Оценить:
 Рейтинг: 0

Сады Виверны

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 11 >>
На страницу:
5 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Поскольку мы пока не понимаем, каким образом Джованни Кавальери удалось изменить физическую природу мадонны Антонеллы, предлагаю считать его miraculum naturae…[20 - Чудо природы (лат.).]

Я выдохнул с облегчением.

– То есть человеком с шестью пальцами…

– Или человеком, который от рождения обременен горбом. Джованни Кавальери горбат, хотя это и не сразу бросается в глаза. Разве я об этом не упоминал?

– Мессер!..

– Поспать уже не удастся. – Дон Чема встал. – Сегодня нам предстоит непростой разговор с человеком, который хотя бы выслушает нас, прежде чем повесить.

– Возможен и такой исход?

– Откуда мне знать, Мазо, к какому решению придет его высокопреосвященство?

– Но вы-то его давно знаете…

Дон Чема усмехнулся.

– О промысле Божьем мы знаем не больше, чем ложка о вкусе супа. Хвала Иисусу, Прометей отнял у людей способность к предвидению, даровав взамен слепую надежду и огонь, то есть наделил их свободой воли и возможностью влиять на историю. Но нельзя забывать, что чувства старше разума, а потому сильнее. Что нам остается? Слепо надеяться на Бога, конечно!

– Хвала Иисусу, – со вздохом подытожил я наш разговор.

– Не унывай, Мазо. – Дон Чема подмигнул. – Herr Gott ist raffiniert, aber boshaft ist er nicht[21 - Господь изощрен, но не злонамерен (нем.).].

Вымотанный физически и душевно, я допил вино и отправился спать.

Поднявшись в свою комнатку, я нашел Нотту крепко спящей, а ее туфли – под кроватью рядом с моими. Однако свой ночной горшок малышка поставила далеко от моего – у двери, словно спрашивая таким образом, надолго ли она тут.

Стараясь не шуметь, я поставил ее горшок рядом с моим и нырнул под одеяло.

Шесть лет назад, когда из захолустного монастыря я попал в Рим, в секретари к следователю по особо важным делам Конгрегации священной канцелярии, мне поручалось простое переписывание допросных листов, затем – составление обзоров наиболее типичных преступлений против веры, наконец – подготовка проектов аналитических записок о сомнительных истолкованиях Credo Apostolorum[22 - Апостольский «Символ веры» (лат.).], создающих почву для ересей.

Участие в инквизиционных процессах заставило меня изменить мнение о земном правосудии и о тех, кто его правит.

В тех краях, где я жил до переезда в Рим, даже в наши просвещенные времена обыкновенным и распространенным был суд Божий, который называется также ордалиями, когда ответчик с самого начала считался виновным, а испытания водой или раскаленным железом признавались решающими средствами при добыче истины.

Дикие бароны и дикие епископы калечили и убивали людей без счета, если не успевала вмешаться инквизиция. Разумеется, она тоже использовала пытки, но благодаря усилиям профессора Ипполито Марсили и его последователей инквизиционный процесс стал не только рациональным, но и гораздо более гуманным, чем прежде. Суд исходил из презумпции невиновности ответчика, дознание тщательно документировалось, перекрестный допрос свидетелей был обязательным, а приговор инквизиционного суда основывался на вердикте присяжных.

Это была такая школа для ума и сердца, о которой многие могли только мечтать. Горжусь тем, что по поручению дона Чемы мне довелось готовить материалы для самого кардинала Роберто Беллармино, великого инквизитора, автора множества богословских сочинений и единственно верного перевода Святой Библии. Муж с золотым сердцем, изощреннейший ученый, воплощение доброты и сострадания к падшим – вот каким он запомнился. Слава этого выдающегося человека распространилась так широко, что его именем называют даже амулеты – беллармины, защищающие честных христиан от ведьм и прочей нечисти.

Меня судейские ценили прежде всего как тахиграфиста, говорю это без ложной скромности.

Многие грамотные монахи, занимающиеся перепиской книг и документов, владеют тахиграфией – скорописью, техника которой восходит то ли к Цицерону, то ли к Тирону, то ли к Сенеке.

Дон Чема усовершенствовал эту систему, приспособив к нашему языку, а я, как мне кажется, неплохо ее усвоил.

Вдобавок это занятие способствует развитию памяти, поскольку тахиграфисту приходится постоянно держать в уме сотни специальных знаков, позволяющих сокращать слова и фразы иногда до одного-двух символов.

