидела стоящего посреди бадстовы Гисли с младенцем на руках. Ладони у него были такими громадными, что крошечная детская головка в них смотрелась не крупнее высушенной репы. Гисли приседал и покачивался из стороны в сторону, как моряк на корабле, словно его все еще не отпустила морская волна. Зрелище рыбака, укачивающего младенца у них в бадстове, неожиданно успокаивало. Гисли поймал взгляд Дисы, безошибочно отгадав, откуда на него пялятся, и улыбнулся ей сквозь бороду. Уложив младенца себе на руку так, чтобы головка оказалась на сгибе локтя, второй он показал ей жестом: ложись спать.

Если кто и мог усмирить морское чудище, подумала Диса, укладываясь, так это Гисли.

Ну и она сама, конечно.

* * *

С отъездом отца в доме стало спокойнее. Нет, Арни не перестал изводить всех своими воплями, но теперь Гисли приходил каждый вечер, чтобы понянчить его и дать матери отдохнуть. Вид мужчины, который охотно тетешкает ребенка, да еще такого противного, приводил Дису в замешательство. Когда родилась Кристин, пабби стал проявлять к ней ласку, только когда ей исполнилось два года. Матушка говорила, что так же было и со старшими детьми. Пабби утверждал, что нечего привязываться к ребенку первое время: а ну как Господь решит прибрать его к себе? Но Гисли детей любил. Как-то Диса спросила, почему у него нет своих. «Бедным дети не положены», – ответил тот и больше ничего объяснять не стал.

Бьёрн почти все время проводил на пастбищах, следя, как проходят случки у овец. Недавно они с отцом решили увеличить отару и купили пару крепких баранов. Теперь брат хотел убедиться, что животные исправно выполняют то, ради чего их приобрели. Нужно было отделить слишком старых ярок и чересчур молодых, чтобы бараны не покрыли непригодных к ягнению. «Матка должна быть здоровой, крепкой и готовой к случке. Как женщина», – говорил Бьёрн, когда мать не могла услышать, и тут же начинал смеяться громким неприятным смехом. Диса тоже хохотала. Смысла шутки она не понимала, но ей нравилось подхватывать смех брата и усиливать его.

Каждый день, спрятав в корзину несколько кусков баранины и костей, Диса мчалась к морю. К ее удивлению, мать теперь не только не останавливала ее, но даже не отчитывала, если дочь возвращалась после темноты. Все чаще девочка видела на ее лице мечтательную, отсутствующую улыбку. Вот и славно, думала она. Когда Хельга так смотрит, ей нет дела, чем Диса занята.

Чудище между тем три дня не показывалось. Следы его присутствия девочка все же замечала: на первый день на мелководье плавали перья, будто кто-то сожрал там чайку, а на второй все пространство было усеяно мелкими осколками раковин. У зверя могла случиться линька, или же его кто-то хорошенько потрепал. Диса заставляла себя не отчаиваться – снова и снова она появлялась в одно и то же время на валуне.

На четвертый день ее ожидание было вознаграждено. Ближе к сумеркам из воды в нескольких футах от берега вынырнула голова, затем показался покрытый ракушками горб. Диса поудобнее уселась на валуне, подобрав под себя ноги, и замерла. Чудище выбралось на отмель, медленно переступая своими короткими лапами. Оно бестолково потыкалось носом между камнями в надежде там что-нибудь найти, пока наконец не заметило девочку. Взмах рукой – и кусочек мяса отправляется в пасть. Диса старалась давать лакомство маленькими порциями, чтобы растянуть его на подольше. После их первой встречи она усвоила урок и теперь держала при себе длинную толстую палку, которую нашла на берегу. Стоило чудищу сделать рывок в ее сторону, как Диса тут же охаживала палкой чувствительный нос.

Наверняка было больно, но мяса хотелось больше, поэтому на следующий день зверь снова выходил из моря. И на следующий тоже. Новую науку он осваивал медленно. Когда мясо заканчивалось, чудище несколько дней подряд пыталось вгрызться девочке в ногу, и один раз ему почти удалось – к счастью, зубы сомкнулись на пятке ботинка, не задев плоть. Тогда Диса била его с таким остервенением, что слюна из пасти чудища брызгала во все стороны, а ракушки у него на голове превратились в белую крошку. Когда зверь все-таки разомкнул челюсти, оказалось, что ботинок продырявлен насквозь, а кожа на руках в тех местах, куда попала слюна, покраснела и чешется. Так Диса поняла, что и слюна, и, вероятно, кровь зверя ядовиты. Ботинок она зашила, а чудище сделало выводы и больше не пыталось отхватить ей ногу или втянуть в воду. Но Диса понимала, что так оно ведет себя не от глубокой привязанности, а от страха перед палкой. Стоит ей на мгновение потерять бдительность, и у хищника будет гораздо больше мяса, чем он рассчитывал.

Вскоре чудище уже сидело на мелководье, в нетерпении ожидая лакомства, достать которое с каждым разом Дисе было все сложнее. Работницы заметили, что часть съестного пропадает, и косились друг на друга. Кладовку начали стеречь – если хозяйка узнает, что кто-то подворовывает запасы, вышвырнет из усадьбы без всякой жалости. А кому хочется оказаться на улице зимой? Впрочем, Диса выяснила, что чудище ничего не имеет и против сушеной рыбы. Вероятно, за ней-то оно и выбиралось на берег, вот только подойти ближе к балкам, на которых сушилась треска, не рисковало – по берегу частенько сновали люди.

Неделю спустя Диса решила, что пришло время подпустить зверя ближе. Она чувствовала, что тот окончательно привык к ее присутствию и, даже когда у нее в руках не было палки, не пытался цапнуть. На сей раз Диса предложила ему кусок сушеной рыбы в одной руке и одновременно протянула вторую ладонью вниз. Чудище ждало, что девочка бросит угощение, как она обычно делала, но, убедившись, что в этот раз она задумала что-то другое, осторожно вытянуло шею и сжало зубы на рыбине. В этот самый момент Диса медленно опустила руку на выпуклую голову и несколько раз провела ладонью по налипшим на кожу ракушкам.

Зверь затих. Удивились оба: хищник – тому, что кто-то прикасается к его голове, а девочка – гладкости ракушек на макушке. Разбитые раковины не то срослись, не то окончательно отпали и прилипли новые. Ей не удалось найти ни кусочка живой шкуры – все было покрыто ракушками и морским мусором. Вблизи было видно, какие у чудища складчатые тяжелые веки, облепленные рыбьей чешуей и водорослями. В мгновение, когда оно подняло на Дису взгляд, ее пронзило чувство невероятного восторга. В свои одиннадцать лет она уже умела объезжать норовистых лошадей не хуже (а по секрету, даже лучше) отца и брата.

Восхищение собственной ловкостью переполняло ее. Ум Дисы был устроен очень просто: она радовалась, когда добивалась желаемого, и злилась, когда победа ускользала. В глазах чудовища девочка разглядела и нечто знакомое: любопытство. Быть может, думала Диса, шагая к усадьбе, оно сейчас тоже рассказывает своим подводным собратьям, что приручило человека.