Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века

Как и следовало ожидать, члены «Центра» приняли решение со Сталиным не встречаться, понимая, что он будет всячески оправдывать созыв фракционной Пражской конферении, причем за решение не встречаться со Сталиным высказались даже большевики-примиренцы. Известить об этом Сталина поручили Николаевскому. Поздно вечером 29 марта 1912 г. Борис Иванович встретился с Кобой в присутствии Сосновского. «Хорошо помню первое впечатление, которое на меня произвел мой собеседник, – вспоминал он. – Я пришел без запоздания, но Сталин пришел раньше и занял самую удобную позицию в комнате – в углу, с явным расчетом иметь возможность наблюдать за собеседником, самому оставаясь немного в тени (начинало смеркаться, скоро пришлось зажечь лампу)».

Разговор начался с упреков. Сталин указал, что Николаевский – меньшевик, новый человек в Баку, систематически не позволял Спандаряну отчитаться о конференции. Николаевский ответил, что Спандарян не имел права выступать на Пражской конференции от имени бакинской организации. От ответа на вопрос, какая именно организация выдала Спадаряну мандат, Сталин уклонился. В то же время Сталин удивил, даже поразил меньшевика Николаевского относительной умеренностью своих взглядов. В частности, Сталин сказал, что если бы он был делегатом Пражской конференции, то выступил бы против резолюции, запрещающей соглашения с ликвидаторами на предстоящих выборах в Государственную думу. При этом Коба иронизировал по поводу заграничников, плохо понимающих русскую действительность. «Наши не хуже ваших», – заявил он, явно желая сказать этим, что эмигранты-большевики не лучше их меньшевистских собратьев. Это было опасное заявление, которое можно было истолковать как направленное против Ленина[101 - Не лишним представляется отметить, что впечатление Николаевского об относительной умеренности взглядов Сталина непосредственно после Пражской конференции полностью подтверждается современными исследованиями, в частности анализом Миклоша Куна (Kun М. Stalin: An Unknown Portrait. Budapest: Central European University Press, 2003. P. 148–149).].

В результате была достигнута договоренность о создании общей избирательной комиссии с участием представителей обеих фракций. Николаевский поставил вопрос об усилении мер конспирации, о наличии нераскрытого провокатора или провокаторов в социал-демократической среде. Сталин вначале пытался обратить такую постановку вопроса против меньшевиков, заявив, что последние просто «боятся» ходить на собрания. Но тут же произнес резкие фразы и по поводу того, что «чрезмерно мнительные» люди встречаются и в его среде: они «не любят бывать арестованными» и вообще имеют «интеллигентские замашки». Разговор окончился шутливым предложением Николаевского организовать курсы по «практическому тюрьмоведению», чтобы не бояться упреков в нежелании быть арестованными. «Но я знаю также свою обязанность, – подытожил он, – принимать меры предосторожности для предупреждения провалов».

Сталин во время встречи произвел на Николаевского скорее негативное впечатление своей мрачностью и запутанными объяснениями о возможной инфильтрации полицейских агентов в социал-демократические организации Закавказья. Более благоприятное мнение сложилось о некоторых других большевиках, в частности о Сосновском и Енукидзе, что свидетельствовало об отсутствии какой-либо фракционной предвзятости в оценках Бориса. Чуть позже Николаевский узнал новые подробности неприглядного поведения своего недавнего собеседника. В Азербайджане нефтепромышленники заводили так называемых «кочи» – дружинников-телохранителей, в обязанности которых входила не только защита хозяина, но и устранение его противников и соперников. «Сталин проник в этот мирок и завел своих собственных «кочи», не останавливаясь перед устранением их руками становившихся ему опасными людей»[102 - MP, box 38, folder 2.].

