Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки

– Мы переживаем не самые лёгкие времена. Немало различных голосов, кстати, я слышу и здесь. Но меньше всего хотелось бы необоснованным подозрением вносить раздор в нашу среду. Это немедленно скажется на положении и деятельности организации. Тем самым мы только окажем услугу москалям. Но пока, как видите, руководство подполья, да и я, живы и невредимы. Осмотрительность, бесспорно, нужна во всем. Но в меру. В противном случае будем рубить сук, на котором сидим.

Барановский, слывший тугодумом, посмотрел куда-то в сторону, потом покосился на Коновальца и Чемеринскую, молча наблюдавшими за перепалкой связного подполья и главы оуновской «безпеки», стараясь, видимо, обнаружить в поведении посланца родных краев какую-либо фальшь. На протяжении всего разговора провидник не проронил ни слова.

Из всех членов Центрального провода Барановский особенно славился грубостью и непримиримостью, злопамятством. Его боялись и остерегались, многие вообще избегали попадаться ему на глаза. В его руках была сосредоточена вся сеть нелегальных связей Центрального провода с Волынью и Галицией; он по-прежнему возглавлял «безпеку» в ОУН, а также, что немаловажно, распоряжался денежными средствами для низших звеньев. Только после его одобрения назначались или снимались с постов вожаки подразделений ОУН.

Это он, Барановский, категорически потребовал от украинского подполья создания малочисленных, но обязательно независимых друг от друга и хорошо законспирированных групп. Именно из них, по его мнению, следовало отбирать наиболее способных молодых украинцев для их внедрения на службу в НКВД.

Андрейченко охотно поддержал в этом Барановского, сочтя его предложение разумным и логичным. Но тот продолжал недоброжелательно поглядывать в его сторону. Невольно Андрейченко подумал, что не зря провидник доверил Барановскому столь высокую в ОУН должность.

Барановский долго и придирчиво проверял Андрейченко, но, видимо, ничего предосудительного не обнаружил. Тем не менее продолжал относиться к нему с нескрываемым недоверием. Делал это без всякого стеснения, преднамеренно стараясь унизить не только его, но и вообще руководство подполья на Украине.

Андрейченко деликатно ставил на место доверенного провидника, подчас делал вид, будто не относит к себе его выпады, либо давал понять, что считает ниже своего достоинства дискутировать с ним.

Оставаясь наедине с самим собой, Андрейченко ещё и ещё раз критически анализировал своё поведение и каждый раз приходил к мысли, что Барановского, очевидно, не обманывает «шестое чувство». Оставаясь верен ему, тот продолжал наблюдать за связным подполья, время от времени провоцируя, устраивая ему ловушки.

На очередной встрече с Андрейченко Барановский завёл разговор о намеченной им новой программе действий, более широкой, чем прежняя, и сказал, что хотел бы узнать его мнение о ней. Андрейченко согласился, но предупредил, что будет принципиален и ни о каких снисхождениях не может быть речи. Закончив беседу, Барановский сообщил Андрейченко, что провидник назначил ему очередную встречу в Париже.

Накануне отъезда Андрейченко передали, что с ним хочет встретиться представитель ОУН в Чехословакии Емельян Гржибовский.

Предложение насторожило Андрейченко. Три с лишним года назад в Финляндии, когда он впервые нелегально перешёл границу, Гржибовский проявил к нему острое недоверие. Он предложил представителю Центрального провода в Хельсинки оставить гостя в Западной Европе, установив за ним постоянное наблюдение, и одновременно провести в подполье тщательную проверку: чем он там занимался, кто его знает лично, с кем поддерживает связь, чем проявил себя, кто из руководителей конкретно с ним работал, имел ли он ранее отношение к оуновцам, арестованным ОГПУ или НКВД.

Гржибовский тогда специально задержался в Хельсинки, предвкушая, как он сам конфиденциально доложит Центральному проводу о «добром улове». Он частенько наведывался к Андрейченко на квартиру, подолгу с ним беседовал о положении в подполье и вообще на Украине, касался причин провалов и арестов, расспрашивал о мерах предосторожности, предпринятых руководством движения.

Рассуждая на отвлечённые темы, Гржибовский вновь и вновь пытался прощупать взгляды Андрейченко, касавшиеся его оценки националистических настроений в народе, перспектив подполья. Конечно, он был не настолько глуп, чтобы рассчитывать поймать гостя на какой-либо словесной оплошности. Но надеялся уловить фальшь, которая непременно должна всплыть на поверхность, как масло на воде.

Андрейченко всё это понимал и, хотя ему не стоило больших усилий отвечать на вопросы Гржибовского, беседы с ним оставляли неприятный осадок, вселяли беспокойство, хотя его легенда и была всесторонне продумана.

