Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки

Не добившись ответа несчастного, который не мог произнести ни слова, был вынужден прекратить допрос. Временно.

Спустя двое суток Серебрянского снова приволокли на допрос. На этот раз сразу в сопровождении фельдшера.

– Чьё выполнял задание по дискредитации политики Советского государства? Конкретно!? Как в твоей группе величали хозяев? Отвечай, эсеровская образина!

Серебрянский молчал.

– Я спрашиваю: кто? Второе бюро? Или разом англичане и французы? – Выходил из себя следователь и замахивался палкой. – Говори, слышь!? Хуже будет! – И набрав телефонный номер, приказал: Давайте! Сейчас же!

Появились помощники. Двое. Стажёры. Будущие следователи. И сразу приступили к «исполнению обязанностей»: прижав заключённого к стулу, с такой силой сдавили ему плечи и скрутили за спину руки, что он начал задыхаться. А следователь, ехидно ухмыляясь, пустил в ход кулаки. Будто взбивал подушку.

Стали палкой лупить по пяткам. Казалось, сейчас вылетят из черепа мозги. Подследственный, до сих пор молчавший, закричал от невыносимой боли. И тут же утих, повалился на пол.

Жертву облили водой. Попытались приподнять, снова усадить на стул. Подследственный был без сознания. Так и оставили его на полу. Следователь и стажёры пошли отмывать кровь с рук. Вернулись с графином воды. Побрызгали несчастному в лицо, вылили воду на голову и отошли, созерцая на расстоянии стонущую на полу жертву. Вскоре следователь махнул рукой, крепко выругался и отпустил помощников.

Заключённый лежал, как мешок, из-под которого вытекала на пол густая красная жижа. Следователь зло скрипнул зубами. Достал папиросу, закурил. Взглянув на часы, решительно сел за стол, принялся фиксировать «достигнутое» в протоколе допроса.

Обвиняемому вменялось в вину сознательное преувеличение уровня технической оснащенности армий ряда буржуазных стран, в частности, германского вермахта. Это квалифицировалось, как стремление принизить мощь Красной Армии, дискредитировать ее военачальников, вплоть до самого… Имя, естественно, не упоминалось.

Нагромождённые обвинения ни на йоту не отступали от шаблона, которым оперировали следователи, руководимые Абакумовым. Ничего нового. Хотя фальсификаторы лезли из кожи вон, стараясь приплести к обвинению нечто сногсшибательное.

Часть третья

Глава 1

Судьба Юрия Котельникова складывалась несколько необычно. Родился он в небольшом городке Болграде Измаильского уезда Бессарабии, входившей в состав королевской Румынии.

Среднее образование получил там же в начальной румынской школе имени Штефана Великого, затем в лицее короля Карла II, попутно увлекался авиамоделизмом. Когда было образовано военизированное подразделение «черчеташы» – наподобие бойскаутского общества, Юрий вступил в него одним из первых.

Но для этого требовалась соответствующая экипировка: широкополая панама с ремешком у подбородка, блуза с накладными карманами и короткие штаны, бутсы на утолщенной подошве и гетры почти под самое колено. Чтобы приобрести всё это, пришлось месяца два с лишним поработать с рассвета и до темна на уборке урожая в расположенном неподалеку немецком селе Александрфельд.

Спал под открытым небом у скирды соломы, зато хозяева кормили отменно! И сами тоже трудились так, что подёнщику этот пример запомнился на всю жизнь.

Задолго до рассвета он просыпался от шума вёдер, бутылей, бидонов. Это молодые немки уже принимались доить коров, а сыновья в это время уводили лошадей на водопой. Пожилая, но крепкая хозяйка при свете большой переносной керосиновой лампы уже хлопотала вовсю у печи, откуда доносились вкусные запахи жареного – вареного.

Завтрак состоял из половины срезанного вкруговую огромного ароматного ломтя хлеба домашней выпечки и здоровенной кружки парного молока. Начинался трудовой день. Подёнщик вращал молотилку со скошенным урожаем зерновых, вместе с напарником насыпал в мешки ячмень, овёс, кукурузу. Обед был скромный – мясной суп и очень сладкий компот из прошлогодних сухофруктов. Зато ужином наедался досыта, что называется, от пуза! Особенно нравилась домашняя колбаса. Иногда гусиная с душистым чёрным перцем. Редчайшая вкуснятина, которую прежде гимназисту не только не доводилось есть, но даже видеть. Денежки, как и остальным двум подёнщикам, только после окончания работы.

Своей старательностью Юрий пришёлся по душе немецким хозяевам. К тому же он – гимназист и, стало быть, образованный. На удивление они еле-еле умели и читать, и писать, не знали обыкновенной арифметики и часто ошибались, подсчитывая вес мешков с зерном.

Румынским языком почти не владели. Русский, куда ни шло, можно понять, унаследовали от родителей, живших в Бессарабии, когда она входила в состав Российской империи. Хозяева-немцы были неразговорчивы, в меру строги и требовательны. Исключительно пунктуальны. Доброжелательны, но, как правило, после завершения дневных работ и наступления сумерек. Тогда и звали к ужину.