Видимо, в апреле – мае 1912 г. Николаевский совершил объезд всего Северного Кавказа в связи с подготовкой объединительной конференции социал-демократических организаций, затеянной по инициативе Троцкого и состоявшейся в августе того же года в Вене. Однако «ничего организованного в социал-демократическом движении» он в этом регионе не нашел[103 - MP, box 37, folder 9.]. На начало июня того же года была назначена Закавказская областная конференция РСДРП. Николаевский готовился к отъезду в Тифлис на конференцию, где ему предстояло выступить с докладом о положении в бакинской организации. Он писал тезисы своего доклада, когда в комнату, где он проживал, ворвалась полиция. Пока открывали дверь, Борис успел сжечь написанное. Комната была заполнена едким дымом, и этот факт тотчас занесли в протокол. Уже после 1917 г. Николаевский, работая в архивах, установил, что он был выдан агентом охранного отделения, тайно проникшим в «Центр» незадолго до приезда Николаевского в Баку. Фамилия этого агента так и не была установлена.

Впрочем, единственное обвинение, которое оказались в состоянии предъявить Николаевскому охранники, состояло в том, что он жил по чужому паспорту (в документе были какие-то дефекты, установленные следствием). Жандармский ротмистр дал «добрый совет»: «Если в вашем прошлом нет крупного дела, назовите ваше настоящее имя. Нам нет охоты возиться с вами». Борис так и поступил. Тогда выяснилось, что он бежал из ссылки, куда его возвратили без дополнительного наказания. Время было либеральное.

Еще одна встреча со Сталиным произошла у Николаевского в пересыльной тюрьме в Вологде – мощном серо-белом здании, известном политическим заключенным всей России. Они почти обязательно попадали туда в ожидании этапа. Встретились Сталин и Николаевский, когда оба ожидали отправки в места ссылки – Сталин в Восточную Сибирь, Николаевский – снова в Архангельский край. «Когда меня ввели в полутемную камеру временной Вологодской пересыльной тюрьмы, – вспоминал Николаевский, – с полу поднялась растрепанная фигура и с мрачной иронией провозгласила: «Ну как, можем мы теперь продолжить наши споры?» В тон ему я ответил: «Охотно, но в тюрьмах я веду споры только по вопросам практического тюрьмоведения». Он рассмеялся: «Это тоже большая тема». О партийной политике мы не говорили, только перебирали общих знакомых».

Николаевскому запомнилось, что по просьбе Сталина он подарил ему эмалированный чайник, имея в виду, что сам он должен был отправиться в группе ссыльных (в группе у кого-то чайник точно будет), к тому же не на очень дальнее расстояние. Сталин же высылался в одиночестве[104 - Впервые Николаевский рассказал об этом в интервью Хеймсону в январе 1962 г. (MP, box 38, folder 2).]. Автор предисловия к одной из книг Николаевского позже остроумно заметил по поводу этого подарка: «Б.И. Николаевский никогда не жалел «кипятка» для Иосифа Виссарионовича, который, вероятно, очень обжигался, когда читал критические статьи Б.И. Николаевского в «Социалистическом вестнике» о тоталитарном режиме Сталина»[105 - Шевырин В.М. Б.И. Николаевский и «герой» его книги // Николаевский Б. История одного предателя: Террористы и политическая полиция. М.: Высшая школа, 1991. С. 5.].

Мы столь подробно остановились на встречах Николаевского со Сталиным не только потому, что его собеседнику предстояло стать могущественным советским диктатором. Л. Кристоф, многократно встречавшийся с Николаевским в последние годы его жизни, пишет в своем очерке, что «косвенно пути Бориса Ивановича пересеклись с путями Сталина более значительно, чем непосредственно показывают эти встречи с глазу на глаз. Тень сталинских операций оказала глубокое влияние не только на его девятимесячное пребывание в Баку, но и на все его отношение к большевизму и позже к Советскому Союзу. Надо подчеркнуть, что его отношение к большевикам не выкристаллизовалось моментально или даже за те месяцы 1906–1907 годов, когда он перешел к меньшевикам. Напротив, это был медленный процесс… В России мысль о полном расколе партийной организации встречала значительно более долгое сопротивление, даже в тех центрах, где доминировали идеи Ленина»[106 - Kristof L.K.D. B.I. Nicolaevsky: The Formative Years. P. 24–25.].

Николаевский действительно стремился к восстановлению партийного единства, хотя, перейдя в меньшевистскую группу, не менял более своих умеренных убеждений и в принципиальных вопросах не шел на компромиссы с большевиками.

