Русская литература в Германии. Восприятие русской литературы в художественном творчестве и литературной критике немецкоязычных писателей с XVIII века до настоящего времени

Первое сильное впечатление от русской литературы Фонтане получил благодаря своему наставнику и другу Вильгельму Вольфсону. Изданная в 1898 году вторая автобиография Вольфсона «С двадцати до тридцати» («Von Zwanzig bis Drei?ig»), по словам Фонтане, не только побудила его к изучению русского языка, которое, правда, не увенчалось успехом, но и познакомила его со множеством русских авторов «от старика Державина … Карамзина и Жуковского до Пушкина, Лермонтова, Павлова и Гоголя». Немалую часть того, что он почерпнул тогда из автобиографии Вольфсона, Фонтане сохранил в своей памяти до преклонных лет. Вольфсон начал активно популяризировать русскую литературу, когда два года (1841–1842) учился в Лейпцигском университете и посещал литературное общество. Фонтане прочитал в то время «Пиковую даму» и «Повести Белкина», а также русскую лирику (Жуковского, Державина, Лермонтова). Дальнейшему углублению его знакомства с русской литературой способствовали посещения Берлинского литературного клуба «Туннель над Шпрее» («Tunnel ?ber der Spree»), на заседаниях которого регулярно читались и обсуждались переводы произведений русских авторов, сделанные как членами клуба, так и гостями. Перед самым вступлением Фонтане в клуб в 1841 году Роман фон Будберг-Беннингсгаузен представил в «Туннеле» свой перевод Лермонтова. Фонтане присутствовал также на чтениях таких переводчиков, как Франц Брёмель, Видерт, Вольфсон и Боденштедт (Schultze 1963a; 1963b; 1974), которые выносили на обсуждение свои переводы из Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Гоголя и Кольцова. К активным занятиям русской литературой Фонтане побудил Вольфсон. Переписка между ними красноречиво свидетельствует о том, что Вольфсон играл в отношениях с Фонтане роль литературного наставника и существенно повлиял на его эстетические взгляды. В частности, выдвинутая Фонтане концепция «просветления действительности» была подготовлена теорией «идеал-реализма» в литературно-критических работах Вольфсона, публиковавшихся в журнале «Russische Revue». Кроме того, благодаря Вольфсону Фонтане познакомился с творчеством важнейших русских писателей и многое узнал о русской культуре. Свидетельством интереса Фонтане к русской литературе служит его намерение написать работу о Гоголе, а также его рецензии на издания Павлова, Гоголя, Лермонтова и Жуковского. Еще в 1860-е годы он планировал публикацию эссе о трех русских писателях – Гоголе, Толстом и Тургеневе – под общим названием «Критические прогулки на Восток и Запад» («Kritische Wanderungen in Ost und West»).

Более серьезный интерес к русским писателям-реалистам Фонтане проявляет в 1880–1890-е годы. Тургенев и Толстой становятся объектами то восхищенных, то критических замечаний в его письмах, а также рецензиях на пьесу Толстого «Власть тьмы», на роман Тургенева «Новь» и пьесу «Месяц в деревне», которые были опубликованы в газете «Vossischen Zeitung» (Schultze 1963b: 346 f.). Фонтане считает Тургенева своим учителем, восхищается его наблюдательностью, отмечает, что у него «фотографический аппарат в глазах и в душе» (в письме к Эмилии Фонтане от 24.06.1881), завидует его умению создавать лаконичные и точные образы персонажей. В особенности это восхищение относится к женским образам Тургенева, которые Фонтане, мастер психологических женских портретов, ценит очень высоко.

Образ Эффи Брист в одноименном романе Фонтане обнаруживает известное сходство с образом Лизы Калитиной в «Дворянском гнезде», свидетельствуя о том, что Фонтане учился у Тургенева искусству психологической мотивировки действия и созданию атмосферы недосказанности. «Записки охотника» допускают сравнение с циклом рассказов Фонтане «Странствия по марке Бранденбург» («Wanderungen durch die Mark Brandenburg»), где картины природы и социальной жизни также изображаются с точки зрения внешнего наблюдателя, принадлежащего другому социальному кругу, хотя в «Странствиях» большую роль играет локальный колорит.

Чтение Тургеневской прозы было для Фонтане постоянным «подтверждением его художественных принципов», как он писал в уже помянутом письме к Эмилии, но в то же время у него рождалось несогласие, особенно когда речь шла об уточнении его собственного понимания литературного реализма. Наглядное свидетельство тому – встречающиеся в письмах к Эмилии критические высказывания о «Записках охотника», а также рецензии на романы «Дым» и «Новь». Восхищаясь наблюдательностью и повествовательной техникой Тургенева, он вместе с тем беспощадно критикует слишком резкий отрицательный акцент, сосредоточенность на негативных сторонах жизни, мрачные образы, на которые Тургенева вдохновила, по его выражению, «муза в лохмотьях, Аполлон с зубной болью» (письмо к Эмилии от 09.07.1881). По мысли Фонтане, прозе Тургенева недостает просветленности, подразумевающей не произвольную идеализацию, а сознательную поэтизацию действительности, не утаивание ее темных сторон, а художественное преображение материала формой, претворение эмпирического хаоса в светлый космос примиренных противоречий. Такого рода критические замечания, которые можно найти и у Шторма, – последний пишет в письме Тургеневу от 09.12.1866 о его «беспощадной объективности» – относятся к важнейшим высказываниям Фонтане по вопросам эстетики, и показательно, что они были высказаны именно в связи с творчеством Тургенева, на фоне его признания в качестве «учителя и образца для подражания». Это был один из самых ранних прецедентов обращения немецкого писателя к русскому реализму с целью выяснения собственной эстетической позиции. В XX веке такие обращения имели место многократно, как в поэтологических размышлениях Томаса Манна, так и в теоретических работах Георга Лукача. Показателем амбивалентного отношения Фонтане к творчеству русских писателей был тот факт, что позднее он отказался от своей резкой критики или, во всяком случае, ее релятивировал. Так, он смягчает свои изначально яростные нападки на роман Тургенева «Новь», когда в рецензии на «Дикую утку» Ибсена (в газете «Vossischen Zeitung» от 22.10.1888) оправдывает пессимизм Тургенева, замечая, что его резиньяция перед лицом действительности все же совместима с принципами поэтического реализма (Hock 1965: 320). В этой связи примечательно, что на склоне лет Фонтане высоко оценил два произведения Толстого – антипода Тургенева, в которых он изображает безысходную трагедию жизни, ее «горькую ухмылку», как писал Фонтане в уже цитированном письме к Эмилии от 09.07.1881 по поводу Тургенева. Речь идет о рассказе «Смерть Ивана Ильича» и пьесе «Власть тьмы». Особенно высоко Фонтане ценил пьесу, хотя ее откровенно натуралистический характер, изображаемая в ней мрачная картина крестьянской жизни, распад нравственных ценностей, измена, убийство должны были бы, кажется, его оттолкнуть. Тем не менее роман Толстого «Анна Каренина», несмотря на многочисленные переклички с пьесой (супружеская измена как сюжетообразующий мотив, система персонажей и т. п.), никак не повлиял на роман «Эффи Брист».