Положение Андрейченко во время пребывания в Хельсинки было незавидным, оно могло закончиться провалом. Настороженное окружение, накалённая атмосфера, вдобавок неизбежное общение со злобными, мстительными, фанатично настроенными националистами, бежавшими из страны, где ими были совершены тяжкие преступления, вплоть до убийств, создавали для Андрейченко невыносимые условия совместного с ними проживания. Моментами он чувствовал, что не выдержит. Одно мало-мальски авторитетное свидетельство против него могло оказаться достаточным для немедленной расправы. Собственно, к этому и вёл дело Гржибовский.

Только благодаря тому, что в Хельсинки он случайно встретил знакомого по подполью на Украине Дмитрия Андриевского, бежавшего за границу из-за грозившего ему ареста и пользовавшегося здесь определённым влиянием, Андрейченко удалось уйти от подозрений. Это и дало ему возможность выехать в Берлин.

Дмитрий Андриевский, тогда представитель ОУН в Бельгии, работал в брюссельской ратуше архитектором, жил в достатке, вёл себя просто, но в то же время был труднодоступен, держался в стороне от радикально настроенных членов Центрального провода.

Все эти годы Андрейченко поддерживал с ним добрые отношения, бывал у него дома, где они вели долгие беседы на самые разные темы. И в первую очередь о будущем Украины, положении подпольщиков, эмигрантов, обстановке на мировой арене…

Андриевский был интересным собеседником, трезво оценивал положение в националистическом движении и в то же время оставался ярым противником Советов.

…И вот сейчас перед Андрейченко стоял тот самый Гржибовский. Но теперь от былого Гржибовского в нём мало что осталось: осунувшееся лицо, бегающие глазки, жалкий, растерянный вид… По иронии судьбы он приехал в Вену специально для того, чтобы просить Андрейченко выручить его из беды, переговорить о нём с Коновальцем.

Андрейченко в роли защитника Гржибовского – далеко не лучший выбор, но, видимо, иного не нашлось. А положение оказалось более чем серьёзным, даже опасным.

Дело заключалось в том, что во время начавшейся недавно в Польше серии процессов против одного из руководителей ОУН Степана Бандеры и его сообщников, замешанных в убийстве польского министра внутренних дел Перацкого, Гржибовский не проявил должной предусмотрительности и расторопности, что, судя по всему, грозило ему гибелью. Жил он в Праге, где представлял Организацию украинских националистов. О её существовании и деятельности чешские власти знали и относились к ней лояльно.

Но на судебном процессе всплыли факты, указывавшие на то, что нити преступления тянутся в резиденцию украинских националистов в Праге. Поляки реагировали на это обстоятельство бурно и болезненно. И чехи решили отмежеваться от оуновцев: окружили их офис в Праге, учинили обыск, изъяли секретный архив.

Поляки тотчас потребовали выдать им этот архив. И чехи были вынуждены выдать…

Заполучив оуновские документы, поляки использовали их в интересах обвинения на процессе, доказав, что Бандера причастен не только к убийству министра внутренних дел Перацкого, но и к целому ряду других диверсионно-террористических актов, направленных против Польского государства.

От Бандеры, находившегося в польской тюрьме, последовал приказ своим подельникам о незамедлительном уничтожении Гржибовского как предателя интересов украинского националистического движения.

Гржибовский заметался. Потерял покой. На протяжении многих лет он являлся одним из ведущих деятелей ОУН, считался сподвижником самого «вождя», ещё со времен Гражданской войны стоял у истоков создания Организации украинских националистов. Но вина его была очевидна, и ему, несмотря на высокое положение, предстояло принять кару, которую ещё совсем недавно по его приказу применяли в отношении других.

Встретившись с Андрейченко, Гржибовский попросил во время беседы с провидником объяснить ему, что без указания Центрального провода он не имел права вывозить из своей резиденции архив ОУН, тем паче что никогда и в мыслях не допускал нелояльности чешских властей по отношению к ОУН. Что начиная с бывшего президента Масарика и вплоть до нынешнего Бенеша, Чехословакия всегда оказывала украинским националистам моральную и финансовую поддержку. Это, кстати, соответствовало действительности.

Андрейченко пришлось извиниться: он далёк от всех этих дел и, к великому сожалению, не сможет содействовать Гржибовскому.

Встреча Андрейченко с Коновальцем состоялась в Париже на квартире члена ОУН Бойко, редактора газеты «Украинское слово». Она издавалась во Франции и распространялась в Западной Европе, США, Канаде, Австралии, Латинской Америке.

