999,9… Проба от дьявола

Вспомнив о слитке, Мазин вдруг почувствовал небывалую сухость во рту и осторожно, словно страшился спугнуть самого себя, потянулся рукой к карману.

И взвыл, заскулив по-щенячьи. Слитка не было.

Стараясь не думать о худшем и в глубине души надеясь, что золото могло выпасть из кармана, когда его, Ивана, бросили на этот пол, он лихорадочно зашарил вокруг себя и невольно сжался от ощущения какой-то страшной беды. Мазин облизал шершавым языком губы и замер, пытаясь восстановить в памяти тот момент, когда…

Стараясь не расплескать головную боль, которая словно застыла в затылочной части, он как бы увидел себя со стороны.

…Он шел к своей тачке. Достал из кармана ключи, отключил сигнализацию, сунул ключ в замок левой передней дверцы… Закрыв глаза, он попытался сосредоточиться на том моменте, когда послышался сигнал отключаемой сигнализации, но далее… Далее наваливалась кромешно-тошнотная пустота и он словно падал в черную бездну.

Провал в памяти, затем этот сарай, но главное – пропажа слитка.

Эта мысль, вернее, осознание того состояния, в котором он находится, вернули Мазину остаток сил, и он осторожно ощупал руками голову. И охнул, коснувшись огромной ссадины на затылке, вокруг которой запеклись в кровяную корку волосы.

Наконец-то стало ясно, откуда боль и тошнота. Правда, в полном тумане оставалось главное: куда его приволокли и где его «Опель»? Впрочем, тачка и золото – хрен бы с ними, дело наживное, а вот кто и зачем ему голову пробил, едва не отправив на тот свет, это уже вопрос вопросов. Естественно, не из-за «Опеля» – на слиток позарились. А вот кто на это решился и что за сука дала наводку – тут стоило подумать.

Об этом слитке знали двое – он сам да Никита Изотов. Тогда, выходит, Балбес? Не похоже. Никиту он знал хорошо, и, если бы тот перекинулся еще на кого, подставив при этом его, Мазина, он бы тут же выдал себя.

Значит, кто-то из конкурентов выследил, когда Иван закладывал в тайничок золотишко, и дождался вывоза слитка за территорию… Возможно, что и так, хотя маловероятно. У заводских была давняя договоренность не перебегать золотоносные тропки, и пока что этот неписаный закон еще никто не нарушал – расплата могла оказаться слишком суровой. Но в таком случае кто?

Сознание мутилось, и Мазин, даже не зная, сколько прошло времени, вдруг услышал за стеной мужские голоса, чей-то мат и негромкий смех, отчего вдруг набатным колоколом замолотило сердце, и единственное, что он мог делать, так это молить Бога:

– Господи, спаси и сохрани!

Раздалось бряцанье ключей, скрипнули давно не смазываемые петли, и из распахнутой настежь двери потянуло ночной свежестью. В глаза ударил сноп света, и Мазин, стараясь не дышать, зажмурился.

– Не оклемался еще, ко-з-зел, – с едва заметным украинским акцентом пробасил тот, что смеялся, и тут же послышался голос второго:

– А ты его, случаем…

– Зачем же так? Я его только по темечку пригладил. Ну а то, шо коробка у этого москаля слишком нежной оказалась… – И вновь рассмеялся хрипло.

– Ну, ежели кастетом по темечку – это всего лишь пригладил, тогда и Магадан не Колыма.

«Видать, свинчаткой саданули», – с ужасом подумал Мазин.

Теперь эти двое стояли чуть сбоку от его головы и, шаря лучом мощного фонаря по вытянутому телу, видимо, раздумывали, как быть с мешком костей, который весил не менее центнера. Кто-то тронул голову носком ботинка, и Мазин не смог сдержать стона от пронзившей его боли.

– Ты дывись, живой москаль! – послышался каркающий смешок, и тут же удар ботинком заставил Ивана даже не застонать, а замычать. – Живой, профурсетка. А ты бубнил – кастет, кастет.

– Тогда, считай, повезло. Если бы этот придурок квакнулся, хозяин этого никогда бы нам не простил. Он ему живой нужен.