Русская литература в контексте немецкоязычного позднего реализма

Наряду с Фонтане в последней трети XIX века к творчеству русских писателей обращались и малоизвестные сегодня австрийские авторы. Проза Тургенева оказала несомненное влияние на творчество Марии фон Эбнер-Эшенбах (1830–1916), Фердинанда фон Заара (1833–1906) и Леопольда Риттера фон Захер-Мазоха (1836–1895). Все трое, по их собственному признанию, были убежденными почитателями Тургенева и неоднократно отмечали, что многим в своем творчестве обязаны его повестям и рассказам, в особенности «Запискам охотника». Эбнер-Эшенбах и Захер-Мазох обращались к ним, работая над этнографическими очерками. В некоторых произведениях герои читают повести Тургенева, например «Вешние воды» упоминаются в новеллах Заара «Гиневра» (в Венском альманахе «Dioskuren», 1890) и «Грехопадение» («S?ndefall», напечатана в международном ревю «Сosmopolis», 1989). Отдельного упоминания в этой связи заслуживает новелла Эбнер-Эшенбах «Поздно ли, рано ли» («Ob sp?t, ob fr?h», напечатана в журнале «Deutsche Rundschau», 1908). Ее можно причислить к первым серьезным произведениям немецкоязычной литературы, которые возникли под непосредственным влиянием русского образца – повести Тургенева «Первая любовь». Сюжет новеллы – зарождение первой, безответной любви у шестнадцатилетнего юноши – перекликается с повестью Тургенева, чтение которой героем способствует пробуждению его любви и является в новелле лейтмотивом, образующим рамку повествования.

С особой настойчивостью подчеркивал свое духовное родство с Тургеневым Захер-Мазох, что, впрочем, не вызывало у Тургенева никакого сочувствия. В 1860–1870-е годы Захер-Мазох слыл прекрасным знатоком русской литературы. Его близость к Тургеневу неоднократно отмечала литературная критика, в частности обратившая внимание на общий интерес обоих писателей к философии Шопенгауэра (в предисловии к новелле «Лунная ночь», впервые опубликованной в журнале «Salon f?r Literatur, Kunst und Gesellschaft», 1868), а также на перекличку тем и мотивов в их прозе (Полубояринова 2006a: 404). Рецензенты причисляют Захер-Мазоха к «немецким последователям Тургенева» (Вильгельм Гольдбаум), называют его «подражателем Тургенева» (Отто Глагау). Галицийским или «малороссийским Тургеневым» (Рудольф фон Готшаль) его окрестили, поскольку он происходил из Галиции и описывал крестьянскую жизнь у себя на родине, так же как Тургенев в «Записках охотника». Кроме того, Захер-Мазох многократно подчеркивал свою близость к славянскому миру, которая находит литературное отражение в его произведениях на русскую тему (например, «Екатерина II. Придворные истории», 1891; новелла «Странник», опубликованная в 1870 году как «пролог» к сборнику «Наследие Каина»). В литературном творчестве Захер-Мазоха заметны переклички не только с «Записками охотника», но и с более поздними романами Тургенева «Новь» и «Дым». Особенно много заимствований обнаруживается в первых двух частях цикла «Наследие Каина», написанных Захер-Мазохом в период между 1860 и 1870 годами и представляющих собой мозаику, составленную из разных элементов нескольких тургеневских текстов (Полубояринова 2006a: 431 и сл.). В особенности это относится к новелле «Коломенский Дон Жуан». Источниками заимствований являются «Петр Петрович Каратаев», «Певцы», «Гамлет Щигровского уезда», «Дворянское гнездо», «Фауст», «Му-му» и др. Новелла «Лунная ночь» вобрала в себя элементы из «Трех встреч», «Фауста», «Призраков», «Бежина луга», а также из романов «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Дым». Захер-Мазох заимствует у Тургенева описания природы (лес, степь, ночные пейзажи), образы героев (например, образ дворянина-охотника, его встречи с определенными характерами из народа, заброшенная жена), сюжетные мотивы (охота, гостящие друг у друга помещики, вынужденное пребывание под чужой крышей и вытекающие из этого беседы), фигуру рассказчика и рамочное повествование. Дальнейшие переклички с тургеневскими текстами («Записками охотника», «Первой любовью» и др.) проявляются в оформлении садомазохистских мотивов в новелле «Венера в мехах» (жестокая женщина, порабощающая любовь, садомазохистские игры, любовница в мехах и т. д.). Другие тексты Тургенева, например «Переписка», были, по собственному признанию Захер-Мазоха, особенно значимы для концепции садомазохистских отношений, лежащей в основе «Венеры в мехах». Правда, Захер-Мазоха нельзя обвинить в плагиате. При всем сходстве с Тургеневым он вырабатывает собственный повествовательный стиль. Описания природы у него менее лиричны, менее тонки и не так сильно перекликаются с настроением героев; действие упрощено, но зато более драматично; детали, например сцены убийства, более броски; то, на что Тургенев только намекает, Захер-Мазох подробно описывает. Следует отметить, что Захер-Мазох обращался не только к Тургеневу, но и к другим русским писателям: он цитирует Гоголя (в предисловии ко второй части цикла «Наследие Каина»), прибегает к цитатам, аллюзиям и другим интертекстуальным включениям из Карамзина (в «Коломенском Дон Жуане»), Пушкина и др.

4. Восприятие русской литературы между 1885 и 1918 годами

4.1. Исторический и литературный контексты

На протяжении последних двух десятилетий XIX века интерес к политической, социальной и культурной жизни России в немецком обществе растет. Пользующиеся популярностью у среднего класса журналы, такие как «Deutsche Rundschau», «Die Grenzboten», «Westermanns Illustrierte Deutsche Monatshefte» и «Die Gartenlaube», а также издания для рабочих – «Der Sozialdemokrat», «Vorw?rts» или «S?chsische Arbeiterzeitung» – постоянно публикуют статьи о России, которые, с одной стороны, дают читателю информацию о кажущейся многим немцам загадочной и чуждой стране, а с другой – стремятся прояснить социальные, религиозные и культурные особенности российской действительности. Информация не всегда достоверна, зачастую журналисты навязывают аудитории предрассудки и клише. Кроме периодических изданий в свет выходит множество исторических сочинений, путевых заметок и мемуаров: эссе Иоганна Шерра о российской истории, работа Юлиуса фон Экардта «Россия до и после войны» («Russland vor und nach dem Kriege», 1879, продолжение многократно переизданной книги «О петербургском обществе», нем. «Aus der Petersburger Gesellschaft», и «Новые зарисовки о петербургском обществе», нем. «Neue Bilder aus der Petersburger Gesellschaft», 1873), книга Макса Нордау «От Кремля до Альгамбры» («Vom Kreml zur Alhambra», 1880), «Русское путешествие» Германа Бара («Russische Reise», 1891) и др.

Причина возросшего интереса к России кроется в политических отношениях между двумя странами, которые, в особенности после основания в 1871 году Германской империи, развивались весьма противоречиво и непросто и вызывали общественную дискуссию, которая нашла отражение и в последнем романе Теодора Фонтане «Штехлин» («Der Stechlin», 1897). Прочные династические связи не могли сгладить конфликтов, возникавших на почве зреющего в обществе национализма. Особенно это стало заметно с началом правления Александра III (1881) и после восшествия на трон Вильгельма II (1888), при котором уходит в отставку Бисмарк. На внешнеполитической сцене внимание к России привлекла завершившаяся в ее пользу Русско-турецкая война (1877), дипломатической точкой в ней стал Берлинский конгресс (1878), вызвавший одобрение в германских внутриполитических кругах. Однако разочарование в результатах переговоров, проходивших под председательством Германии, вылилось в недовольство со стороны царской России, за которым последовало явное, затронувшее разные слои населения страны ухудшение российско-германских отношений. Этому уже не могла воспрепятствовать политика Бисмарка, которая была нацелена на укрепление связей с Востоком. В 1859–1862 годах Бисмарк, тогда еще не назначенный на пост канцлера, занимал должность посла Пруссии в Петербурге и знал русский язык. Но инициированное Бисмарком в 1873 году соглашение трех императоров – германского, австрийского и российского, возобновленное в 1881 году в рамках «Союза трех императоров», не было пролонгировано российской стороной в 1887 году, а в 1890 тем же ответила и Германия, не продлившая Договор перестрахования от 1887 года. Преимущественно именно это решение пришедшего на смену Бисмарку правительства Каприви обозначило конец тесного политического сотрудничества двух стран, длившегося более ста лет.