Отбыв ссылку, Николаевский в сентябре 1913 г. посетил мать и других родных в Уфе, побывал в Самаре, где, в частности, принял участие в нелегальном собрании социал-демократической группы Трубочного завода, на котором убеждал собравшихся в преимуществах меньшевистской тактики, пропагандировавшейся в то время петербургской «Новой рабочей газетой»[107 - Попов Ф.Г. Летопись революционных событий в Самарской губернии. С. 338.]. Затем он возвратился в Петербург и продолжил работу в качестве «сведущего лица» (так называли образованных помощников думских социал-демократических депутатов, которые писали тексты выступлений, запросов и просто давали компетентные советы касательно политического поведения). Одновременно Николаевский сотрудничал в разнообразных периодических изданиях, главным образом меньшевистского характера, прежде всего в газете «Луч», причем стал секретарем редакции этой газеты.

В 1913–1914 гг. Николаевский принял активное участие в кампании торгово-промышленных служащих Петербурга, для которых социал-демократы разработали программу создания комиссии по выработке правил о рабочем времени на основании существовавшего законодательства. По этому вопросу он опубликовал несколько статей в меньшевистской прессе под псевдонимом Иванов[108 - МР, box 38, folder 2.]. Огромная публицистическая деятельность Николаевского до 1917 г. в целом не отражена ни в библиографическом указателе, составленном А.М. Бургиной (она только смогла перечислись свыше 30 газет и журналов, в которых он печатался[109 - Bourgina A.M. The Writings of B.I. Nicolaevsky: A Selected Bibliography // Revolution and Politics in Russia. P. 323 (этот перечень был составлен самим Николаевским в 1940 г., сразу после прибытия в Нью-Йорк, и Бургина его просто воспроизвела).]), ни в других аналогичных изданиях[110 - См., например: Крылов В.В. Живая энциклопедия революционного и освободительного движения // Библиография. 1992. № 5–6. С. 121–137.]. Можно предполагать, что публикации Николаевского тех лет исчислялись сотнями.

Николаевского собирались направить на очередной конгресс II Интернационала, который намечался в 1914 г., но не состоялся из-за начала мировой войны. В связи с предполагавшимся конгрессом в мае – июне того года он совершил агитационную поездку в Поволжье и на Урал, побывал в Нижнем Новгороде, Самаре, Саратове, Уфе, становясь, таким образом, все более известным социалистическим деятелем. В Петербурге в это время он жил в квартире Ф.И. Дана, где ему отвели отдельную комнату[111 - МР, box 38, folder 3.].

Война и новая ссылка

В начале Первой мировой войны Николаевский вновь был арестован и сослан, на этот раз гораздо дальше – в Енисейскую губернию. Этапное путешествие было долгим, продолжалось около пяти месяцев. Этап побывал в пересыльных тюрьмах Екатеринбурга, Омска, Красноярска. Из Красноярска путь продолжался частично пешком, частично на подводах, несмотря на суровые морозы в 30–35 градусов. Но Борис был еще молод, здоров и силен. Он ощущал происходившее как новое жизненное приключение, важный опыт, который следовало воспринимать как должный результат его деятельности. На много лет сохранились впечатления от суровой природы Восточной Сибири: «Я помню, как ехали Ангарой; высокая, высокая скала, скалистый берег, и весь берег этот – скала, и падал ручей, и он замерз, и всеми цветами радуги отливался на солнце. Красиво было, дико! И там наверху было какое-то дерево, кедрач, кажется, и сидел на нем косач[112 - Косач – тетерев, крупная птица, обитающая в лесах Евразии.] с таким хвостом!»[113 - МР, box 38, folder 4.]

Многие из его товарищей по этому нелегкому путешествию отморозили руки или ноги. Борис Иванович существенно не пострадал. Вначале он получил назначение в село Климено, где, верный своим интересам, почти тотчас же занялся доступными изысканиями. Он обнаружил стоянку каменного века, начал ее раскопки, отыскал костяной нож и обсидиановый топор[114 - Обсидиан – вулканическое стекло в расплавленных горных породах, прошедшее через быстрое охлаждение. Его находят в горах Сибири, Средней Азии и других регионах. Из обсидиана древние люди изготовляли орудия труда, оружие и украшения.]. И то и другое он в ссылке использовал по практическому назначению (топор служил у него пресс-папье). Но после возвращения из ссылки, вновь побывав в Самаре, Николаевский передал эти экспонаты в местный исторический музей.