Гимназиста Юрия хозяева оставили и после уборки урожая. Он понадобился им для подсчёта подготовленных на продажу мешков с овсом по 75, ячменём по 80, кукурузой по 85 килограммов. И, главное, во время продажи с учётом разницы в ценах. К тому же скупщики зерна жульничали при взвешивании мешков, особенно при расчётах. А хозяева не могли обнаружить их мошенничества. Домой они отправили своего «учёного» подёнщика на попутной повозке, ехавшей в Болград. Порадовали гостинцами – продуктами.

– Какие хорошие эти немцы! – Прослезилась Юрина мать. – Раньше слыхала. Но чтоб настолько, да ещё даром! Выходит, добрые у них сердца, потому и даёт им Господь.

Почти все заработанные деньги ушли на черчеташскую экипировку. Юру назначили старшим группы и выдали ему свисток, взамен кортика большой нож в чехле, куцеватый голубой аксельбант, сапёрную лопатку в чехле и записную книжку с карандашом. Обещанный старшим когорты широкий кожаный ремень с портупеей и ранец для предстоящих походов пришлось докупать самому.

Гордости у принятого в бойскауты не было предела! Увидев его в черчеташской форме, мать заулыбалась сквозь слёзы, но не столько от радости, сколько от грустных размышлений. С самого начала она пыталась отговорить сына от этакой затеи. Доказывала её никчёмность, настаивала, умоляла… Не помогло.

…По рассказам матери, Юрий родился на рассвете 30 декабря 1921 года. В первые дни 1922-го крутила снежная буря. Стемнело, как глубокой ночью. Зарегистрировали новорождённого 3 марта. По новому стилю – 17 марта.

Всего за четыре года до его «пришествия» Бессарабия была отторгнута от Российской империи. 18 января 1918 года румынский монарх Фердинанд Первый, воспользовавшись царившей неразберихой при установлении там Советской власти, втихаря ввёл войска в Бессарабию и тем самым присоединил к королевству плодородный и значительный кусок земли, правда, населённой не очень покорными народами, не желавшими мириться с оккупацией. В городах Бессарабии продолжала преобладать русская речь, несмотря на запрет властей и на таблички в румынской транскрипции с требованием: «Говорите только по-румынски». Штрафовали. Не помогало. Советская же Россия никогда не признавала за Румынией отторгнутую от неё Бессарабию.

У бойскаутов Юрия привлекло пришедшееся ему по душе правило: каждый черчеташ обязан ежедневно совершать доброе дело, делать запись о нём в небольшой календарной книжице и отчитываться на общем сборе группы. Записи служили подтверждением выполненных добрых поступков. К примеру: «Понедельник, перевёл старушку через дорогу; вторник, принёс дрова из сарая в дом престарелым соседям; среда, помог старику донести с базара объёмистую корзину с покупками; в сквере уступил место на скамейке пожилой даме»…

Мечта болградского лицеиста сбылась: вскоре черчеташское «войско» отправилось в свой первый поход. Одолели за день целых сорок километров! На ночёвку остановились на окраине уездного городка Измаила, у стен крепости, некогда турецкой. О том, что в позапрошлом столетии её штурмом взяла сорокатысячная армия легендарного генералиссимуса России Александра Васильевича Суворова, никто из черчеташей и представления не имел.

Юрий же кое-что слышал, но помалкивал. Упоминание России вообще запрещалось. О том, что за этим власти следили строго, свидетельствовали переполненные тюрьмы, аресты, судебные процессы. Знавшие об этом предпочитали молчать.

К Измаильской крепости начали стекаться и группы черчеташей, прибывшие по Дунаю из румынской метрополии. К удивлению болградских лицеистов, они приветствовали друг друга жестом руки, похожим на нацистское «хайль», и звонко чеканили: «Здравья!» («Sanatate!» – рум.).

В торжественной обстановке зажгли костёр. Руководитель черчеташей из метрополии произнёс краткую речь и также приветствовал присутствовавших жестом, повторявшим нацистское приветствие. Зазвучала песня: «На нашем стяге начертано объединение» («Pe al nostru steag e scris unire!» – рум.). И вслед припев нацистского толка: «По приказу командира мы города снесём, фонари трупами неверных украсим…», который прерывался общим рифмованным выкриком: «Запомните три слова: «Гвардия идёт вперёд!» («Tineti minte trei cuvinte: «Garda merge inainte!» – рум.).