После прихода к власти Александра III (1881–1894) отношения между Германской империей и Россией все более и более ухудшаются, чему немало способствует рьяно проводимая Александром III и его преемником Николаем II реакционная политика русификации балтийского региона, получившая ощутимую поддержку в националистической прессе, в частности в славянофильских сочинениях Юрия Самарина и особенно Михаила Каткова. С немецкой стороны идеологическую подготовку к нарастанию политической конфронтации между Россией и Германией вели в первую очередь такие немецкие историки, как Генрих Рюккерт, Фридрих Мейнеке и Теодор Шиманн, а также культурологи Альфред Вебер и Освальд Шпенглер, дававшие негативную оценку происходящего в России в своих историографических и философских книгах. Это все чаще давало немецкоязычным странам повод для размышлений и спекуляций о положении России между Европой и Азией, а также об угрозе, исходящей от восточного соседа.

Подобные настроения нередко оформлялись в идеи расистского толка; акцент при этом делался на азиатско-варварское начало русских, как, например, в работах уже упомянутого Иоганна Шерра или Пауля де Лагарда, оказывавших заметное влияние на общество (Kopelev 2000: 11–107). Образ «русского азиата», сформировавшийся в этой литературе, сохраняет свое значение вплоть до XX века, напоминая о себе в творчестве немецких писателей, как о том свидетельствуют, в частности, статьи Германа Гессе о Достоевском и эссе «Гёте и Толстой» Томаса Манна. Рост напряженности и взаимного непонимания стал ощутим с 1887 года, еще более ситуация ухудшилась к началу ХХ века вследствие дипломатического и военного сближения России с Англией и Францией, воспринятого Германией как попытка ее изоляции. Сказался также получивший развитие в 1870-е годы конфликт интересов на Балканах, что в конечном итоге и стало одним из поводов к развязыванию Первой мировой войны. В этой связи нельзя недооценивать публицистическое и политическое влияние панславистов или активизировавшихся на востоке Европы неославистов, утверждавших, что политические интересы России обусловлены желанием защитить славянские народы Австро-Венгрии. И хотя возникавшие на этой основе конфликты напрямую не касались связей Берлина с Петербургом, они все же не могли не сказаться на российско-немецких отношениях, поскольку Германия являлась союзником Австрии. Кульминацией противостояния становится Первая мировая война, к началу которой образ врага был доведен почти до абсурда (W?S NF, Bd. 2).

Между тем динамика экономических отношений войны отнюдь не предвещала. Несмотря на некоторые таможенные разногласия, Германия была одним из крупнейших импортеров российской сельскохозяйственной продукции, а постепенная индустриализация России в период «российского грюндерства», то есть с начала 1890-х годов, еще больше способствует развитию экономических связей.

Однако политическая ситуация в России пугала немцев своей нестабильностью. Перемены, вызванные индустриализацией и колонизацией, а также отменой в 1861 году крепостного права и другими реформами Александра II, в частности в области юстиции и образования, вызывали в Германии большой интерес, так же как и убийство царя-реформатора нигилистами 1 марта 1881 года, обратившее внимание немцев на размах деятельности революционных организаций, таких как «Земля и воля» или ее радикальное крыло «Народная воля». Реагируя на эти события, немецкая пресса нередко утверждала, что Россия и после реформ осталась страной варварской, а нигилизм и постоянная угроза революции являются закономерным следствием деспотического режима и социально-политической отсталости.

Вместе с тем именно тот факт, что Россия и в эпоху индустриализации сохранила свою самобытность, служит источником особого очарования. Ближе к концу века все слышнее становятся голоса тех, кто, опираясь на критику культуры и философско-историческую аргументацию, противопоставляет наивную и самобытную Россию европейскому декадансу, находя в ней прообраз грядущей новой культуры, духовного и творческого обновления. Уже в 1850-е годы эта идея намечается в культурно-исторических трудах Августа фон Гакстгаузена, Вильгельма Риля и др. (Thiergen 2000) и получает развитие в рамках реставрационных течений, таких как, например, движение «Народное искусство» (Heimatkunstbewegung). Философы и художники, среди них Ницше, Лу Андреас-Саломе и Райнер Мария Рильке, пророчат России большое будущее, а в ее народе видят воплощение рационально непостижимой «русской души», обладающей такими свойствами, как «духовная глубина», «непосредственность жизненного опыта», «внутренняя противоречивость», «смирение», «пассивность», «страстность». В связи с этим и от русской поэзии ожидали не только решения духовных и религиозных проблем, но и ответов на волнующие немецкое общество социальные вопросы, например об отношениях между полами, эмансипации женщин и пр. Как нельзя лучше на эту позицию указывает почти истерическое и крайне спорное восприятие «Крейцеровой сонаты» Л. Н. Толстого, привлекшей внимание к тем болезненным вопросам, которые ставили одновременно с Толстым и Г. Ибсен, и А. Стриндберг: распад семьи, кризис морали, власть сексуального влечения.

При всем различии взглядов на русскую культуру доминирует вера в ее способность дать старой Европе творческие импульсы к возрождению. Несмотря на политическую напряженность, творческие связи между Германией и Россией расширяются, укрепляются и становятся более дифференцированными. Постоянно происходят встречи интеллигенции и людей искусства двух стран, нередко – по инициативе и при поддержке российских предпринимателей, таких как Иван Морозов или Сергей Щукин, меценатов современного изобразительного искусства. С начала 1890-х годов заинтересованную публику начинают знакомить с русским искусством (Raev 2000). Знаменитый балетный импресарио Сергей Дягилев организует в Мюнхене (1898) и Берлине (1906) выставки русского искусства, вызвавшие большой интерес. Российские и немецкие художники сделали Мюнхен европейским центром современного искусства; творческая группа «Синий всадник» («Der blaue Reiter») объединила Франца Марка, Августа Маке, Пауля Клее с Василием Кандинским, Марианной Веревкиной и Алексеем Явленским. Еще одним центром встреч, наряду с Берлином и Мюнхеном, был на рубеже веков университетский город Гейдельберг. Особенно часто словесные баталии происходили в читальном зале имени Н. И. Пирогова. В те же годы в Гейдельберге молодой Георг Лукач занимается Достоевским, а Макс Вебер пишет работы на русскую тему, в том числе «К положению буржуазной демократии в России» («Zur Lage der b?rgerlichen Demokratie in Ru?land», 1906).

Особенно интенсивным становится литературный диалог. Невозможно представить себе русский символизм без осмысления идей Гёте, романтиков, немецкой идеалистической философии середины XIX века и философии конца века, особенно в лице Ницше и Рудольфа Штейнера. В свою очередь, поздний реализм и натурализм в Германии формируются с опорой на русский реализм в лице Тургенева, Достоевского и Толстого. Этому соответствует и поведение читателей. В начале 1880-х годов наблюдается небывалый рост интереса немецких читателей к русской литературе, как количественный, так и качественный. Уже в 1890 году Эрвин Бауэр и другие критики констатируют, что немецкий книжный рынок наводнен произведениями русских авторов.