С удовольствием поглощая домашние лепешки, которые получал от матери, Николаевский и здесь продолжал обрабатывать свои этнографические исследования Русского Севера и посылать их в Архангельск. Все эти его статьи и очерки были вскоре изданы Обществом изучения Севера в трех объемистых книгах, являвшихся первыми значительными (по крайней мере, по объему) публикациями будущего плодовитого ученого.

Иногда удавалось на телеге или санях, получив разрешение местного начальства, выезжать в другие поселения ссыльных, где Николаевский встречался с находившимися сравнительно неподалеку от него также сосланными меньшевиками, в числе которых были Ф.И. Дан, грузинский меньшевистский лидер И.Г. Церетели, совершавший переход от большевизма к меньшевизму B.C. Войтинский, историк H.A. Рожков, остававшийся еще большевиком, но постепенно под влиянием и местной обстановки, и идейного воздействия товарищей по ссылке освобождавшийся от «ленинских чар», и другие образованные и преданные своим идеям люди. Вся эта группа образовала кружок так называемых иркутских циммервальдовцев. Когда взаимные визиты не получались, участники этой группы общались при помощи подробных деловых писем.

У Бориса установились дружеские отношения с Рожковым. Через десятилетия, готовя фундаментальную публикацию документов о внутреннем положении в российской социал-демократии после революции 1905–1907 гг., Николаевский писал о том, как в сибирской ссылке проходила быстрая эволюция мировоззрения этого талантливого историка: «В Сибири, в Иркутске, он оказался осенью 1910 г. Это было время, когда Сибирь проходила через полосу бурного развития и ее экономики, и ее общественной жизни. Одна особенность бросалась в глаза: развитие края во всех областях наталкивалось на заставы, которые были расставлены и старым законодательством, и старой административной практикой. Именно поэтому огромные успехи страны в области хозяйственного строительства не только не снижали оппозиционных настроений в самых широких слоях населения, а, наоборот, усиливали и заостряли его. Рожков-историк не мог не подметить огромной важности совершающегося в стране «процесса нарождения культурного капитализма». Мысль о последнем стала центральной во всех его настроениях, конечно, очень далеко уходивших от правоверного ленинизма… Ленин выступил против него со всей присущей ему резкостью»[115 - NC, box 549, folder 4.].

Из контекста видно, что, рассказывая о взглядах Рожкова, сам Николаевский был весьма близок к его социально-экономической и политической позиции. Но особое влияние оказал на Николаевского Церетели, отбывавший ссылку в селе Усолье под Иркутском. Встречи с этим обаятельным, красноречивым и лишенным сектантской замкнутости грузином сыграли немалую роль в завершении формирования мировоззрения Николаевского как социалиста умеренной ориентации. Для него, как и для его новых товарищей и коллег, был решительно неприемлем ленинский курс на «поражение своего правительства в империалистической войне», на «перерастание империалистической войны в гражданскую».

Последующие рассказы Церетели и других бывших ссыльных меньшевиков ярко свидетельствуют, что условия содержания политических осужденных в царской России были довольно мягкие. Находясь в эмиграции, Церетели рассказывал как-то: «Снится мне вчера, что гонят меня по царской России из централа в централ и пригоняют в Сибирь, в мою ссылку. И живу я там во сне… но отчего-то мне во сне очень хорошо… Проснулся – лежу в Берлине, оказывается. И так стало мне жаль, что не в своей я сибирской ссыльной избе. Хорошее, думаю, было время!»[116 - Гуль Р. Я унес Россию: Апология эмиграции, т. I. Россия в Германии. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2001. С. 78.] Наверное, то же вспоминал о своей ссылке и Николаевский.

