Чудо

– Из чего у вас полы сделаны? – обратился он недовольно к Клавдии Ивановне. – Из дуба, что ли? –

Ударил еще и еще…

– Не из дуба, – проворчал Павел Игнатьевич. – Видать, из мертвого дерева… Ну да… – Он потрогал пальцем лезвие. – Уже затупился…

– Ты будешь работать или нет?! – закричал на него старший лейтенант.

– Буду, – пробормотал столяр. – Только чудно мне… Топорище третьего дня затачивал, а уже – тупое.

– Вы какую-нибудь молитву знаете?.. – спросил между тем медбрат старшего лейтенанта.

Тот посмотрел на него мутным взглядом.

– Можно клятву Гиппократа прочесть, – подала тоненький голос врачиха. – А вдруг поможет?

Но не прочла, а только пообещала.

Взяв в руки долото, столяр ударил его молотком. Просунул в образовавшееся отверстие стамеску и попытался сделать первый распил. Но, может быть, от волнения сунул не совсем удачно, – металл звякнул, дернулся, как струна у скрипача, и стамеска переломилась надвое.

Павел Игнатьевич озадаченно поглядел на дело рук своих.

– Иди отсюда, – сказал ему душевно старший лейтенант.

– Она ж финская… Американка моя… – пробормотал столяр. – Это ж на века… Такого не бывает! Я ею железо резал!

– Все! Выметайся вон! – заорал милиционер и, приставив к носу кулак, прошептал: – А будешь трепаться обо всем этом – посажу!

Почесывая затылок, в полном недоумении и прострации Павел Игнатьевич вышел на мороз.

Светало. У дома на Чкаловской собралась уже небольшая толпа людей. Павел Игнатьевич вынул из кармана ватных штанов остаток огурца и смачно его сжевал.

– Чего там? – спросила у столяра какая-то баба. – Зарезали кого?

– Да так. Чудеса всякие, – уклончиво ответил столяр.

– А какие чудеса?

– А такие. Американку мою знаешь? Финскую? Ну вот. Переломилась с первого раза. А ведь железо ею пилил. А тут – по дереву. И – р-раз, пополам.

– Да разве это чудо? – не согласился с ним худой мужик с головой, замотанной шарфом.

– А тебе – мало? – разгорячился Павел Игнатьевич. – Американка… Финская! И – пополам! Каких тебе еще чудес?

И пошел на красный рассвет в свою пятиметровую клетушку, бормоча под нос:

– Американка… Финская… И – пополам!.. Каленая… финская… Р-раз, и нету!

День начался неудачно.

ФЕВРАЛЬ

1

– Тебя главный вызывает, – сказал Николаю Николаевичу Пашка Рыбников, младший редактор, который по совместительству исполнял в газете еще обязанности корректора.

Николай Николаевич оторвал мутный взгляд от старенького, латаного-перелатаного «Ундервуда», на котором набирал очередную статью-фельетон с названием «А крыша-то с дырой!» о негодном коровнике совхоза «Московский», и уставился невидящими глазами на своего напарника.

– Зачем?

– Да разве он скажет. Поди, услать тебя куда-то хочет.

– Не поеду, – ответил Николай Николаевич. – Мне эти командировки – во!

И он провел ладонью по своему горлу.

Комната, в которой они сидели, давно не ремонтировалась. Из-под облупленных стен смотрела на свет деревянная арматура в клеточку. Чтобы как-то скрасить убожество здания областной газеты, на место одной из пробоин повесили фотографию Дуайта Эйзенхауэра с пририсованными к голове ветвистыми рогами. Сам Дуайт от этого начал походить скорее не на черта, а на древнего рыцаря-крестоносца, который смотрит на Восток с сомнением, латинизировать ли его или все обратить в прах.

– Ездить все-таки лучше, – сказал Пашка, – чем читать ваши статейки про надои-удои… Как, кстати, правильно – надои или удои?

– Всегда писали «надои»…

– А я сомневаюсь. Разве что у Даля посмотреть?

Напарник вдруг прервался и приложил указательный палец к губам. Внимательно прислушался, наклонившись к пробоине, которую закрывал собою, как Матросов, американский президент.

– …Светочка или Нюшечка? – прошептал Пашка, задавая вопрос Николаю.

– Светочка, – предположил тот.

Пашка отодвинул фотографию Эйзенхауэра вбок и заглянул в пробоину.

– …тетя Люда! – со смехом сообщил он.

За стеной обрушился водопад спускаемой в унитазе воды.

– У тебя чеснок есть? – поинтересовался устало Николай. – Не трепись, а дай чеснока.

Он приставил ладонь к собственному рту, дыхнул и скривился.

– Амбрешка?.. Пить не надо на ночь… Сейчас посмотрю…

Паша пошел на свое рабочее место в углу кабинета, в котором стоял большой несгораемый сейф. Щелкнул ключом, открывая тяжелую металлическую дверцу. Внутри темной таинственной глубины стояла початая бутылка трехзвездочного армянского коньяка, рядом с которой находилось блюдечко с ломтиком засохшего лимона и чахлой головкой чеснока.

– Держи, – и Паша передал чеснок Николаю.

Тот храбро куснул головку, и аж слезы выступили на глазах.

– Теперь от тебя будет разить, как от колбасы, – сказал Пашка.