4.2. Распространители и источники сведений

Переводчики и издатели

Важную роль в распространении «русомании» сыграли переводчики и издатели. В 1860-е годы начинается период активного перевода русской литературы, однако переводы по количественному и качественному параметрам не всегда соответствуют оригиналу. Из больших произведений, например «Войны и мира» Толстого, в журналах публикуются отдельные фрагменты. Нередко знакомство с такими авторами, как Тургенев, Толстой и Достоевский, происходит через французские переводы; именно таким способом Рихард Вагнер и Фридрих Ницше открывают для себя произведения Толстого и Достоевского. Ситуация меняется в начале 1880-х годов, когда начинает появляться все больше высокопрофессиональных переводчиков и издателей, владеющих русским языком и знакомых с Россией и ее литературой.

Пример тесной связи переводческой и издательской деятельности мы находим в лице Вильгельма Генкеля (1825–1910). Он являлся одним из самых компетентных издателей русской литературы в Германии в конце XIX века (Loew 1995). Долгое время Генкель был известен в Германии прежде всего как первый переводчик «Преступления и наказания» Достоевского, но он внес также большой вклад в распространение произведений Тургенева, Гончарова, Лескова, Толстого, Салтыкова-Щедрина, Полонского, Горького и Гаршина (Loew 1995). Еще в девятилетнем возрасте родители отправили его к родственникам в Петербург, где он прожил долгие годы, занимаясь изданием и продажей книг, переводами и литературной критикой. Представляет интерес его сотрудничество с Александром Александровичем Смирдиным, отец которого, Александр Филиппович, считается основателем современной книготорговли и издательского дела в России. В издательстве Смирдина выходили книги крупнейших русских писателей, например Пушкина. Издательский дом, который с 1854 года совместно возглавляли Генкель и Смирдин-младший, выпускал произведения как русских, так и иностранных авторов, информация о которых публиковалась в еженедельнике «Русская библиография». После ухода от Смирдина-младшего Генкель основал в 1861 году собственное издательство, где с 1868 по 1872 год издавал влиятельную газету «Неделя», которая часто подвергалась цензурным запретам. Лишь в 1878 году Генкель переехал в Германию. Имея превосходную подготовку благодаря длительной и разнообразной деятельности в России и налаженным контактам, Генкель опубликовал более пятисот переводов, статей, рецензий и предисловий по истории русской культуры (в т. ч. о Василии Верещагине). Выполненный Генкелем перевод романа «Преступление и наказание», вышедший в 1882 году под названием «Раскольников» («Raskolnikow»), стал началом первого периода серьезного увлечения в Германии Достоевским, продлившегося вплоть до 1920-х годов; именно Генкель способствовал тому, что Достоевский стал кумиром такого крупного писателя, как Альфред Дёблин. Перевод Генкеля долгое время по праву считался самым точным и полным. Впоследствии роман переводился на немецкий язык более двадцати раз. Первым после Генкеля его перевел в 1887 году под названием «Schuld und S?hne» Ганс Мозер. Хотя перевод Мозера содержал ошибки и сильно уступал своему предшественнику, именно он многократно издавался впоследствии (Goldmann-Verlag, Hermann R?hl 1912, Werner Bergengruen 1928). Одновременно с переводом Генкель пишет содержательную статью «Федор Михайлович Достоевский» в «Журнале родной и зарубежной литературы» («Magazin f?r die Literatur des In- und Auslandes», 1882), где пытается выявить биографические, психологические и общественные предпосылки становления Достоевского как писателя. Генкель первым указывает на значение для творчества Достоевского его ареста и ссылки, на их связь с его религиозностью и народностью, отмечает его углубленный психологизм, его внимание к смутным бессознательным импульсам человеческого поведения и одним из первых (наряду с Ойгеном Цабелем) характеризует Достоевского как писателя не только русского, но и принадлежащего мировой литературе.

В течение нескольких десятилетий Генкель выполнял роль культурного посредника между Россией и Германией, в частности в качестве репортера «Биржевого листка немецкой книжной торговли» («B?rsenblatt f?r den Deutschen Buchhandel») и составителя антологий русской прозы, в которых значительное место занимают сатирические произведения («Geschichten und Satiren aus der neueren russischen Literatur», 1899; «Sbornik. Russische Geschichten und Satiren», 1899/1902). Вторая из них примечательна тем, что она впервые знакомит немецких читателей с именами Максима Горького, Якова Полонского, Антона Чехова и Владимира Короленко.

Значительную роль в распространении произведений Толстого играл также ученый-славист и переводчик Рафаэль Лёвенфельд (1854–1910), который быт известен, кроме того, как основатель берлинского театра имени Шиллера. Творчеством Толстого он увлекся в конце 1880-х годов, а в 1890 году познакомился с писателем лично и вскоре опубликовал первую часть его биографии «Лев Толстой, его жизнь, произведения и миросозерцание» («Leo N. Tolstoj. Sein Leben, seine Werke, seine Weltanschauung», 1892), за которой последовала целая серия весьма информативных библиографических и литературоведческих трудов, посвященных русскому писателю. Как издатель и переводчик Лёвенфельд участвовал в подготовке первого собрания сочинений Толстого в 33 томах, которое вышло в издательстве Дидерикса в Йене в 1901 году. Наряду с Левенфельдом Толстого переводили на рубеже веков также Август Шольц, Фрида Рубинер и Александр Штейн.

Известным переводчиком русской поэзии был Фридрих Фидлер (1859–1917) – педагог, писатель, эссеист и переводчик, родившийся и проведший большую часть своей жизни в Петербурге. Фидлер был лично знаком с несколькими знаменитыми русскими писателями (Гаршиным, Полонским, Семеном Надсоном, Алексеем Плещеевым, Горьким и др.), хорошо знал Рильке и переводчиков Видерта и Генке-ля. О встречах с ними он пишет в своих дневниках 1888–1917 годов, озаглавленных «Из мира литераторов: характеры и суждения» («Aus der Literatenwelt. Charakterz?ge und Urteile». См. Pohrt 1970: 702 ?.). Блестяще образованный филолог, Фидлер безупречно владел русским языком и перевел множество поэтических текстов, в том числе произведения поэтов, которых в Германии до него не знали: Афанасия Фета, Семена Надсона, Алексея Кольцова, Ивана Никитина. Особого упоминания заслуживают его переводы из Лермонтова, тонко передающие музыкально-звуковые особенности лирики поэта («М. Ю. Лермонтов. Размером подлинника. Перевод Ф. Фидлера» / «M. Ju. Lermontow. Im Versma? des Originals von F. Fiedler», 1893). Важную роль в знакомстве немецкого читателя с русской поэзией сыграла антология «Русский Парнас» («Der russische Parna?»), первое издание которой относится к 1889 году, в ней печатаются произведения самых значимых авторов, в первую очередь поэтов XIX века.

Эссеисты и литературные критики

Глубокое влияние на восприятие русской литературы в Германии в конце XIX – начале XX века оказали эссеисты и литературные критики, особенно Дмитрий Мережковский, Аким Волынский, Георг Брандес и Эжен-Мельхиор де Вогюэ.

