Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки

Коновалец уловил нерешительность Андрейченко:

– Езжайте! Сейчас же! Ярослав скоро вернется. Жду вас здесь. Либо в сквере напротив. Хочется подышать свежим воздухом. Здесь душновато.

Андрейченко не спеша двинулся к выходу, хотя далось ему это с трудом. Не убежать – вылететь бы отсюда! Будто мощные тормоза сдерживали его. Только бы не встретиться с Барановским! Две минуты, одна… Дойти до улицы… За углом стоянка такси. Была бы там машина!

Барановский задерживался. Зал кафе опустел. Лишь два толстяка о чём-то сдержанно спорили, размахивали руками, показывали друг другу какие-то бумаги.

Евгению Михайловичу не сиделось. Достав из кармашка жилетки новые часы, повертел их в руках, приложил к уху. Послушав ход, внимательно оглядел корпус, открыл крышку и, прочитав фирменную надпись на циферблате, задумался. Прошёлся большим пальцем по гравировке, задержал взгляд на царском гербе и монограмме, сквозь которую проглядывало его искажённое, как в кривом зеркале, отражение. Усмехнулся и сунул часы обратно в кармашек жилетки. Решительно поднявшись, направился к выходу. Официанту, поклонившемуся ему, объяснил на немецком, сопровождаемом жестами, что скоро вернётся. Если его будут искать, он в скверике.

Оказавшись на улице, Коновалец огляделся по сторонам, полагая, что Барановскому пора бы появиться. Но того видно не было. Постояв в раздумье, направился в сквер. У входа снова обернулся – Барановский не появлялся.

Заложив руки за спину, Коновалец прошёл в сквер и сразу же свернул в боковую аллею. Солнце ласково пригревало, зеленеющие кусты, тянувшиеся по обе стороны дорожки, издавали резкий аромат, напоминавший запах в храме в пасхальную ночь. Благоухало терпким ароматом ладана. Стояла мёртвая, как на кладбище, глухая тишина.

Провидник Центрального провода ОУН шагал не спеша. С наслаждением, вдыхая весенний аромат ожившей зелени, обдумывал своё выступление на предстоящем совещании. Вырисовывалась обнадёживающая перспектива. Мечте всей его жизни и посвящённой ей борьбе предстояло воплотиться в реальность. Как никогда прежде, она отчётливо виделась, становилась осязаемой и… Досмотреть её Коновалец не успел. Что-то оглушительно грохнуло, в глазах помутилось, и он поплыл в бездну.

Евгений Михайлович Коновалец молча рухнул на ухоженную дорожку сквера, слегка подёрнутого синим дымком.

Задуманная высшим эшелоном НКВД и стоявшим над ней вдохновителем операция «Ходики» завершилась. Воинствующая националистическая сила, которой в германском Генштабе предназначалась роль «пятой колонны» в СССР, лишилась своего верховодителя, провидника, вождя.

Издали трудно было различить, что произошло в сквере. На боковой аллее рассеивался дымок. Немногочисленные прохожие, до которых донёсся хлопок приглушённого взрыва, приостановились, недоумённо переглядываясь. Никто не понял, что случилось. Кто-то всё же побежал туда, где ещё угадывался улетучившийся дымок. За ними другие прохожие. Примчался полицейский. Прикатила с колокольным звоном карета «скорой помощи». Появилась и машина полиции.

Над неподвижно лежавшим человеком склонились люди в белых халатах, полицейские, цивильные. Стали выяснять у прохожих, что они видели. Неизвестного мужчину уложили на носилки. Зеваки шарахнулись, увидев на дорожке лужицу крови.

Куранты на башне прозрачным перезвоном отбивали уходящее время. В унисон с ними с шумным колокольным звоном отъезжала карета с красным крестом. Покидавшие сквер роттердамцы так ничего и не поняли. Кто-то невзначай бросил:

– Сумасшедший… Подорвал себя! Надоело ему хорошо жить. Куча разных купюр при нём оказалась.