Мне довелось записывать показания Беатриче Ченчи, дочери сенатора, которая даже под пытками продолжала изворачиваться и лгать, пытаясь уверить следователей в чрезмерной жестокости отца, заточившего ее в укромном замке и насиловавшего чуть не каждый день. Только поэтому, утверждала Беатриче, она и убила его.

Свидетели, однако, показали, что эта бесстыжая девка тайно вступила в связь с плебеем, сбиром – полицейской шестеркой, от которого и родила ребенка, и отец наказывал ее за грязное блядство, карая, может быть, слишком сурово, но не опускаясь до инцеста.

Красавицу Беатриче признали виновной в покушении на семейные ценности, завещанные Христом, и вместе с сообщниками казнили на мосту у замка Сант-Анджело.

Мне было поручено вести протоколы допросов глуповатого и косноязычного мельника Меноккио, отрицавшего божественность Христа, оправдание и предопределение, а когда его высокопреосвященство кардинал Роберто Беллармино задавал вопросы интеллектуалу Джордано Бруно, я записывал дерзкие ответы Ноланца о множественности миров, преосуществлении и непорочном зачатии Девы Марии.

Помню, как смеялись инквизиторы, когда выяснилось, что Джордано Бруно в Оксфорде выдал трактат Марсилио Фичино за свой. Впрочем, плагиат был наименьшим из его грехов.

И мельника, и Ноланца сожгли, и я при этом присутствовал, радуясь вместе со всеми за души счастливцев, которые освободились от этой скотины – мерзкой плоти, чтобы предстать перед Вышним Судией.

Хотя следствие завершилось справедливыми приговорами, дон Чема посчитал необходимым прокомментировать дела, отнявшие у нас так много сил и времени.

– Помнишь ли, Мазо, как мы обсуждали противостояние Сигера Брабантского и Фомы Аквинского? Сигер и его друзья утверждали, что материя вечна и не была сотворена Господом, бессмертие души – фикция, а значит, нет никаких оснований для веры в воздаяние и искупление, в райское блаженство и муки ада. Да и свобода воли не стоит ничего, поскольку идеи и вещи связаны всеобщей естественной закономерностью, не имеющей ничего общего с божественным Провидением…

– Помню, мессер, что вы цитировали Комедию, где говорится о Христе, который вывел дух из рабства на свободу… и еще мы говорили о двух Чезаре… Чезаре-бедняк не виноват в том, что ворует, потому что его заела бедность, а Чезаре-богач не виноват в том, что он убийца, потому что его родители не любили…

Дон Чема кивнул.

– Фома выступил против бесчеловечного детерминизма, в котором нет места ни выбору, ни свободе, ни ответственности. Он считал человека не тенью истории, но действующим лицом ее, учеником и соучастником Господа, личностью, которая несет ответственность за результаты своей деятельности, и любовь и ненависть такой личности стоят того, чтобы ради них жить, а если понадобится, то и сражаться, как Святая инквизиция сражается за души человеческие… – Дон Чема перевел дух. – Когда-то Пико делла Мирандола горделиво заявил, что он поставил человека в центр мира, назвав его copula mundi – связующим мир звеном. Не знаю, понял ли он хотя бы перед смертью, что на самом деле пытался заменить Бога хамелеоном? Любовь и ненависть – пустотой? Сталь – ртутью? Истинный свет Божий – обманчивым светом солнца? Понял ли он, что сам человек из зверя родиться не в состоянии? Пико и его единомышленники встали на сторону дьявола, провозглашая людоедский принцип homines hominum causa natos esse[23 - Люди сотворены для людей (лат.).]. Попытки поставить человека в центр истории, позволив ему выбирать власть и форму правления, ввергают его в борьбу с тысячами других воль, стремящихся к другим формам правления, то есть безжалостно бросают людей в пучину хаоса, братоубийства, окончательно отвергая и дискредитируя самое понятие власти и ее божественную природу. И в той истории, где нет ни Бога, ни Провидения, нам не избежать великих потрясений. Негодяи вроде Меноккио и Ноланца, отвергающие традиции и пытающиеся разрушить устоявшуюся картину мира, ничем не лучше мерзавца Эпикура, утверждавшего, что после смерти погибают и плоть, и душа. Они разрушают норму, не думая о minores – малых сих, которые вынесут из ученых рассуждений только один вывод: если Земля круглая, значит, все дозволено. И тогда мир погрузится в кровавый хаос!..