Поэт, критик и философ эпохи символизма Дмитрий Мережковский (1865–1941) стал на рубеже веков одним из важнейших посредников между немецким обществом и русской культурой. Одной из ключевых фигур русского символизма была и его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус, разделявшая и его критическое отношение к современной цивилизации, и его увлечение теософией и эстетизмом, и его понимание поэзии как силы, преображающей мир. Мережковский, глубоко впитавший идеи Гёте и Ницше, изучавший философию немецкого идеализма, приобрел известность в Германии как автор трилогии «Христос и Антихрист» («Смерть богов. Юлиан Отступник» / «Der Tod der G?tter. Julianus Apostata», первое издание под заголовком «Отверженные» в «Северном вестнике», 1895; «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» / «Die auferstandenen G?tter. Leonardo da Vinci», журнал «Мир божий», 1900; «Антихрист. Петр и Алексей», журнал «Новый путь», 1904), а также многочисленных эссе, например «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» («?ber die Ursachen f?r den Verfall und die neuen Tendenzen der modernen russischen Literatur», 1893). Его взгляды на русскую литературу во многом сформировали ее восприятие у таких писателей, как Гуго фон Гофмансталь, Томас Манн, Готфрид Бенн и Герман Гессе, особенно благодаря его получившим широкую известность в Германии исследованиям «Л. Толстой и Достоевский» (1901/1903) и «Гоголь и черт» (1906). Для Г. Бенна Мережковский был «одним из великих русских эссеистов», для Максимилиана Гардена – «самым ярким и конструктивным поэтическим талантом … сегодняшней России» («Die Aktion», 1915), для Томаса Манна – «гениальнейшим критиком и психологом мирового масштаба, первым после Ницше» («Русская антропология», первоначально как вступительная статья к февральскому номеру «S?ddeutsche Monatshefte», 1921). Мережковский владел даром убеждать и умел создавать яркие художественные образы русских писателей, но его своевольная и спорная интерпретация их мировоззрения и творческих принципов нередко вводила его немецких читателей в заблуждение, что не лучшим образом отразилось на оценке русской литературы такими авторами, как Томас Манн (например, в книге «Гёте и Толстой»). Именно Мережковский открывает тот этап «присвоения» русских писателей, который представлен эссеистикой Томаса Манна, Стефана Цвейга, Германа Гессе и продолжается вплоть до статьи Эли-аса Канетти «Толстой, последний предок» («Tolstoi, der letzte Ahne», 1971), автор которой признается, что его интересует прежде всего личность великого писателя, а не его произведения. Мережковский участвовал в подготовке знаменитого собрания сочинений Достоевского, выпущенного в издательстве Рейнгольда Пипера. Впоследствии он скомпрометировал себя симпатиями к идеологии национал-социализма в лице Альфреда Розенберга, чья концепция «азиатской России», сформулированная в памфлете «Миф XX века» («Der Mythus des 20. Jahrhunderts», 1930), восходит к Мережковскому, которого он считал своим учителем.

Важную роль в популяризации русской литературы в Германии играл писатель и критик Аким Волынский (псевдоним Хаима Лейбовича Флексера, 1863–1926), который сам перевел на немецкий язык свои труды «Книга великого гнева» («Buch des gro?en Zorns», 1904) и «Царство Карамазовых» («Das Zarentum der Karamazovs», 1901). Хорошо образованный филолог и историк искусства, Волынский представлял тот тип идеалистической критики, которая все активнее развивалась в России от Аполлона Григорьева до эпохи символизма. Именно Волынский способствовал приобщению к русской духовной культуре Райнера Марии Рильке, Лу Андреас-Саломе, Томаса Манна и др.

Рассуждая о Достоевском, он видит в нем «пророка гнева», устанавливает связь его художественного творчества с мировоззрением, дает символическое толкование сюжетных событий в его романах. Немецкими преемниками подобного рода культурно-исторической интерпретации Достоевского являются в середине 1920-х годов Карл Нетцель и искусствовед Юлиус Мейер-Грефе.

Большое влияние на распространение русской литературы не только в Германии, но и в Европе в целом оказали датский литературный критик, писатель и философ Георг Брандес (1842–1927) и французский дипломат и литературный критик Эжен Мельхиор де Вогюэ (1848–1910). В конце XIX века Брандес, убежденный ницшеанец, знакомил публику с современной русской прозой, постоянно выступая с докладами и публикуя результаты своих исследований. Он стал одним из первых серьезных исследователей Толстого и Достоевского («Ф. М. Достоевский. Эссе» в журнале «Deutsche Litterarische Volkshefte»), особенно его интересовала линия Ницше – Достоевский. Известность Брандесу принесла шеститомная история европейской литературы, постоянно переиздававшаяся начиная с 1882 года, – «Литература XIX века в ее главных течениях» («Die Literatur des 19. Jahrhunderts in ihren Hauptstr?mungen dargestellt»). Вогюэ, известный также и своими переводами русских писателей, опубликовал в 1886 году книгу «Русский роман» («Le roman russe»), в котором главное внимание уделено философскому и религиозному значению прозы Толстого и Достоевского.

Заслуживает упоминания очень прилежный и многогранный автор путевых заметок, романист и литературный критик Ойген Цабель (1851–1924). Почти сразу же после открытия Транссибирской железной дороги Цабель описал свое путешествие на Восток («По сибирской железной дороге в Китай» / «Auf der sibirischen Bahn nach China», 1904). Он был известен немецкоязычной аудитории и как автор исторических романов, а также нескольких других работ на русскую тему. С точки зрения истории литературы интересны его работы о современной русской литературе, прежде всего «Литературные прогулки по России» («Literarische Streifz?ge durch Russland», 1885), «Образы русской литературы» («Russische Literaturbilder», 1885), исследования творчества Толстого («L. N. Tolstoi», 1901) и Достоевского. Росту популярности последнего способствовала небезупречная с литературной точки зрения драматическая обработка романа «Преступление и наказание», выполненная в 1890 году в сотрудничестве с Эрнстом Коппелем и получившая известность под названием «Раскольников». Историко-литературные труды Цабеля, посвященные творчеству русских писателей, частично переведены на русский язык.

Институциональные посредники: журналы, издательства, наука о литературе

Несмотря на то что некоторые консервативные историки русской литературы конца XIX века, как, например, Иоганн-Якоб Гонеггер («Русская литература и культура», «Russische Literatur und Kultur», 1880), отказывали русской литературе в самостоятельности, после 1880 года произведения крупнейших русских писателей входят в литературный канон. Так, в декабрьском номере журнала «Кунстварт» («Der Kunstwart») за 1900 год читателям рекомендуют к обязательному прочтению переводы таких произведений, как «Евгений Онегин» Пушкина, «Герой нашего времени» Лермонтова, «Ревизор» и «Мертвые души» Гоголя, «Отцы и дети» и «Новь», а также повести и рассказы Тургенева, «Записки из мертвого дома» и «Преступление и наказание» (в переводе – «Раскольников») Достоевского и, наконец, «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение» Толстого. По несколько месяцев подряд в литературных колонках немецких газет и журналов печатаются по главам русские романы. Ни одно из немецких издательств не может позволить себе не печатать русских – как отдельные их произведения, так и многотомные издания (например, Лермонтова, Пушкина, Тургенева). Читатель вновь открывает для себя Гоголя, начиная с 1885 года растет интерес к Достоевскому и особенно к Толстому, во многом благодаря первому немецкому изданию «Войны и мира» и «Анны Карениной».

