Ибо не ведают, что творят

Ради чего?

Моряк Мартин Иден сначала о писательстве и не думал. Как я уже сказал, все началось с того, как он побывал гостем в одной «аристократической» семье и увидел молодую девушку Руфь. В которую влюбился. И ему ужасно захотелось войти в круг высокообразованных людей, к которому принадлежала та, что стала предметом его мечты.

Она любила литературу и с восторгом делилась с ним своими впечатлениями от прочитанного. Он же вдруг понял, что его жизненный опыт ничуть не менее богат, чем у тех, кто написал любимые ею книги. И ему тоже есть, что сказать! И он начал учиться и писать, осваивать эту нелегкую профессию… И в конце концов стал знаменитым писателем.

А я ведь тоже сначала влюбился в первую красавицу «женской» школы (сам учился в «мужской»)! Потому и начал вести дневник, в котором описывал вспыхнувшее во мне чувство…

Я не был моряком, однако жизнь с самого детства была у меня отнюдь не простая. Когда мне было шесть лет, началась Великая Отечественная война, а жили мы в Москве, к которой быстро приближались гитлеровские орды…

В июле 1941-го умерла от туберкулеза моя мать, а отец, похоронив ее, ушел на фронт. Вернулся инвалидом и вскоре погиб в автокатастрофе – мне тогда исполнилось одиннадцать. А в мои пятнадцать умерла и горячо любимая бабушка, которая была моим опекуном и которую я любил больше всех на свете. Я остался на иждивении двоюродной сестры, пенсию за меня платили грошовую. Жили в коммунальной квартире, с едой и одеждой, естественно, было очень и очень туго. В мою комнату сестра пускала жильцов – то одного, то двух, а то и троих, – и мне приходилось жить вместе с ними…

Но я читал книги, учился в школе, а в восьмом классе влюбился. Поговорить по душам было не с кем, и я сообразил, что можно ведь записывать в тетрадь то, что мучает или, наоборот, радует. Особенно же то, что я чувствовал к той девочке, которую звали Алла. Признаться ей в любви и как-то «действовать» я стеснялся…

Записывая то, что чувствовал, я вошел во вкус, мне все больше нравилось писать и читать потом то, что написал. Получалось, как будто я с кем-то беседую, открываю душу. А когда перечитываю, то снова переживаю – радуюсь или грущу – и к тому же могу увидеть, в чем прав, в чем неправ, чтобы поступать в будущем как можно лучше.

И постепенно я стал все больше склоняться к мысли, что стану писателем. Главным пожалуй, было и то еще, что с самого детства я стал замечать: окружающие взрослые люди какие-то странные. Хотят одного, а делают другое. Думают так, а говорят иначе. Стыдятся хорошего, а хвастаются дурным. Говорят, что любят, а сами ненавидят. Или наоборот. Знают, что нужно делать то-то и то-то, а делают наоборот. То есть все время врут. Почему? И, начав писать, а потом и читать дневник, я подумал: может быть, смогу во всем разобраться?

Конечно, уже в последних классах школы я понимал: над всеми этими вопросами ломали голову многие ученые и мыслители. Я знал, что кое-кто в древние времена уже не раз пытался хоть как-то образумить тупых, бестолковых – и несчастных… – лгунов. Успехи, однако, невелики. Одного из тех, кто пытался (его имя Сократ), отравили, дав выпить яд – что он и сделал, спокойно приняв свою участь. Другого (Джордано Бруно) сожгли… Женщин побивали камнями (именно так, если не ошибаюсь, поступили с Гипатией из Александрии) или тоже сжигали (Жанна дАрк и не только она…). А Христа распяли.

Вообще самых честных людей почему-то всегда уничтожали в первую очередь, а самых красивых и умных женщин считали ведьмами и если не забивали камнями и не сжигали на кострах, то просто душили или топили в воде. Поклонялись же, наоборот, наглым и лживым мужикам, то есть жестоким, властолюбивым, возомнившим себя избранными, «вождям». Или «священнослужителям», которые уверяли, что они «избраны Богом».

Мудрейшего и добрейшего из людей, со дня рождения которого идет современное летоисчисление, в свое время распяли на кресте, предварительно измучив до полусмерти и предпочтя ему обыкновенного разбойника, вора. А потом подробное описание этого безобразия превратили в «святые книги», и вот уже 2000 лет якобы каются, хотя на самом деле по-прежнему продолжают делать все то же самое – распяли бы и сейчас за милую душу! А так называемые молитвы и церковные службы используют почти исключительно для того, чтобы, продолжая безобразничать, считать, что Господь их прощает. Истинно верующие люди есть, конечно, но их, увы, на самом деле немного…

Думаю даже, что мы вряд ли имели бы Евангелия, если бы Христос тогда не воскрес. На иудеев подействовал вовсе не великий и полезный смысл Его заповедей, а – ЧУДО, факт воскресения! И – страх перед Его могуществом: вот ведь, убить не смогли, хотя и распяли!

