Факультет ненужных вещей

Третьей в машине сидела высокая, очень красивая, похожая на индуску девушка с чистым, продолговатым, матовым лицом и черными блестящими волосами. Клара Файзулаевна, завотделом хранения. Она смотрела поверх машины и думала что-то совсем свое. А за “эмкой” шла еще машина – длинная, худая, желтая, стремительная, как гончая или борзая (в машинных марках Зыбин совсем не разбирался). В ней были только двое: высокий тощий старик в чесучовом костюме и полный немчик, белобрысый, нежно-веснушчатый, очкастый, в пробковом шлеме и с фотоаппаратом через плечо. Он и вел машину.

Музейная машина доехала до бугра, урча, взобралась на него и остановилась, покачиваясь и порыкивая. Дед и директор соскочили. Клара осталась. Директор что-то спросил ее или сказал ей что-то (ткнул пальцем в палатки и фыркнул), но она в ответ только дернула плечиком. Оба археолога смотрели на них с вершины другого холма. Вокруг – кто с киркой, кто с лопатой – стояли рабочие. Сейчас раскапывали именно этот холм. Только теперь предполагалось, что это не цитадель, а могила вождя – курган.

– И опять полдня летят! И самые продуктивные, по холодку, – вздохнул Зыбин, смотря на дорогу. – Ну что ж, Володя, идите встречайте, а я пока сбегаю в лавочку. Раз уж деда привезли, без этого не обойдешься. – И он побежал вниз.

Корнилов секунду смотрел ему вслед, соображая, а потом крикнул:

– Но берите только водку! Шампанское есть, стоит в заводи!

– А это как же? – удивился Зыбин, останавливаясь.

– А вот так же, – отрезал Корнилов и покатился вниз.

Зыбин постоял, подумал, пожал плечами.

– С чего ж это он шампанского? – спросил он недоуменно. – Вечно чего-то он…

– А подвела, – радостно объяснил ему парень, что стоял рядом, – не приехала. Вот он и продал вам свои заготовки!

– Кто? Да ну, глупости! – резко отмахнулся Зыбин и пошел было вниз, но тут другой рабочий, Митрич, пожилой, степенный, которого бригадир Потапов втер в экспедицию (толку от него колхозу все равно было чуть), авторитетно подтвердил:

– Нет, приезжала, приезжала. Он с ней из города приехал. Машину там около реки оставили – она сама ее вела – и сразу оба к яме. Он: “Стойте, я вам покажу – вот, вот и вот!” – взял ее зонтик да ка-а-ак начал шуровать, она сразу и нос в платок: “Не надо, не надо, я и так вас поняла”.

Все засмеялись. “А ведь не любят они Корнилова”, – подумал Зыбин и сам не различил, приятно это ему или нет, во всяком случае в эту минуту он понял, что Корнилова можно и не любить.

– Ну а потом что? – спросил он.

– А потом они ко мне пришли: “Митрич, принимай гостей”. Жена им яиченку с луком сварганила, а меня за коньяком послали. Я обратно шел, три яблока ей самых-самых, ну что ни на есть самых крупных сорвал, она даже перепугалась: “Ой, ой, какие, разве такие бывают?”

Зыбин взглянул на рабочих. Они слушали и ухмылялись.

– Да кто же она такая? – спросил Зыбин ошарашенно. – Откуда?

– Вот откуда она! – с удовольствием сказал Митрич. – Откуда – не знаю! Я ведь не прислушивался. Только я вот что понял. Она вроде где-то с вами встречалась. Или вы отдыхали вместе, или куда ездили.

– Я? Нет! – сказал Зыбин. – Этого не может быть.

– Нет, точно, точно, она вас знает, очень она интересовалась! Говорит: “Он меня теперь не узнает”. А он говорит: “Узнает”. Потом он сбегал, какие-то ей два черепа принес, козьи, что ли. Скатерть чистая, так он их прямо на нее! Жена ее потом в золе стирала. Потом они на речку вместе пошли… – Он помолчал и добавил: – Руки мыть!

Все дружно заржали.

– Ну ладно, Митрич, пошли, ты мне поможешь! Пока они там будут…

– А красивая, – сказал Митрич, идя за ним. – Полная! Волос желтый, лет двадцать пять, не больше! Прическа! Цепка! Часики!

Тучи разошлись, проглянуло солнце, и сразу стало очень жарко. Вообще лето было сухим. Дожди прошли только недавно – редкие, косые, мелкие дожди. Такие, если они пролетят где-нибудь около Москвы или Рязани, называются грибными. Но тут истомленная жаром земля принимала их жадно, раскрыто, всеми холмами и ложбинами предгорий, всеми гектарами бурых кашек и белых колокольчиков, пожухлыми листьями кустарников. Белые парашютики плавали в воздухе – отцвели одуванчики. Нежизненные нежные голубые цикории на высоких, узловатых, крепких и прямых, как веревки, стеблях выгорали и становились розовато-фарфоровыми, белыми, серыми, бесцветными. Зной дрожал, как жар над самоваром. Но вовсю заливались кузнечики. В непогодь они притихали, а в солнце выбирали самые что ни на есть сухие, сожженные откосы, и все сотрясалось тогда от их стрекота, он был так убийственно ровен, что Зыбину казалось – не просто тишина, а мертвое безмолвие окружало его все эти месяцы. Но сейчас все вокруг было опять полно осколков – мелких, остро ранящих. Трава пела, стонала, стрекотала. Зыбин различал даже отдельные голоса. Кто-то отчетливо и жалобно просил: приди, приди, приди… А там, выслушав его до конца, отвечали отчетливо и сердито: нет, нет, нет! Проходя мимо зонтика, Зыбин увидел ее – зеленую, большеглазую, словно выкроенную из зелено-белого серебристого листа кукурузы кобылку. “Она? – подумал он. – Но ведь саранча не стрекочет, кажется…”

Директор с профессором Дубровским стояли посреди поляны. И Клара тоже стояла с ними.