Всплеск интереса обусловлен не столько эстетическим и художественным факторами, сколько проблематикой произведений. На фоне складывающегося в Берлине и Мюнхене натурализма немецкие читатели были захвачены тонким психологическим описанием личности героев, детально прорисованными картинами природы и окружения персонажей, глубоким критическим разбором социальных проблем общества. Уловив эти тенденции, немецкие издательства сосредоточились на русской прозе. Из драматических произведений внимание аудитории привлекла только крестьянская драма Толстого «Власть тьмы». Ее перевод на немецкий язык в 1887 году и появление в репертуаре театров, особенно постановка на берлинской «Свободной сцене» 26 января 1890 года, вызвала оживленные дискуссии. Одним из самых известных откликов явилась рецензия Теодора Фонтане от 27 января 1890 года в газете «Vossische Zeitung», где автор называет пьесу Толстого лучшим и ярчайшим произведением современного реалистического искусства. Важная причина повышенного интереса к прозе русского реализма заключалась в том, что она служила источником информации о соседней, но малознакомой стране. Особенно это касается романов, авторы которых затрагивали актуальные для того времени темы, такие как нигилизм или эмансипация женщин, например «Отцы и дети» (1862), «Дым» (1867) или «Новь» (1877) Тургенева или «Анна Каренина» (1878) Толстого. Роман «Новь» сразу после его выхода в 1877 году был четыре раза переведен на немецкий язык, также четырежды переиздавалось с 1877 по 1886 год его дешевое издание, выпущенное берлинским издательством Отто Янке. Еще больше были востребованы «Преступление и наказание» Достоевского и «Крейцерова соната» Толстого. Впервые переведенная на немецкий язык в 1890 году повесть Толстого шесть раз переиздавалась в течение того же года, вышла в десяти разных издательствах и вызвала бурную дискуссию в обществе. Таким образом, определяющим для первого важного этапа восприятия русской литературы стал интерес к ее материалу и тематике.

Литературная критика все чаще задается вопросом, почему определенные социально-политические темы, волнующие немецкое общество, так полно и сильно раскрываются именно в произведениях русской литературы. Подобные размышления заставляют чаще писать о литературе и культуре «восточного соседа». В культурном сознании немцев постепенно возникает целостное представление о русской литературе. Читатель не просто знает отдельных авторов, а стремится увидеть и понять ту проблематику, которая отразилась в их произведениях. Уже к концу 1880-х годов ученые и критики констатируют «невероятно живой литературно-исторический интерес к России», высказывая, однако, недовольство в связи перенасыщенностью немецкого книжного рынка переводами русских авторов. Об этом пишут, в частности, Эрвин Бауэр в работе «Натурализм, нигилизм, идеализм в русской поэзии» («Naturalismus, Nihilismus, Idealismus in der russischen Dichtung»), где он высказывает спорный тезис о нигилистическом характере всей русской поэзии в целом, и Фридрих В. Дитерт, чей текст для журнала «Monatsbl?tter f?r deutsche Literatur» (1902/1903) выходит под заголовком «Русский культ в немецкой литературе» («Der Russenkultus in der deutschen Literatur»). Одна за другой выходят из печати все более полные антологии русской литературы и ее истории, например переведенная на немецкий язык в 1880–1884 годах «История славянских литератур» Александра Пыпина и Владимира Спасовича, очень информативное и высоко оцененное современниками трехтомное издание Александра фон Рейнгольдта «История русской литературы от ее истоков до новейшего времени» («Geschichte der russischen Literatur von ihren Anf?ngen bis auf die neueste Zeit», 1885/1886), «Очерки литературной России» («Literarische Streifz?ge durch Ru?land», 1885), «Образы русской литературы» («Russische Literaturbilder», 1899) и «Образы русской культуры» («Russische Kulturbilder», 1907) Цабеля, «История русской литературы» («Geschichte der russischen Literatur», 1882) Карла Галлера, социально-исторически ориентированная «История русской литературы» («Geschichte der russischen Literatur», 1902) Георга Полонского, «Историческая хрестоматия русской литературы от ее истоков до новейшего времени» («Historische Chrestomathie der russischen Literatur von ihren Anf?ngen bis auf die neueste Zeit», 1891) Соломона Манделькерна. Некоторые из названных выше историков литературы одновременно являлись литературными критиками; так, например, имевший немецкие и русские корни Александр фон Рейнгольдт опубликовал множество статей о Гоголе, Гончарове, Тургеневе, Толстом и Достоевском. Самое позднее к концу 1890-х годов близкие социал-демократическим взглядам издания, такие как «Vorw?rts», «Sozialistische Monatshefte», «Die neue Zeit», также начинают распространять русскую литературу, перепечатывая ее переводы и публикуя рецензии на книги.

В этой связи необходимо упомянуть также важный немецко-российский книжный проект: в 1890–1907 годах был создан словарь Брокгауза и Эфрона, более информативная переработка старого словаря Брокгауза.

4.3. Рецепция творчества Толстого и Достоевского

С середины 1880-х годов в центр внимания немецкоязычной аудитории выдвигаются произведения Достоевского и Толстого; они сохраняют лидирующие позиции и в ХХ веке, особенно в связи с постановкой вопроса о соотношении эстетики и этики в эпоху «трансцендентной бесприютности» (Лукач) и опытов смыслополагания средствами литературы. После смерти Тургенева в 1883 году наблюдается новый всплеск интереса к его творчеству, однако вскоре его произведения отходят на второй план. Его место занимают два писателя, не так сильно ориентированные на Запад и потому воспринятые значительной частью немецкой читательской аудитории как воплощение России, ее грозного и завораживающего своеобразия. На новом художественном языке они говорят немцам именно о тех социально-политических проблемах, которые будоражат и немецкое общество: о кризисе и утрате традиционных ценностей, об отношении религии и науки, о психологических конфликтах, эмансипации женщин, классовых противоречиях. И Толстой, и Достоевский завораживали воображение читателей утопическими проектами, основанными на христианских ценностях и обещавшими разрешение общественных, религиозных, национальных противоречий. Социальное учение Толстого воспринимается в единстве с идеей «всечеловечности», о которой пишет в знаменитой юбилейной речи о Пушкине Достоевский (она была произнесена 8 июня 1880 года и вскоре напечатана в «Дневнике писателя»).