В Париже Андрейченко стало известно что, несмотря на отчаянные старания, Гржибовский доказать свою непричастность к изъятию чехами архива ОУН не смог. Его оправданий никто не принял во внимание, даже не удосужился выслушать. Гржибовскому отрубили голову…

При встрече с Коновальцем Андрейченко как бы между прочим обмолвился об этом деле, но расправа с человеком, служившем ОУН и ему лично верой и правдой на протяжении многих лет, вождя, видимо, мало тронула. Он поспешил сменить тему разговора на уточнение некоторых деталей, касавшихся активизации украинского подполья, а также мер по защите от проникновения в него агентуры НКВД.

Коновалец предложил Андрейченко познакомить его с Николаем Сциборским, назначенным неделю назад представителем ОУН во Франции. И одновременно довольно красочно рассказал историю, связанную с арестом этого самого Сциборского органами НКВД и с тем, как он обвёл их вокруг пальца.

Николай Сциборский некоторое время назад действительно был арестован НКВД за националистическую, антисоветскую деятельность, причастность к диверсионно-террористическим акциям на территории Советской Украины.

На следствии он раскаивался, называл сообщников, явки, связи, выдал материалы, документы, часть которых, как оказалось позже, были фальшивыми. Высказывая сожаление о содеянном, мотивировал свои поступки заблуждением, давлением на него руководства оуновского подполья.

Сциборский заинтересовал начальство республиканского НКВД. В нём нуждались. И это стало главным аргументом. Преступник был образован, владел несколькими иностранными языками, пользовался доверием руководителей местной оуновской организации. И в НКВД, поразмыслив, обсудив обстоятельства, решили рискнуть – привлечь агента ОУН на свою сторону.

Сциборский долго не поддавался. Тянул, темнил, канючил, разыгрывал из себя наивного, неспособного, несведущего в подобных делах. Даже заявил, что ему не справиться с такими сложными поручениями. А на него продолжали наседать, под конец пригрозили. И он сдался. Подписав согласие сотрудничать с органами НКВД, обязался не разглашать эту тайну, заверил, что будет добросовестно выполнять все поручения.

Ему поверили. Сциборский знал, что нарушение обязательств грозит наказанием. Его предупредили об этом. Более того, пригрозили: вздумает отклониться от обязательств – прощения не будет, с НКВД не шутят. А он-де молод и понимает, что жизнь даётся один раз…

Тут уж он не поскупился на заверения. И в НКВД рискнули. Выпустили. И… прогадали.

Едва оказавшись на свободе, Сциборский связался с руководителями ОУН, которых на следствии не назвал, передал им ставшие ему во время заключения известными сведения об агентуре НКВД среди националистов, рассказал о данной им подписке о сотрудничестве.

Оуновцы незамедлительно расправились с названными Сциборским. Пострадали и совершенно невинные, не имевшие никакого отношения к НКВД. Убивали даже тех, кто случайно оказывался рядом. Чтоб без свидетелей. Уничтожали, как правило, вместе с родными и близкими. Невзирая на пол и возраст.

Коновалец рассказывал всё это Андрейченко с нескрываемым удовлетворением. Связывал с проводимыми и предстоящими ОУН организационными, пропагандистскими диверсионно-террористическими акциями. Он давно не испытывал такого воодушевления.

Предложение Коновальца встретиться с Сциборским обеспокоило Андрейченко. Не исключено, что тот мог видеть его в здании НКВД, в чекистской форме. В таком случае встреча может оказаться роковой.

Андрейченко тотчас же информировал ИНО НКВД о неудавшейся вербовке Сциборского. Он знал приметы и биографию оуновца, подробности его измены, последовавших вслед за ней казней. А также идейные установки, образ жизни. Знал Андрейченко и о постановлении Особого совещания о Сциборском, пока невыполненном. Но не знал, что беглец находится во Франции, представляет ОУН в Париже.

Повинен в том был НКВД. И, естественно, кое-кто стоявший над ним, с кем чекистское ведомство не могло не согласовывать свои действия. В таких экстремальных случаях отвечали, как обычно, стрелочники.

Сотрудников Особой группы НКВД, работавших до недавнего времени во Франции, отозвали в Москву. Подавляющее большинство репрессировали.

Те из вчерашних «закордонников», кто выжил, кому «повезло», оказались заключёнными на длительные сроки в тюрьмах в условиях строгого режима. Их «вина» состояла в том, что они знали то, что должно было вместе с ними уйти в мир иной. Такова была установка НКВД, санкционированная Сталиным.

Служил чекист-нелегал честно и преданно Отечеству, рисковал каждый день жизнью, нередко погибал за кордоном, не увидев Родину, близких. В иных, более многочисленных случаях, когда совсем уж не везло, погибал как «враг народа». Без некролога, без имени, без могилы.

«Счастливчики», угодившие в крохотные тюремные камеры, большей частью погибали, не выдержав длительных и невероятно тяжких условий заключения. Для других проходил «суд» либо издавалось специальное постановление, и вынесенный им приговор – расстрел – воспринимался ими едва ли не как благо.

Глава 9