Вряд ли кто-либо, включая и полицейских экспертов, догадывался, что смерть незнакомца – результат действия драгоценного «подарка», созданного искусными российскими мастерами. Отнюдь не дореволюционными. Собственно, и сам «сувенир» не имел ничего общего ни с фирмой «Павел Буре», ни с высокой пробой на его корпусе, от которого ничего не осталось.

Следует отдать должное специалистам из особого ведомства, сумевшим создать филигранный, ювелирный предмет. Справедливости ради, отдадим должное и главному опекуну этого ведомства… А слава кому? Исполнителю? Его руководителям?

Нелегалы не остались без внимания, как и их непосредственные начальники. Однако никто из тех, кто ещё уцелел и работал, не обольщался. Работали и ждали; ждали и работали, надеясь: авось пронесёт. Андрейченко в том числе.

В роттердамский аэропорт Ваалхавен ринулись полицейские, сыщики оседлали вокзал, станции автобусных концессий, транспортные артерии. Подозрительных лиц задерживали, проверяли документы, подвергали обыску, извинившись, отпускали.

По настоянию Барановского, прибывшего в кафе «Ньюве-Маас» с большим опозданием, полицейские бросились в аванпорт Хук-ван-Холланд, где стояли советские грузовые суда. Представители властей проверяли экипажи, спускались в трюмы, поднимались на палубы, обыскивали каюты и кубрики, рыскали в машинных отделениях, просматривали отсеки, камбузы, мастерские, переворачивали всё вверх дном. Безрезультатно.

В роттердамской больнице тем временем Евгений Коновалец, слывший на протяжении двух десятилетий непревзойденным организатором покушений и убийств, диверсий и поджогов, стоивших жизни многим сотням людей, не приходя в сознание, расстался с грешной жизнью, не сумев рассказать о причине ухода в мир иной.

В официальном заявлении полиции Роттердама значилось: погибший имел при себе литовский паспорт на имя Иосифа Новака, чековую книжку со счётом в местном Национальном банке, приличную сумму голландских гульденов и немецких марок наличными, а также пистолет «парабеллум» германского производства с тиснённым на рукоятке орлом со свастикой, двумя запасными обоймами с разрывными патронами «дум-дум».

Сообщалось, что причина гибели полицией не установлена. Выдвигались различные версии: преднамеренное покушение, приведшее к печальному исходу, самоубийство…

Германский нацизм в союзе с итальянским фашизмом и милитаристской Японией образовал ось Рим-Берлин-Токио. В результате кровавых террористических акций в Марселе погибли король Югославии Александр и министр иностранных дел Франции Барту, а также премьер Румынии Дука. Тайные замыслы лидеров ряда европейских стран способствовали подготовке Германией войны против красной России. Всё это требовало обезвреживания партнёров нацистов, в том числе руководителя ОУН Коновальца, который как бы цементировал свою экстремистскую группировку.

После гибели Коновальца в ОУН началась ожесточённая внутрипартийная борьба, ярко характеризующая нравы этой организации и претендентов на главенство в ней. Она привела к расколу на три части: одну возглавил Андрей Мельник; вторую – Степан Бандера, сидевший в это время в польской тюрьме; третью – Николай Лебедь, тоже отбывавший наказание за диверсионно-террористическую подрывную работу. И началась подлинная охота за сторонниками бывшего провидника Центрального провода ОУН, бежавшими в разные страны Европы, Азии, Америки. Их находили и безжалостно истребляли.

Особой жестокостью отличался Степан Бандера. По его приказу приверженцев шурина Коновальца, подвергали традиционной в ОУН казни – секирой.

Бандера и Коновалец были женаты на сестрах – дочерях известного во Львове банкира Федака, сын которого выстрелом в упор ранил львовского воеводу Грабовского, сопровождавшего в поездке главу Польского государства маршала Пилсудского.