Уже на данном этапе восприятия русской литературы проявляется специфически немецкая тенденция к присвоению Толстого и Достоевского, то есть к переосмыслению их творчества в своем национальном контексте, которое отражается на формировании психологических, мировоззренческих и историко-философских концепций и вплоть до сегодняшнего дня порождает в сознании читателей очень разные интерпретации произведений и образы авторов. При этом постоянно проявляется двойственность их оценки – как художников, вызывающих восхищение, и как идеологов, подлежащих опровержению. Произведениями Толстого и Достоевского особенно увлекается молодежь, вероятно потому, что они заполняют духовные лакуны, дают ответы на волнующие ее экзистенциальные, социальные и эстетические вопросы, которые немецкоязычная литература позднего реализма, натурализма и импрессионизма либо полностью игнорирует, либо упоминает лишь вскользь. Под вопрос ставится жизнь Европы, переживающей политический и идеологический кризис, изжившие себя формы семейных отношений, подвергнутые критике в таких романах Достоевского, как «Подросток» и «Братья Карамазовы», целостность личности, разрываемой внутренними конфликтами и отчаянно ищущей смысла жизни (например, Левин в «Анне Карениной» Толстого или братья Карамазовы в одноименном романе Достоевского). Казалось, что ответы на эти вопросы могут дать литературные герои, которых Георг Лукач называет в 1916 году «воплощениями идеального человека», такие как Платон Каратаев или князь Мышкин. Именно сочетание социальной критики, беспощадного самовопрошания, поисков смысла жизни и исключительного литературного мастерства на десятилетия сделало Толстого и Достоевского самыми читаемыми русскими авторами в немецкоязычном литературном пространстве. Трудно назвать немецкого писателя конца XIX – начала XX века, который бы не обращался к русской литературе. Автобиографические свидетельства таких разных авторов, как Герман Гессе, Стефан Цвейг, Роберт Музиль, Анна Зегерс, Альфред Дёблин, Генрих Бёлль, Ингеборг Бахман, Хорст Бинек или Криста Вольф, говорят о страстном увлечении ею, о стремлении к самоотождествлению с ее героями. В отличие от многочисленных публикаций философской, теологической, психологической и социологической направленности, писателей интересует не только личность Толстого и Достоевского, но и их литературное мастерство. Оно привлекает их современными приемами развертывания повествования, как, например, прием остранения в «Войне и мире» или «Холстомере» Толстого, как включение Достоевским в роман «Братья Карамазовы» фактологического материала, сближающее философский роман с детективным жанром, как аналитическая композиция и полифоническая структура повествования. Молодым немецким писателям импонирует инновативная техника несобственно-прямой речи и потока сознания, stream of consciousness, например в повести Достоевского «Кроткая». Они чувствовали, что Толстой и Достоевский выходят за рамки литературного реализма XIX века, подготовляют поэтику классического модерна. Подобных духовных и творческих решений немецкая литература конца XIX века предложить явно не могла. Косвенно об этом свидетельствует отсутствие интереса к ней со стороны Толстого и Достоевского. В то время как Тургенев, хотя и сдержанно (как, например, в случае с Т. Штормом), все же вступал в контакты с немецкими коллегами по цеху, Достоевский и Толстой во время своих путешествий по Германии с ними почти не встречались. Толстой ценил лишь творчество Бертольда Ауэрбаха, создавшего образы крестьянской жизни и не чуждого пафосу воспитания народа. Такое поведение говорит о растущем самосознании русских писателей, которым мало что могла предложить современная немецкая литература конца XIX века.

Достоевский

Достоевский был переведен на немецкий язык уже в 1846 году; фрагменты его первого романа «Бедные люди» и перевод «Записок из мертвого дома» поначалу остались незамеченными; из первого немецкого издания Достоевского 1846 года было продано всего 150 экземпляров. Одним из первых переводчиков и критиков творчества писателя был упоминавшийся выше Вильгельм Вольфсон. Сдержанность по отношению к Достоевскому немецкая читательская аудитория проявляла до начала 1880-х годов; даже открывший новую эру перевод «Преступления и наказания» Вильгельма Генкеля не смог завоевать книжный рынок Германии. Лишь после смерти Достоевского в 1881 году, вызвавшей большой отклик в прессе, и впечатляющей церемонии похорон писателя, на которой присутствовало около 40 000 человек, интерес к нему и его произведениям в немецкоязычных странах начинает стремительно расти, им увлекаются как философы, в том числе Ницше (Dudkin/Asadovskij 1973: 678 ?.; Meyer 2000), так и многие писатели, особенно представители активно формирующегося в тот период немецкого натурализма. Между 1882 и 1890 годами в свет выходят немецкие переводы почти всех его произведений, нередко под разными названиями, например роман «Подросток» («Der J?ngling») выходит с заголовками «Junger Nachwuchs» (1886), «Ein Werdender» (1905) и «Ein Halbw?chsling» (1909). В отдельных случаях переведенные фрагменты произведений получают самостоятельное название, как это произошло с главами 34 и 35 «Идиота», озаглавленными переводчиком «Aufzeichnungen eines Schwinds?chtigen» (досл. «Записки чахоточного») (1891). В центре широкой и многоплановой дискуссии оказываются три крупных романа: «Преступление и наказание», «Идиот» и «Братья Карамазовы». Несмотря на то, что роман «Бесы» часто называют антиподом «Идиота», он столь живого интереса не вызывает, что связано не в последнюю очередь с его полемическим характером и интерпретацией в нем специфически российских проблем.

В центре внимания оказывается «Раскольников» – переведенный Вильгельмом Генкелем в 1882 году роман «Преступление и наказание»; в период с 1882 по 1894 год он выдержал семь изданий. Перевод Генкеля и банальная, однако очень успешная постановка романа на немецкой сцене Цабелем и Коппелем (Dudkin 1978: 183 f.) стали важными событиями на пути к славе Достоевского в немецкоязычных странах и дали простор разнообразным трактовкам его произведений.

Достоевский – самый читаемый русский писатель в немецкоязычных странах. Поколения поэтов и писателей, как пишет Хорст Бинек во вступительной статье к изданной им антологии «Достоевский для всех» («Dostojewski f?r alle», 1981), вдохновляли, сбивали с толку и тревожили не только его персонажи, но и «дикая и варварская» проза (де Вогюэ) русского писателя. Георг Брандес использует в этой связи прилагательное «скифская», которое служит здесь, в противоположность более ранней имагологической аргументации, не для создания стереотипного образа России, а для характеристики литературного стиля автора. Произведения этого русского писателя стали, особенно для молодого поколения, абсолютно новым опытом восприятия разрыва между «своим» и «чужим». Завораживала не столько иная культурная и литературная традиция, сколько предпринятый Достоевским радикальный опыт деконструкции субъекта, отрицания его власти над самим собой, о которой свидетельствуют противоречивый внутренний мир героев, исчезновение аукториального рассказчика, необычайно тонкий анализ процессов, происходящих в человеческом сознании, и инновационный способ их текстуализации с помощью внутреннего монолога, несобственно-прямой речи и техники «потока сознания». Ряд консервативный критиков оценили этот опыт как бесцеремонное и брутальное нарушение эстетических законов.

Достоевский открыл новый взгляд субъекта на свое «Я», на его многослойность и бездонность, на неподконтрольное разуму сосуществование противоположных желаний и мыслей, на опасное соседство во внутреннем мире добра и злом, любви и ненависти, на дьявольскую природу красоты и противоречивую сложность этического оправдания преступной личности (Раскольников в «Преступлении и наказании»). В произведениях Достоевского предугадана проблема диссоциации «Я». Несколько лет спустя эту проблему обнаруживают философы, например Эрнст Мах («Анализ ощущений и отношение физического к психическому» / «Beitr?ge zur Analyse der Emp?ndungen», 1886), и психоаналитики, например Зигмунд Фрейд, она находит воплощение в художественных текстах представителей Венского модерна Германа Бара («Я не может быть спасено» / «Das unrettbare Ich», 1904) и Артура Шницлера, у которого она ведет к переосмыслению фигуры рассказчика. На основе всего вышесказанного вырисовывается долгое время господствовавшая линия интерпретации, согласно которой произведения Достоевского и даже вся русская литература в целом рассматривались как отрицание логоцентрической картины мира и призыв к преодолению разрыва между субъектом и бытием, личностью и народом. Немецкие современники Достоевского были поражены тем мастерством, с которым он раскрывает эти темы, опираясь на изученные позднее Бахтиным принципы диалогизма и полифонии. Отсюда аффективное, доходившее до самоидентификации с автором и героями восприятие романов Достоевского. Сцены скандалов и провокаций, изображение болезни и преступлений, предельно сжатое время фабульного действия, аналитическая природа повествования, замаскированная под хаос взаимоисключающих мотивов и речевого поведения – все это захватывало читателей и требовало осмысления. Примерами осмысления могут служить произведения Томаса Манна, Георга Тракля, Кристиана Моргенштерна (в посвященном писателю стихотворении «К Достоевскому»), Гуго фон Гофмансталя и многих других уже упоминавшихся выше немецких писателей. Десятилетия спустя Генрих Манн дает в своей автобиографии («Обзор века», «Ein Zeitalter wird besichtigt», 1946) своеобразное резюме: школу Достоевского (как и Толстого) прошел целый народ – слова, свидетельствующие о впечатляющей современности произведений русского писателя, актуальности его произведений для немецкой культуры ХХ века.