Молясь и повторяя строчки из Библии, почти каждый не столько думает о «не убий, не кради, возлюби ближнего своего…», сколько мечтает о каких-то реальных ВЫГОДАХ ДЛЯ СЕБЯ. После смерти само собой, а неплохо бы и здесь, при жизни! Конечно, легче постоять в церкви со свечкой, якобы каясь, или пробормотать между делом вызубренные слова молитвы, чем на самом деле осознать свое несовершенство и делать что-то действительно праведное, требующее постоянного напряжения и усилий!

Получается, что за две тысячи лет так ничего и не поняли? Поразительно, сколь фантастическое упорство, изобретательность, изворотливость проявляет большинство людей не для того, чтобы сделать себя лучше, а – чтобы оправдать себя и скрыть от чужих глаз свою низость, свое несовершенство и свою лень!

Уже в юности меня начал занимать и такой вопрос: зачем мы живем? Для чего? Что главное в жизни? Образование, карьера, семья, дети? Именно это и считается главным, об этом даже и не задумываются. Но… Почему же тогда происходит то, что происходит? Почему столько лжи, насилия, зла вокруг?

Мартин Иден покончил с собой потому, что убедился: даже карьера свободного и честного писателя, о которой он так мечтал, не дала ему радости жизни. В Руфи, своей первой любви, он полностью разочаровался. Другая его подруга, простая девушка Лиззи Конноли, которая полюбила его, была безусловно выше в духовном плане, чем «буржуазная» Руфь Морз, однако заключать семейный союз с ней он не хотел, ибо его разочарование в буржуазных ценностях, в том числе и семейных, было полным. К тому же он очень устал от своей борьбы. Он утратил ощущение смысла жизни в окружающем мире! Когда он был свободным моряком, то был фактически счастлив и наслаждался жизнью. Но когда он приобщился к ценностям современного буржуазного общества, то понял, что там царит сплошная ложь.

Именно этот вопрос и волновал меня как увлеченного читателя романа Джека Лондона больше всего. Так в чем же истинный смысл жизни? – думал я.

И я пытался понять это, размышляя и честно описывая свои впечатления от происходящего со мной и вокруг.

«…У метро стихало воскресное оживление. Люди расходились, разъезжались по домам, прощались – все еще праздничные, нарядные в ярком электрическом свете. А я – одетый в поношенную штормовку, с потертой сумкой и с удочками – был уже не от мира сего.

В пустых по-ночному вагонах метро дремали одинокие пассажиры, устало светили лампы, медленно набирал ход, мчался машинально и, не спеша, останавливался сонный поезд.

Среди полутемных платформ вокзала я нашел свою электричку, сел в вагон. У горизонта уже начинало светлеть. Когда вагон дернулся и привычно застучали колеса, я прислонился к стенке и задремал.

Что было потом?

…Я шел по длинной пустой дороге. По обеим сторонам ее стояли дома, серые, равнодушные и как будто пустые. Уже рассвело. Руки мои в неуверенном, робком свете были чуть фиолетовыми и холодными – так всегда бывает в ранние утра.

Дома скоро кончились, начались поля, овраги, кустарник. Я казался себе маленьким и одиноким, я ощущал беспредельность земли: все эти пригорки и овраги, поля и леса, болота и реки на обширной поверхности, уходящей за горизонт.

Надо мной бесшумно, неотвратимо свершалось непременное: менялись краски, розовело небо, и я ощущал, я чувствовал, как огромная наша планета медленно поворачивается, подставляя остывший за ночь бок солнцу.

Не чувствуя ног, я летел, как на крыльях, и воздух переполнял легкие. В кустарнике у дороги щелкали соловьи.

Потом был ослепительный день. Искрящаяся рябь на воде, убаюкивающее покачивание, непрестанный плеск волн о лодку, словно кто-то легонько постукивает о ее дно, солнце, солнце и душистая тень прибрежного леса. Отчего так пахнет в гуще берез? Я нюхал ветки, растирал листья между ладонями. Откуда этот цветочный запах, когда вокруг нет цветов?

Я плыл по большому водохранилищу с его бесчисленными притоками, бухтами, островками; приближался к берегу там, где над тихой водой свисали ветви деревьев, пробовал ловить рыбу, хотя клева не было. Я наломал веток лиственницы с прошлогодними сухими шишками и поставил их в бадейку для рыбы, затем добавил еще веток березы… Лодка моя была моим домом, крошечным плавучим островком – пусть не скорлупкой, затерянной в волнах океана, но все же бесконечно одинокой среди заливов, проливов и плесов…

У одного из берегов обнаружил маленькую уютную бухту. Вылез на берег, разделся совсем и теперь ходил в зарослях, как первобытный человек, оглядываясь, правда, чтоб не попасться кому-нибудь на глаза. Здесь росла лиственница, большие кусты рябины, необыкновенно крупно цветущий боярышник, мощные, раскидистые акации, не было привычной осины, ели, сосны. Сказочные, волшебные кущи… Птицы кричали наперебой, а у меня кружилась голова. Я чувствовал себя пьяным от теплоты, от воздуха, пахучего и густого, я не ощущал своего тела – я растворился в окружающем…