Руководителям НКВД ничего другого не оставалось, как с удовлетворением наблюдать за братоубийственной бойней националистов за лидерство.

Вопреки стараниям тайных служб ряда заинтересованных стран, никто так и не смог установить участников ликвидации главаря ОУН.

Гадали, по чьему указанию проведена акция: Берлина? Варшавы? Москвы? Лондона? Парижа?

Нацисты отвергали свою причастность, ссылаясь на междоусобицу внутри ОУН. Кивали на Варшаву – дескать, дефензива действовала в данном вопросе заодно с Москвой. Немцам было выгодно обвинять поляков, поскольку в германском Генштабе уже полным ходом разрабатывался план разгрома Польши.

Англичане и французы, наоборот, кивали на абвер, которому бывший провидник ОУН, хотя они и сотрудничали, изрядно осточертел бесконечным попрошайничеством, в результате чего терял авторитет у молодёжи своей организации. Нацистов раздражало, что Коновалец обязал своих приверженцев величать его «фюрером» или «вождём украинцев». Даже на панихиде по Коновальцу было заметно недовольство нацистов, когда один из приближённых провидника – немец из Галиции, заливаясь слезами, причитал: «Майн фюрер… О, майн фюрер!»

Начальник абвера адмирал Канарис приказал провести тщательное расследование обстоятельств гибели главы ОУН. Образовали специальную комиссию. Некоторое время спустя она установила, что к убийству Коновальца причастно… гестапо! Оказалось, что там давно было заведено досье на провидника, с тех пор как стали известны факты, свидетельствующие о его заигрывании с французским Вторым бюро и британским Интеллидженс сервис. Тогда же гестапо подготовило вариант физического устранения Коновальца. Аналогичный план его ликвидации вынашивала и французская контрразведка, располагавшая доказательствами антифранцузской деятельности ОУН.

Абверовцы, естественно, прикусили язык. Официально же комиссия выставила туманную версию о причастности поляков как наиболее вероятных организаторов покушения на бывшего лидера ОУН.

Таким образом, операция в Роттердаме не оставила ни вещественных доказательств, ни улик, ни свидетелей. Догадок, версий, слухов уйма и, как всегда в подобных случаях, самых неожиданных, сенсационных, невероятно противоречивых и тенденциозных. Однако ни исполнитель акции, ни страна, по заданию которой она осуществлена, установлены не были.

Факт остаётся фактом: для того чтобы акцию исполнить так, как она была исполнена, требовались нечеловеческие усилия на протяжении длительного времени, огромное напряжение нервов, выдержка и терпение, расчётливость в выборе подходящего места и момента. И немного везения. О верности долгу, исполнителя и говорить не приходится. Долг свой он выполнил, как солдат.

Кто-то заметил однажды: «Назовите мне ваши средства, и я скажу, благородна ли цель». Справедливо, не так ли? Но лишь для времени, о котором пока можно только мечтать. Говорить же об этом применительно к обстановке тех лет, очевидно, наивно и неправильно. Всё существует в контексте времени и может быть верно оценено лишь с его учётом.

Глава 16

Тем временем Андрейченко возвращался в Москву окольными путями и под другим именем. Маршрут длинный, утомительный. Но в определённой мере безопасный. Сюрпризы, разумеется, не исключались. Шум вокруг покушения в Роттердаме был поднят большой. Его эхо отдавалось в разных концах Европы и за её пределами. Полицейские, жандармские посты, сыщики, оуновцы рыскали в поисках следов повсюду. Особое внимание уделялось границам. Проинструктированы таможенники, железнодорожные проводники, диспетчеры автобусных концессий, портовые и авиаслужащие…

В всём этом проглядывал почерк Ярослава Барановского. Только он знал, что провиднику предстояла встреча с Андрейченко и что она, очевидно, состоялась. Показания официанта кафе о человеке, сидевшем за одним столиком с жертвой, были расплывчаты, противоречивы, не совпадали с внешностью предполагаемого убийцы. Единственное, что бросало тень на Андрейченко, – его исчезновение. Больше ничего.