Когда ссыльные получили известие о состоявшейся в сентябре 1915 г. в местечке Циммервальд в Швейцарии конференции социалистов ряда европейских стран, выступавших против войны, они поддержали решения конференции, ориентированные на достижение мира без аннексий и контрибуций путем заключения справедливого мирного договора, и решительный отказ конференции принять лозунги Ленина. Именно поэтому группа, к которой принадлежал Николаевский, получила название иркутских меньшевиков-циммервальдовцев. Впрочем, у иркутских циммервальдовцев, прежде всего у их бесспорного лидера Церетели, были некоторые оценочные особенности. В отличие от «полноценных» интернационалистов (каким, например, был Мартов), Церетели, а вслед за ним Николаевский считали, что война может из империалистической превратиться в оборонительную и справедливую войну, в борьбу за сохранение нации. В этом случае социалисты должны будут поддержать сопротивление агрессорам.

Иркутские меньшевики терпимее, чем их однопартийцы в эмиграции, относились к эсерам, чему способствовали контакты с одним из эсеровских лидеров А.Р. Гоцем, отбывавшим здесь ссылку. В этой меньшевистской группе полагали, что роль крестьянства в социальной революции будет значительно более прогрессивной, нежели обычно считалось в социал-демократических небольшевистских кругах. Отсюда вытекала возможность совместных действий двух социалистических партий[117 - Галили 3. Лидеры меньшевиков в русской революции: Социальные реалии и политическая стратегия. М.: Республика, 1993. С. 143–144, 159.].

Сибирские циммервальд овцы, и Николаевский в их числе, одобрили участие представителей их партии в рабочих группах при военно-промышленных комитетах, созданных в 1915 г. по инициативе российских предпринимателей для содействия военным усилиям России. Однако они рассматривали эти группы не как органы сотрудничества с капиталистами и властями и даже не в качестве средства рабочей самозащиты, а как одну из форм самоорганизации, которая при благоприятных условиях могла бы быть использована в интересах демократической революции. Для пропаганды взглядов своей группы Николаевский активно участвовал в попытках создания местных социал-демократических изданий «Сибирский журнал» и «Сибирское обозрение» (удалось выпустить всего по одному номеру каждого из них), писал статьи в столичную печать.

Летом 1916 г. в связи с болезнью (это было какое-то случайное заболевание, которым он просто воспользовался, ибо был человеком вполне здоровым) Николаевский получил разрешение переехать в Енисейск. О том, что никакого реального ухудшения здоровья не было, свидетельствовал способ перемещения – Николаевский купил лодку и отправился на ней по могучей реке. Здесь он также стремился продолжать ту работу, к которой все более склонялись его интересы: устроился на должность секретаря местной музейно-краеведческой комиссии и продолжал эту работу до начала 1917 г.[118 - МР, box 21, folder 19.], одновременно работая бухгалтером на кожевенной фабрике братьев Швецовых (возможно, в бухгалтерии помогли прежние занятия статистикой).

Слухи о том, что в России назревают какие-то крупные, хотя пока еще непонятные события, доходили даже до провинциальной глуши. Как-то во время самодеятельного спектакля в январе 1917 г. к Николаевскому подсел местный жандармский ротмистр и шепотом поведал: «Я только что из Петербурга. Что там творится! Что там творится! Вы не представляете, до чего они довели Россию!» И жандарм повторил дошедшие до него истории о том, кто именно и за что прикончил царского временщика Григория Распутина[119 - Ibid, folder 4.].

В это время в Енисейске готовился съезд местных кооперативов, и Николаевский, как обычно находившийся в центре общественного начинания, стал секретарем организационного комитета по созыву съезда, открывшегося в конце февраля. Николаевский как раз вел заседание, когда его отозвали за кулисы и сообщили, что в Петрограде происходят массовые уличные волнения и что будто царь отрекся от престола. Возвратившись в президиум, Николаевский тотчас сообщил об этом присутствовавшим, причем так волновался, что разбил стакан. Тут же на съезде был избран общественный комитет, в который, естественно, включили Николаевского, который затем был избран его председателем. Почти сразу за этим появился на свет и местный Совет рабочих депутатов, куда Николаевский тоже вошел. Ему, однако, было теперь не до местных дел. Оставив их, он немедленно установил связь со «столицей ссыльных» Иркутском и, договорившись с Церетели и другими руководящими меньшевиками, начал подготовку к отъезду в столицу, где разворачивались революционные страсти.

Глава 2

РОССИЯ 1917–1922 гг.