– “Орошай вином желудок. Совершили круг созвездья. Тихо нежная цикада, притаясь, от жара стонет”, – сказал Зыбин, подходя, и стиснул Кларе руку. – Стихотворение Алкея, перевод Вересаева, собрание сочинений, том девятый. Здравствуйте, товарищи!

– Нет, с вином мы, похоже, подождем, – жизнерадостно ответил директор, – мы пока с тобой и на квас не заработали. Значит, и орошать желудок нам вроде бы не с чего. Ну, здравствуй, здравствуй, хранитель! Вот за костями к тебе приехали.

Он говорил и смотрел ему в лицо добрыми, смешливыми глазами.

– Но мы-то с вами, пожалуй, заработали, – сказала тихо Клара директору.

– Но мы-то с вами, – махнул рукой директор, – мы-то с вами, известно, – золото! Мы люди деловые, точные, с нами шутки плохи. Так. – Он обернулся к профессору. – Вот представляю – Георгий Николаевич Зыбин. Читали, наверно, его статью в “Казахстанской правде” про библиотеку. Такой скандал там наделал! А по-нашему – хранитель древности. Руководитель всех работ. А это, хранитель, Николай Федорович Дубровский, наш покупатель из Ветзоо. Ну что – уступим ему твои мослы или нет?

“Володя гений”, – подумал Зыбин, но сказал:

– Да что уступать-то? Ведь их карболкой залили. К ним и не подойдешь.

– А неважно! А совсем неважно, – энергично запел седой профессор, похожий на пастора. – Мы, дорогой коллега, их и отмочим, и отмоем. И знаете какие у нас получатся препараты! Ваша неудача для нас превеликое счастье. Такого количества костного материала чистопородных линий скота для Средней Азии начала эры нет нигде! А для Артура Германовича, – он кивнул головой в сторону ямы, – это же самый настоящий клад! Он же лошадник! Сейчас как раз пишет кандидатскую об истории киргизца и его отношении к лошади Пржевальского. Вот смотрите. – Он махнул рукой через поляну. – Видите?

Зыбин посмотрел и улыбнулся. Немчик – так он сразу окрестил его – засучил брюки и полез в яму. За ним прыгнул и Корнилов.

– И наш дурак тоже туда, – осердился директор и закричал: – Владимир Михайлович, будешь копаться в этой гадости, сейчас пошлю к титану руки отпаривать! На них, может, верно сто пудов допотопного сифилиса!

Профессор засмеялся и положил руку на плечо директора.

– Да нет, не может быть! – сказал он задумчиво. – Никак не может быть, дорогой Степан Митрофанович. Вы сами говорите, полторы тысячи лет. Какой уж тут!.. – Он вдруг элегантно, чисто по-профессорски подхватил директора под руку. – Пойдемте-ка лучше посмотрим их…

…Кости лежали сплошным навалом. Сверху они были черные от карболки, но когда их ворошили, они становились белыми, желтыми, кремовыми. Видимо, сперва их долго – столетия, может быть, – обдувало ветром, мыло дождем, засыпало снегом – и вот они сделались сухими, легкими и звонкими. А в общем, в яме под тросточкой вскипало что-то похожее на груду разноцветных кружев – румяный ассистент сидел над ямой и вертел в руках лошадиный череп.

– “Терем-теремок”! – тихонько позвал его Корнилов.

– Обратите внимание, – вдруг поднял голову ассистент, – и затылок цел. И вот, смотрите-ка… – И он сунул в руки профессора лошадиный череп.

Тот взял его, повертел так и сяк и осторожно положил на землю.

– Да, – сказал он, отряхивая щелчком кончики пальцев, – все это очень, очень! Знакомьтесь, пожалуйста. Это хозяин, Георгий Николаевич Зыбин. А это… – И он назвал имя и отчество ассистента.

Артур Германович улыбнулся и встал.

– Здравствуйте, – сказал он. – Извините, руки не подаю. Грязные. У меня для вас письмо от Полины Юрьевны. Только оно там, в машине, в портфеле. Я сейчас, если позволите…

Он с сожалением поглядел на лошадиный череп, встал и пошел. И Зыбин тоже пошел за ним. Он был так ошеломлен, что даже ничего не спросил.

“Боже мой, боже мой, – восклицало в нем что-то. – Боже ты мой, боже”.

Письмо было в конверте узком и тонком, и Зыбин мгновенно вспомнил руку Лины в перчатке.

Дорогой Георгий Николаевич, две недели я уже здесь. Ищу, ищу вас и все не могу найти. Еще в Москве узнала, что вы работаете в музее, но когда зашла туда, ваша очаровательная сотрудница ничего, кроме того, что вы где-то в экспедиции, объяснить мне не смогла. Но есть Бог! Я встретилась с Владимиром Михайловичем. Он мне все и рассказал. Найдите же меня, пожалуйста. Вам это будет, наверное, куда легче, чем мне. У меня в номере есть телефон. Узнаете по справочной. Гостиница «Алма-Ата», № 42. Недели две я еще буду сидеть в нем. Мечтаю выбраться к вам в горы. Я была, правда, там раз с Владимиром Михайловичем, но без вас. Впрочем, может быть, это и хорошо, что без вас. Теперь я имею совершенно точное представление о том, где и как вы живете, а то вы бы совсем меня заговорили. Но знаете, что меня поразило насмерть? Горы! Как и море в том 35-м. Впрочем, вы, может быть, все уже и забыли. А я помню.

Жду ответа, как соловей лета.

Ваша Лина.