Потом купался, сойдя по острым камням в теплую, ласковую воду залива. Плыть было необыкновенно легко. Я переворачивался на спину, закрыв глаза и лицом ощущая прикосновения солнца, нырял в зелено-желтую тусклую глубину, а оказавшись на поверхности, вновь радостно отдавался слепящему свету и находил глазами уютную бухту и лодку в тени акаций. Счастье, настоящее счастье…

…Были еще купания, странствия по своим владениям, отдых в пятнистой тени дерева. Потом я вдруг почему-то решил, что пора ехать домой. Легко и быстро работал веслами, пружинисто сгибаясь и разгибаясь, и лодка моя летела. Удалилась бухта, тень акаций, долго была видна еще большая береза на берегу, потом все сравнялось в темно-зеленую полоску, и стало грустно. Захотелось вернуться. Я развернул лодку, она закачалась часто и беспокойно, заплескались волны, солнце теперь стало бить в лицо, я взмахнул веслами несколько раз… Нет, не надо! Пусть останется все как было, пора действительно ехать домой.

И опять полетела моя лодка, я обгонял других рыбаков, а выходя на берег у рыболовной станции, старался сделать вид, что в сумке у меня кое-что есть. Единственную плотвицу, пойманную утром на хлеб, я давно уже выбросил в воду.

Отчего, отчего так пахнет в гуще берез? Откуда этот цветочный запах, если вокруг нет цветов?

Тот давний июньский день был одним из счастливейших дней моей жизни».

(Из рассказа «Запах берез», 1959 г.

(сборник «Листья», 1974 г., изд. «Советская Россия»)

Школа

Прочитав в первый раз «Мартин Иден» Джека Лондона еще в школьные годы, я почувствовал, что то, о чем написал американский писатель, касается меня лично. Герой книги, Март Иден, как и я, любил жизнь – природу, путешествия, женщин, дружбу…

Но, став знаменитым писателем, Мартин страдает и даже кончает с собой от того, что ему становится ясно: большинство людей только делают вид, что живут! А сами бездумно, убого, безрадостно существуют. И постоянно врут! В конце концов он понял, что помогать трусливым тупым существам, просвещая их, бесполезно, и в конце концов ему все надоело. Он сел на пароход под названием «Марипоза», чтобы плыть на остров Таити и жить там среди тропической природы. Но вдруг, под влиянием стихотворения Суинберна которое он читал в своей каюте, ему в голову пришла мысль, подсказавшая простейший выход из всех переживаний и разочарований последнего времени – некий «спасительный ключ». Иллюминатор его каюты был недалеко от поверхности моря. Он открыл иллюминатор, протиснулся в него и… нырнул в море. И изо всех сил постарался уйти в глубину так, чтобы потом не вынырнуть…

«Неужели все бесполезно? – думал я, от всей души сочувствуя Мартину Идену. – Неужели мир наш и правда так плох?».

И все же все во мне было против его поступка. Я чувствовал, что Мартин Иден не прав! Мир наш все-таки не настолько плох, а люди лучше, чем он о них думал, считал тогда я. А о природе, о красоте, о чистых взаимоотношениях между мужчинами и женщинами и говорить нечего – они же прекрасны! Просто Мартин, да и сам Джек Лондон, оба надорвались в своих напряженных писательских трудах, к тому же чего-то ни тот, ни другой так и не поняли в жизни. А в Америке тогда был расцвет капитализма, царство Желтого Дьявола, как окрестил его наш Маяковский! И очевидно, что Мартин Иден, так же, как и сам Джек Лондон, были в какой-то мере во власти его…

«Мы пылинки, мы щепочки в океане вселенского бытия, это ясно. Да, нам дан разум, память, совесть – то есть связанность со всем сущим, – свобода воли дана как будто бы тоже. Но что мы можем знать о судьбе своей, на что твердо рассчитывать, что знаем вообще о жизни – откуда мы? Зачем? Для чего?

Людей миллиарды на земном шаре, живых, а сколько «ушедших» – таких, например, как я? Хотя, как ни странно, других «виртуальных возвращенцев» я пока еще не встречал.

Но почему меня вернули сюда и почему я теперь вижу, слышу, чувствую все, что происходит вокруг, даже погружаюсь в сознание, а то и в тела своих новых знакомых? А они не видят, не слышат, не ощущают мое присутствие. Им и в голову не приходит, что я рядом, а то и заодно с ними… Я читал о таком, предполагал, что такое может быть, фильмы есть на такую тему фантастические. Но чтобы со мной…

А еще меня бросает туда-сюда и в пространстве, и во времени…

Задумался я обо всем этом, и… Да, я в прошлом своем опять! Не дает оно мне покоя! ЧТО произошло со страной моей? И ПОЧЕМУ?

Знаменательную ночь вспоминаю. В 1986-м? Да, именно. После «проводов».

– Это мысль! – вслух произношу я, внезапно проснувшись среди ночи и садясь в постели. Что-то родственное этой мысли снилось и снилось мне в разных вариациях перед тем, но тут вдруг оформилось и четко представилось в форме уже и определенной программы.

– Чертовски любопытно, на самом деле, – тихонько повторил я тогда. – Как они все? Они ведь крестники мои, можно сказать, чуть ли даже не дети!