В лагере социалистической демократии

О том, как иркутские и енисейские циммервальдовцы, включая Бориса Николаевского, встретили известие о Февральской революции 1917 г., мы узнаём из воспоминаний B.C. Войтинского, который, так же как и Николаевский, начинал свою политическую деятельность большевиком, но продержался в ленинском лагере дольше и стал от него отходить только в Сибири. Тот факт, что происходит что-то важное, группа ссыльных узнала по телеграфу. Видный эсер А.Р. Гоц 28 февраля получил телеграмму от родных из Москвы: «Поздравляем, скоро увидимся». Не без юмора Войтинский писал, что этот текст стал известен чуть ли не всему городу и трактовался по-разному – от предполагаемой амнистии политическим заключенным и ссыльным до ссылки родственников Гоца. Но на следующий день пришла новая телеграмма: образован Временный комитет Государственной думы, к которому перешла власть. Еще через день в каком-то информационном сообщении мелькнуло упоминание о Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов[120 - Войтинский B.C. 1917-й: Год побед и поражений / Под ред. Ю.Г. Фельштинского. М.: Терра, 1999. С. 23–25.].

2 марта в Иркутске был образован Комитет общественных организаций, охвативший своим влиянием не только Иркутскую, но и Енисейскую губернию. Председателем комитета стал И.Г. Церетели. Нам неизвестно, вошел ли Николаевский в его состав, но то, что он активно участвовал в его деятельности, хотя и находился за пределами города, бесспорно. Комитет взял в свои руки местное управление, освободил политических заключенных и объявил о признании Временного правительства, которому направил приветственную телеграмму[121 - Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 7 марта.]. Комитет сосредоточил усилия на сохранении порядка в Иркутске и Енисейске, обратив особое внимание на привлечение на свою сторону местных гарнизонов, чье командование сохраняло, однако, выжидательную позицию.

10 или 11 марта ссыльные выехали из Иркутска в Петроград. Николаевский присоединился к этой группе в Красноярске, куда добрался на санях. В Томске в их вагон сел большевик А.И. Рыков, выступавший за сотрудничество с меньшевиками и, отчасти пользуясь семейной близостью, долго обсуждал с Николаевским возможные планы совместной работы при новом революционном режиме[122 - МР, box 38, folder 4.].

Уже проехав Урал, путники получили обращение Петроградского совета «К народам всего мира» с призывом прекратить бойню, позорящую все человечество. Войтинский писал: «Циммервальдская идея прекращения войны объединенными усилиями восставших народов органически сливалась здесь с идеей обороны революционной России от угрожающих ей сил германского империализма. Вопрос был поставлен именно так, как ставили мы его в Иркутске»[123 - Войтинский B.C. 1917-й: Год побед и поражений. С. 40–41.].

Возвращавшиеся иркутские циммервальдовцы, занимавшие во многом отличные от большевистских позиции, все-таки возлагали надежды на то, что в новых условиях единство российской социал-демократии будет восстановлено. Церетели, являвшийся наибольшим авторитетом для Николаевского, в этом вопросе был значительно осторожнее, нежели его товарищи. Он полагал, что пути развития революции еще далеко не определены, что это от большевиков зависит – предотвратить гражданскую войну или толкнуть страну к анархии, что реальная роль большевизма определится только тогда, когда в Россию возвратится Ленин[124 - Войтинский B.C. 1917-й: Год побед и поражений. С. 41–42.]. Весьма прозорливые предположения опытного и реалистичного политика вскоре оправдались в самом худшем варианте.

Поезд из Иркутска прибыл в Петроград 23 марта. На вокзале состоялась торжественная встреча. Циммервальдовцев приветствовали от имени столичного Совета, хотя далеко не все его деятели разделяли их взгляды. Николаевский, как и его товарищи, сразу же отправился в Совет, затем во фракционный комитет меньшевиков, чтобы получить информацию о последних событиях и партийные задания. Он мгновенно включился в работу, был избран в местный фракционный комитет и направлен им в Исполком Петроградского совета.