Слова песни, подобие нацистских приветствий сбили с толку болградских лицеистов и прежде всего старшего группы Юрия. Мелькнула тревожная мысль: «С кем оказался в когорте?» Понял, о какой «гвардии» идёт речь. Конечно же, о нацистской «Железной гвардии»! Делая вид, что поёт вместе со всеми, Юрий с трудом сдерживал негодование. Вдобавок пришлось участвовать в танце «Hora Unirei!»[4 - «Танец объединения» с песней, слова которой подразумевают присоединение к Румынии регионов: Трансильвании с венгерским населением; Добруджии с болгарским; Бессарабию с русскими, молдаванами, украинцами, болгарами, гагаузами, евреями, липованами, греками и другими нацменьшинствами, проживавшими на землях, недавно принадлежавших России.]. Песне, возмутившей его, казалось, не будет конца. К тому времени, когда объявили перерыв на ужин, настроение у Юрия было вконец испорчено, он нервничал, не находил себе места…

Зашуршала бумага кульков, извлечённых из ранцев. «Молодые энтузиасты патриотического движения» – мало кто из них вразумительно понимал во славу кого и чего – принялись за еду. Во время пиршества откуда-то появилась рыженькая кошечка. Заблудилась либо почувствовала запах еды. Настороженно присела поодаль. Резвые парни из метрополии поймали беззащитное животное и натёрли ему под хвостом красным турецким перчиком, острым, обжигающим. Кошка запрыгала, заметалась, пытаясь вылизать обожжённое место, корчилась уже от ожога язычка…

Страшное зрелище окончательно вывело Юрия из равновесия. Сжимались кулаки, да и весь он напрягся, как натянутая струна. А живодёры в это время покатывались со смеху. И Юрий не выдержал. Выхватив из брезентового чехла саперную лопатку, сорвался с места и уже готов был ринуться на хулиганов, но друзья удержали его, с трудом урезонили, уберегли от неизбежного скандала с непредсказуемыми последствиями. Случались у лицеиста Котельникова и прежде такие вспышки гнева. Словно неведомая сила овладевала им и влекла напролом. Остановить его в такой момент удавалось непросто. Даже друзьям, не говоря о посторонних. Нечасто, но подобное случалось.

В тот вечер, чувствуя, что ему не уснуть, Юрий вызвался дежурить по лагерю до полуночи. Однако сменщика не разбудил. Несмотря на усталость от похода, продолжал дежурить, хотя это и не входило в обязанности старшего группы. Не давали покоя продолжавшие витать в воздухе слова фашистских песен, нацистские приветствия, жалкая мордочка кошки, изуродованной живодёрами, их омерзительный хохот.

Всю ночь он не переставал корить себя за неразумное вступление в бойскаутскую когорту, совершенно чуждую его натуре. Увлечение, граничившее с преступлением перед собственной совестью.

Наступившее прозрение требовало неизбежного наказания, считал Юрий, и зримо представлял его себе: резким движением черчеташского ножа он вскрывает себе грудь, извлекает сердце и наотмашь бьёт по нему… Но и этого казалось ему мало. И он продолжал искать и искать реальное наказание себе за свою опрометчивость, непростительную наивность.

Никак не мог понять, как он принял столь необдуманное решение стать фактически фашистом. И чем больше он думал об этом, тем всё больше начинал ненавидеть себя. Не находил себе ни малейшего оправдания. Что бы он ни делал, ни задумывал, они преследовали постоянно. Проникали в плоть и кровь. Причём настолько прочно, что если разрыв с когортой вначале виделся ему простым выходом из неё, то теперь он настойчиво требовал от самого себя поступка, который красноречиво подтверждал бы, что он не остался в долгу. Как некое средство, расплата способная облегчить переживания.

Вдобавок он узнал, что «правило совершать повседневно хотя бы один добрый поступок», которым недавно так восхищался, полностью заимствовано из структуры гитлерюгенда. Дело казалось вполне хорошим, но шедшие параллельно с ним практические деяния, главное, сама цель, были абсолютно порочны.

По возвращении сына из похода мать сразу же догадалась о его разочаровании, которое его постигло.

– Это не для нас, – сказала она, обрадовавшись, что сын так скоро убедился в своем заблуждении.

Нашивки с формы Юрий спорол, полученные в когорте свисток, так называемый кортик, сапёрную лопатку, записную книжку и значок— вернул. Молча, не ответив на вопросы, ушёл. Мать поняла, что осмысление сыном своего заблуждения – результат его взросления. «Взрослеет парень, мужает», – обрадовалась она и неожиданно спросила:

– Помнишь ли, несколько лет назад к нам приехала худенькая девушка? Папина племянница Пита. Я сказала тебе, что она сильно простужена и поэтому не выходит из дома.

Возможно, в доме и заходил о ней разговор, припоминал Юрий, но он пролетел мимо его ушей, увлечённого тогда своими «великими перспективами».

– Имя Пита слышал. Но почему ты спрашиваешь?

– Недельки полторы она пробыла тогда у нас, – продолжала мать. – Ночью папа отвез её и нас с тобой на санях на вокзал. Лошадь у нас была, а сани он у кого-то одолжил.

– Поездку на санях помню. Меня тогда укутали в шаль… – вспомнил Юрий. – И как отвезли родственницу отца на вокзал. Там мы с тобой и этой девушкой долго гуляли на улице.

Мать поправила:

– Не на улице, а на перроне вокзала.