– Но, мессер, однажды вы сами заметили, что человек, созданный по образу и подобию Божию, обладает врожденными правами, из числа которых невозможно исключить свободу слова, то есть право высказываться о происхождении и устройстве мира…

– Это опасное заблуждение, Мазо, и не случайно Церковь расценивает его как ересь. Свобода слова не дает права говорить все, что тебе заблагорассудится. Одно дело – высказываться относительно общего блага и наилучших способов решения проблем, стоящих перед государством, которое создано людьми, совсем другое – судить о творении Божьем, исполненном чуда!

– Мессер, бедняк, видевший в своей жизни только одно чудо – рождение своего ребенка, может славить Рождество нашего Спасителя, но ему трудно искренне славить Пасху, если все, кого он любил, ушли безвозвратно. У него не остается ничего, кроме слепой надежды на их воскресение…

Дон Чема бросил на меня благосклонный взгляд.

– Богачу, получившему хорошее образование, верить не легче, Мазо. Но вера – она требует всех наших сил и всего нашего мужества, и она поверх всего, и поэтому мы так ценим память, которая соединяет поколения, живых и мертвых. В юности я изощрялся в науках, посещая лекции в Парижском университете, который недаром называется «печью, где выпекается духовный хлеб латинского мира». Помню, как я впал в отчаяние, когда услышал от профессора, что теплота сама собой переходит лишь от тела с большей температурой к телу с меньшей температурой и не может самопроизвольно переходить в обратном направлении. Ведь из этого следует, что душа, возможно, и существует, но бессмертия души не может быть, и Христос не воскрес… и как после этого жить? Помню и ответ профессора: если вы верите, что Христос воскрес, значит, Христос воскрес, а наука без веры – она как пьяный слепец, размахивающий ножом в толпе…

Странно: пока мы с доном Чемой ехали рысью по малолюдным утренним улицам на встречу с кардиналом Альдобрандини, я вспоминал об этой и других таких же беседах, и постепенно моей душой овладел покой, поэтому, когда мы миновали мост Сант-Анджело с вывешенными напоказ преступниками и вдали показались мрачные стены и башни Ватикана, я уже не испытывал ни страха, ни даже волнения.

Когда мы отдавали поводья коней папским гвардейцам, я вдруг подумал о том, как удивится и обрадуется Нотта, проснувшись и обнаружив свой горшок рядом с моим, и лицо мое расплылось в улыбке…

Его Святейшество папа Климент VIII не любил евреев и испанцев, но если иудеев он громил буллами, защищая итальянских торговцев от конкурентов, то с испанцами развязал затяжную политическую войну. А поскольку болезнь все чаще приковывала его к постели, эту войну вел его любимый племянник – кардинал Альдобрандини, камерленго Святой римской церкви.

Именно он, его высокопреосвященство Пьетро Альдобрандини ди Мадонна, вернул в лоно Церкви французского короля и его подданных, присоединил к Папской области Феррару, благословил брак Генриха IV и Марии Медичи, помирил Испанию с Францией, предпринял шаги к ослаблению влияния испанцев в Италии и добился многих других успехов во славу Бога и Церкви.

А кроме того, он покровительствовал музыканту Фрескобальди, поэту Торквато Тассо, который посвятил кардиналу Альдобрандини поэму «Завоеванный Иерусалим», и сам написал книгу «Apophegmata de perfecto principe»[24 - «Парадоксы о совершенном властителе» (лат.).], пользовавшуюся известностью в кругах итальянских и французских интеллектуалов.

Мне доводилось встречаться с ним, сопровождая дона Чему, и всякий раз я поражался способности кардинала одновременно писать, читать и внимательно слушать собеседника, не упуская мелочей. Недаром его иногда в шутку называли «Цезарь в дзуккетто»[25 - Zucchetto – кардинальская шапочка (итал.).].

Он никогда не повышал голоса, а свое отношение к испанцам в присутствии дона Хосе-Марии Рамона де Тенорьо-и-Сомора выдавал лишь тем, что называл его иногда домашним прозвищем Чема, которое испанцы часто используют при обращении к людям по имени Хосе-Мария.

Кардинал принял нас в кабинете, стены которого были обиты желтой кожей, без слов предложил дону Чеме занять кресло у стола, а мне – любое место, каковым оказался табурет у двери.

Лицо Альдобрандини не выдавало его чувств, пока он слушал рассказ о приключениях своей дочери.

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 11 >>
На страницу:
5 из 11

Другие аудиокниги автора Юрий Васильевич Буйда