На одном из очередных заседаний Совета, 7 апреля, при обсуждении вопроса о выпуске Займа свободы (его инициатором было Временное правительство, оказавшееся в состоянии финансового дефицита и стремившееся к получению дополнительных средств на ведение войны) меньшевики заняли различные позиции. Часть из них поддержала выпуск займа, считая, что он будет способствовать укреплению обороноспособности и безопасности страны. Несколько человек заняли нейтральную позицию, отказавшись поддержать заем, но предлагая не мешать его выпуску. Николаевский был в числе тех, кто не только голосовал против займа, полагая, что недопустимо передавать народные деньги правительству, не отказавшемуся от империалистических планов, но вместе с другими меньшевиками и группой умеренных большевиков выступил с письменным заявлением против Займа свободы. Кстати, под этим документом стояла и подпись И.В. Сталина[125 - Рабочая газета. 1917. 26 апреля.], который, возвратившись из ссылки, вместе с Л.Б. Каменевым выступал за условную поддержку Временного правительства (за что подвергся резкой и грубой критике со стороны Ленина, все еще находившегося в эмиграции).

До приезда Ленина в Петрограде состоялось несколько совещаний социал-демократов, в которых принимали участие большевики. Николаевский вспоминал, что он заседал вместе с Л.Б. Каменевым, И.В. Сталиным и А.Г. Шляпниковым. После возвращения Ленина таких совещаний больше не было[126 - MP, box 38, folder 4.].

Вместе с другими столичными меньшевиками и эсерами Николаевский находился на Финляндском вокзале в числе встречавших Ленина в начале апреля, а затем на объединенном собрании социал-демократов в Таврическом дворце (4 апреля), на котором Ленин выступил со своим знаменитым докладом «О задачах пролетариата в данной революции», который обычно называют «Апрельскими тезисами».

Еще в поезде, по дороге из Сибири, Лидия Осиповна Дан предложила Борису Ивановичу остановиться в их квартире, в которой он жил перед последней ссылкой. С благодарностью приняв это предложение, Николаевский действительно некоторое время жил в одной квартире с супругами Дан и Мартовым, возвратившимся из эмиграции в мае. Николаевскому предоставили отдельную крохотную комнату с письменным столом, что было для него, человека непрерывно пишущего, особенно важно.

Правда, Мартов был несколько раздражен, что непосредственно после свержения царизма, еще находясь в Енисейске, Николаевский вместе с другими сибирскими циммервальдовцами послал ему в Швейцарию телеграмму с призывом не возвращаться в Россию через Германию – они полагали, что это сильно скомпрометирует социалистического лидера. Юлий Осипович считал, что на такие мелочи не следует обращать внимание, что гораздо важнее как можно скорее оказаться в Петрограде и своим бесспорным влиянием содействовать формированию политического курса социал-демократов в духе интернационализма.

Но возникшее охлаждение во взаимоотношениях сравнительно быстро сгладилось, хотя полностью не исчезло. Присоединившись к левой меньшевистской группе интернационалистов, во главе которой стоял Мартов (она составляла в партии меньшинство, большинство принадлежало в то время революционным оборонцам), Борис Иванович стал членом редколлегии их центрального органа «Рабочей газеты», а на I Съезде Советов летом 1917 г. был избран в состав Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК), который превратился во вторую ветвь в том двоевластии, которое возникло после февраля 1917 г. (первой ветвью было Временное правительство).

Впрочем, сколько-нибудь заметной (по крайней мере, отраженной в официальных отчетах) активности в этих высших властных органах Николаевский не проявлял, соглашаясь на исполнение поручений тех однопартийцев, которым он в наибольшей степени доверял. А таковыми являлись принадлежавшие к двум течениям меньшевизма интернационалист Мартов и революционный оборонец Церетели. Николаевский был, однако, весьма активен во внутрипартийных делах, в Петроградском совете и во множестве других органов, которые как грибы после дождя возникали в российской столице.

Вместе с тем, как через много лет вспоминала Л.O. Дан, многие будущие официальные решения вызревали на частных совещаниях, происходивших по ночам на квартире супругов Дан. Здесь, как мы уже знаем, жил ее брат – Юлий Мартов, продолжавший оставаться не только руководителем меньшевиков-интернационалистов, но и признанным авторитетным лидером для всех меньшевистских течений и для демократических сил в целом. Сюда часто приходил брат Юлия и Лидии Сергей Цедербаум (давно уже известный под псевдонимом Ежов), примыкавший к меньшевистскому правому центру. Иногда эти ночные политические посиделки посещал Церетели, ставший в начале мая министром почт и телеграфов Временного правительства.