Судоплатов дома, на прежней работе в ИНО. Выполненное задание имело неожиданно громкий результат: в закордонной националистической организации оказалось гораздо больше мин замедленного действия, чем предполагали высшие руководители НКВД и сам генсек ВКП(б). Как обычно в подобных случаях, он молчал. Словно не он был инициатором осуществлённой акции. Одни довольствовались этим, другие – ёжились и гадали.

Тем временем в стане оуновцев мины продолжали взрываться с колоссальным поражающим эффектом. В националистическом движении начался разброд. И не только в верхах, но и среди рядовых его членов. Подозрительность превратилась в эпидемию мстительности, перешагнула все мыслимые границы.

Неприязнь, зачастую и ненависть, которые испытывали друг к другу различные группировки и отдельные националисты, свидетельствовали о их крайне низком интеллекте, отсутствии элементарной культуры, обыкновенной человечности. Жестокость проявлялась в открытую и, проникая всё глубже в движение, разъедала его изнутри.

В ОУН разгорелся всеобъемлющий пожар. Германский абвер выступил в роли пожарного. В зависимости от интересов к конкретным вопросам, лил в бушевавшие страсти то воду, а то и масло. Одним оуновским заправилам выплачивал «страховые», других отстранял, а наиболее строптивых лишал жизни.

В ИНО и других подразделениях НКВД внимательно следили за развитием событий в ОУН и вокруг неё. На данном этапе цель достигнута. Обнадёживающе выглядела и перспектива. Националистическое подполье, по существу, блокировано, отдушины перекрыты, а уцелевшие блуждающие «самостийцы» сновали, как бездомные дворняги с поджатыми хвостами, на каждом шагу шарахаясь от страха оказаться на аркане НКВД. В определённой мере такого положения удавалось добиться благодаря Андрейченко и его людям. Но основа всего достигнутого была заложена ещё Шпигельгласом в бытность его заместителем начальника ИНО НКВД СССР. Его вклад в ослабление позиций ОУН – как за рубежом, так и внутри страны – неоценим.

Быть может, потому попытку приобщить к его «делу» Судоплатова оставили без последствий. Ушло в тайный архив и подготовленное ранее решение партбюро ИНО НКВД об его исключении из партии.

О деле почти двухлетней давности никто в наркомате и не вспоминал. По крайней мере, вслух. Хотя об операции «Ходики» и участии в ней Павла Анатольевича знал лишь ограниченный круг руководящих работников ИНО НКВД, не исключено, что кое-кто из его сослуживцев догадывался о причине, позволившей ему чудодейственным образом выйти сухим из собственной крови.

За время отсутствия Судоплатова (Андрейченко) в Москве маховик репрессий простых граждан и сотрудников НКВД продолжал раскручиваться, набирая силу. Его кровавые обороты болезненно воспринимались старыми работниками грозного ведомства.

Судоплатов знал, что ряд сотрудников за неведомые им самим проступки находятся под следствием, другие отбывают сроки наказания либо уже лишены жизни. Ужас состоял в том, что этому не было видно конца!

Судоплатов с грустью отмечал: за время его отсутствия дела на Родине пошли далеко не в лучшую сторону. С душевной болью принялся он за составление отчётной записки. Её выводы должны были способствовать улучшению практической деятельности органов внутренних дел в разоблачении национализма, повышении эффективности контрразведки, обеспечении надёжности государственных границ, упрочении боеспособности Красной Армии, безопасности страны в целом.

Уделяя этим вопросам многие страницы, всячески старался, чтобы между строк прочитывалась его обеспокоенность за безвинно страдающих людей, преданных партии и социалистической Отчизне.