Распространению текстов Достоевского с конца 1880-х годов способствовала социально-психологическая интерпретация романов и личности автора писателями и публицистами в контексте немецкого натурализма. Затем литературно-критический подход был вытеснен культурологическим, историко-философский – психологическим и теологическим, поскольку стало ясно, что проза Достоевского является не просто натуралистичным изображением сложных социальных отношений, что многогранный анализ пороговых ситуаций, содержащийся в его романах, имеет огромное идеологическое значение, формирует мировоззрение общества. Своего апогея специфически немецкое «присвоение» Достоевского достигло в первой трети ХХ века, особенно в период между 1919 и 1925 годами, когда немецкий книжный рынок буквально наводнили многочисленные переводы и публикации (Gerigk 2000). Как будет показано далее, практически все известные немецкоязычные авторы первой половины ХХ века так или иначе откликнулись на творчество Достоевского. И он сам, и его персонажи становятся героями книг, театральных спектаклей и кинофильмов, произведений музыкального и изобразительного искусства (например, гравюра Макса Бекмана «Портрет Достоевского», 1921). Кроме того, идеологические размышления на стыке религии, этики и эстетики, присутствующие в больших романах Достоевского, порождают далекие от литературы толкования, авторы которых провозглашают русского писателя идеологическим лидером немецкой «консервативной революции», превозносят его как «мистика», «мученика» и «пророка» или отвергают как «националиста-славянофила» и «антисемита». Этот пласт рецепции Достоевского был изучен, в частности, в работе Майке Шульт, собравшей и прокомментировавшей отзывы немецких теологов (Schult 2012).

Высокую оценку творчества Достоевского мы находим и в первых литературоведческих работах о нем. К ним относится прежде всего масштабный труд Нины Гофман, вышедший в 1899 году под заголовком «Ф. М. Достоевский. Биографическое исследование» («Th. M. Dostojewsky. Eine biographische Studie») и оказавший влияние на восприятие Достоевского Францем Кафкой. Монография Гофман стала предвестником необозримого потока самых разных работ, посвященных анализу и интерпретации творчества Достоевского, и поток этот не иссякает вплоть до сегодняшнего дня. Ни один другой русский писатель не имел столь решающего влияния на восприятие русской литературы в Германии.

Толстой

Что касается Толстого, то его творчество, как и творчество Достоевского, впервые было представлено немецкому читателю Вильгельмом Вольфсоном, переводчиком повести «Поликушка» (нем. название «Paul»). В начале 1870-х годов в немецкоязычных журналах печатаются малая проза писателя и отрывки из «Войны и мира». Заметный рост интереса наблюдается в последнее десятилетие XIX века. Качественные переводы уже упомянутых нами Лёвенфельда, Шольца и др., общедоступные издания отдельных произведений (например, в серии «Collection Janke» одноименного издательства), издание первых, к сожалению, не всегда точных переводов больших романов «Анна Каренина» и «Война и мир» – все это стимулирует интерес к творчеству Толстого, несмотря на то что негативное изображение немцев в «Войне и мире» вызывает у читателей реакцию отторжения. Историко-литературное значение в узком смысле этого слова творчество Толстого приобретает лишь в период натурализма. 1890 год, ознаменованный бурно обсуждавшейся критиками и публикой премьерой пьесы «Власть тьмы» на «Свободной сцене», а также выходом перевода «Крейцеровой сонаты», вызвавшей большой общественный резонанс, – еще один важный этап в раннем восприятии творчества Толстого. Сопоставимый повышенный интерес к Толстому возникает затем около 1900 года, после появления романа «Воскресение», и в 1910 году, после ухода Толстого из Ясной Поляны и его смерти в доме начальника железнодорожной станции Астапово. Читателя и критиков интересует не только творчество, но и личность писателя, и обстоятельства его семейной жизни; одним из важнейших литературных примеров такого восприятия становится драма Стефана Цвейга «Бегство к Богу. Конец октября 1910. Эпилог к неоконченной драме Толстого «И свет во тьме светит»» («Die Flucht zu Gott. Ende Oktober 1910. Ein Epilog zu Leo Tolstois unvollendetem Drama «Das Licht scheinet in der Finsternis», опубликована в книге «Звездные часы человечества» / «Sternstunden der Menschheit», 1943). Увеличение тиражей литературных произведений сопровождается большим количеством статей и монографий. Наиболее значительной из них явилось исследование Рафаэля Лёвенфельда. Повышенное внимание к Толстому с начала 1880-х годов было спровоцировано также государственными и церковными запретами его произведений, написанных после его духовного кризиса. С 1881 года в России действовал запрет на публикацию практических всех его крупных произведений. Вследствие этого они выходили за рубежом, особенно часто – в немецкоязычных странах, как на русском, так и на немецком языке (Hanke 1993: 36 f.). В первую очередь это касается произведений, содержащих социальную или религиозную критику общественных институтов. Их печатают самые разные организации, часто в урезанном виде и плохом переводе. Однако и в этих условиях Толстой приобретает авторитет идеологического лидера общества. Начиная с 1890 года на Толстого ссылаются в связи с этической и религиозной критикой экономического, социального и духовного состояния германского общества при Вильгельме II, идеи писателя служат подтверждением философских, теологических и социологических суждений различной направленности – от консервативных, как в случае Фердинанда Авенариуса, до анархических, как в случае Густава Ландауэра. В этой связи необходимо упомянуть обширное исследование взглядов Толстого социологом Максом Вебером, который в трудах по этике и социологии религии, в особенности в знаменитом сочинении «Наука как призвание и профессия» («Wissenschaft als Beruf», 1917–1919), постоянно обращается к Толстому, нередко полемизируя с писателем. Владевший русским языком, Вебер планировал издать несколько больших работ о Толстом и его этике, но не реализовал свой план (Hanke 1993: 168 f.). Однако многие важные аспекты учения Вебера имеют своей предпосылкой диалог с Толстым. Таковы в первую очередь его размышлениях о соотношении этики убеждения и этики ответственности. Научные труды Толстого и в последующие годы привлекали внимание социологов, например Карла Штелина, и философов, например Освальда Шпенглера, ссылавшихся на них в связи с толкованием исторических событий, таких как Октябрьская революция. У писателей же, например Гофмансталя и Рильке, Толстой-идеолог вызывал неприятие, для них важен и значим был Толстой как художник. Хотя с начала ХХ века интерес немецкоязычной публики все заметнее смещается в сторону Достоевского, Толстого много читают и обсуждают в обществе. Наряду с полным собранием сочинений, выпущенным в издательстве Дидерикса, за первые три десятилетия ХХ века появляется множество других крупных изданий, постоянно печатаются отдельные произведения автора.

Крупные издательские проекты