На встречах доминировал Мартов. По воспоминаниям Церетели, он фиксировал особое внимание на противоречиях между политическими взглядами Ленина, считавшего продолжение войны полезным для революции, и его обращенным в массы демагогическим лозунгом немедленного прекращения войны[127 - Церетели И.Г. Воспоминания о Февральской революции. Т. 1. Paris: Mouton & Со, 1963. С. 242.]. Л.O. Дан отмечала участие во встречах их «общего друга» Николаевского[128 - МР. Dan L. Interview # 22; Галили 3. Ненароков А. Кризис коалиционной политики и усиление центробежных тенденций в меньшевистской партии. Июль – август // Меньшевики в 1917 году. М.: Прогресс-Академия, 1995. Т. 2. С. 17.]. Вряд ли Николаевский отвечал Данам взаимностью и считал их своими друзьями. Подлинной близости с Данами у него не было. Но у Николаевского было важное для него преимущество: он имел возможность несколько со стороны наблюдать жаркие споры, прислушиваться к страстной аргументации лидеров разных течений меньшевизма, к которым не принадлежал.

Участие в неофициальных совещаниях высших партийных лидеров, однако, не означало, что Николаевский оказался одним из видных меньшевистских руководителей. Он стал столичным деятелем средней руки. На собрании петроградской организации РСДРП 26 марта он был кооптирован в ее комитет, избранный тремя неделями ранее[129 - Рабочая газета. 1917. 5 апреля.], и добросовестно выполнял организационные и пропагандистско-агитационные поручения, которые ему давало бюро организации – в него, впрочем, также не вошли наиболее известные партийные руководители. По заданию комитета он принимал участие в работе Центральной избирательной комиссии.

По своей ментальности Николаевский вполне вписывался в тот слой, к которому принадлежали его старшие товарищи, среди которых, наряду с русскими интеллигентами, было немало грузин и русифицированных евреев. Американская исследовательница Зива Галили пишет, что это были люди образованные: «Они либо окончили высшие учебные заведения, либо получили образование самостоятельно… Как правило, меньшевики были горожанами и по происхождению, и по психологии, и марксистский интернационализм (космополитизм), как и перспектива универсального социального порядка, был созвучен их врожденному урбанизму…»[130 - Галили 3. Лидеры меньшевиков. С. 33.]

При всех расхождениях по конкретным политическим и тактическим вопросам, которые были свойственны меньшевистским группам в это бурное время, они оставались приверженцами поэтапного социально-экономического и политического развития страны, считали первоочередной задачей переход к демократическому строю, который будет способствовать быстрому капиталистическому развитию страны и созданию предпосылок для перехода к социализму в будущем. Этого курса неуклонно придерживался Николаевский.

Примкнув после известных колебаний к меньшевикам-интернационалистам, он находился, можно сказать, на их «правом» фланге, то есть по некоторым вопросам приближался к революционным оборонцам. Иначе говоря, Борис не придерживался жестких догматических убеждений, находился в подвижном политическом центре, склоняясь то вправо, то влево. Это можно объяснить не только политическими влияниями (прежде всего со стороны И.Г. Церетели), но также примирительным характером, опытом сотрудничества с разными общественными кругами, даже происхождением и воспитанием в семье священнослужителя.

На заседаниях Петроградского комитета меньшевиков и в публичных выступлениях Борис Иванович неуклонно высказывался за единство социал-демократов различных направлений и взглядов. Он призывал не обострять внутренних конфликтов, подчеркивал, что общая социал-демократическая программа-минимум решена, что теперь необходимо добиваться заключения справедливого мира, но так, чтобы во что бы то ни стало предотвратить партийный раскол. Он не замечал или, скорее, всячески уговаривал себя не замечать, что действительный партийный раскол уже произошел в январе 1912 г. на Пражской большевистской конференции, что большевики с того времени стали совершенно самостоятельной экстремистской партией (правда, имевшей в своем составе более умеренное меньшинство), хотя вплоть до своей Апрельской конференции 1917 г. они не оформили этого раскола юридически.