«Живой, кому-то я нужен живой, какому-то хозяину…»

От этой мысли спина покрылась жарким, липким потом, в голове замельтешило, словно на карусели. Выходит, что его, как сосунка начинающего, отследили подписавшиеся на какого-то «хозяина» люди, и теперь они сделают всё от них зависящее, чтобы заставить его таскать каштаны из огня для этого самого «хозяина».

От одной только мысли об этом у Мазина похолодело в животе, и он почувствовал, что еще секунда-другая, и его или вырвет, или же он испражнится прямо в штаны. Но вроде бы бог миловал – остался сухим, а его воспаленный мозг уже просчитывал тех умельцев, кто бы мог решиться на подобный беспредел.

После памятной всему городу кровопролитной войны, когда удалось выбить с завода жадных до халявного золота чужаков, в Воронцово сохранилось несколько мощных группировок, контролировавших тот золотой поток, который уходил за фабричные стены: банда Дутого и разросшаяся шайка воронцовских отморозков Гришки Цухло, получившего из-за своей фамилии кликуху Сусло. Было еще несколько группировок, которые время от времени пытались отхватить свой шмат от заводского пирога, но поставленный на город Кудлач тут же давал им по сусалам, и они, потеряв бойцов, надолго затихали, набираясь силенок. Правда, был еще Лютый, давнишний корефан Кудлача, ставший его заклятым врагом, но он жил своей собственной жизнью и в расчет не шел.

Так кто же из этих двух? Дутый?

Вряд ли. Чтобы не похерить себя на воронцовском погосте, Дутый и тот хозяин, которому он сдавал металл, приняли паханство Кудлача как должное, и теперь каждый работал по своим собственным каналам. И нарушать устоявшийся режим… Хозяин Дутого был хоть и жаден непомерно, но в то же время не такой дурак, чтобы лишаться поддержки столь маститого авторитета, как Кудлач, на которого работал и он, Иван Мазин. А вот Сусло…

Мысленно остановившись на кандидатуре Гришки Цухло, который родом был то ли из-под Киева, то ли из-под Жмеринки, Мазин вдруг почувствовал, как все его существо наполняется непомерной злобой. Он, резко крутанувшись, с силой ударил того, что ткнул его ботинком под печенку, и, не дожидаясь, когда тот рухнет на пол, стремительно вскочил, ухватил за грудки второго мучителя и со страшной силой ударил головой ему в челюсть.

Раздался хруст раздробленных зубов, утробный вскрик, и отпущенное Иваном тело безвольно сползло на доски.

– Ах ты ж с-сучара!

Это процедил тот, которого он первым свалил на пол, и Мазин достал его еще одним ударом, когда отморозок поднимался на колени. Послышался всхлип, и второй палач, зажав лицо растопыренными пальцами, ткнулся головой в пол.

Все еще продолжая действовать в каком-то автоматическом режиме, Мазин подхватил фонарь и бросился к открытой двери. Чуть в стороне от сарая, в котором он уже распрощался с жизнью, светился окнами деревянный дом, откуда доносились возбужденные мужские голоса: то ли пьяные, то ли кто-то с кем-то ругался. За домом просматривался забор из штакетника, и уже за ним – еще одно строение с небольшим палисадником.

Не дожидаясь, когда же наконец «хозяин» хватится своих мордоворотов, Мазин интуитивно пригнулся и прямиком, через кусты распустившейся смородины, рванул к забору. За что-то зацепился, упал, ударившись коленом о землю, поднялся на ноги и буквально в три прыжка достиг спасательного забора. Уже ухватившись руками за штакетник, услышал тягучий скрип открываемой двери, невольно сжался, стараясь не выдать себя, и в этот момент…

Что-то огромное, стремительное и когтистое прыгнуло ему на спину, послышался звериный рык и…

Что было потом, Мазин помнил довольно смутно: чьи-то крики, мат, он лежит на земле, прикрывая голову руками, а кто-то из мужиков пытается оттащить вконец озверевшую собаку. Потом его завели в дом, заставили стереть кровь с лица, дали стакан водки и посадили на колченогий стул, с которого он едва не сковырнулся на пол. Вопросы задавал сидевший на диване мужик лет сорока пяти, рожу его украшал огромный шрам, протянувшийся от скулы до верхней губы. То ли азер, то ли ингуш, короче говоря, лицо кавказской национальности. Стоявшие неподалеку от него пристяжные тоже не вызывали особой симпатии, а весь его гортанный монолог можно было свести к нескольким фразам.

– Ты меня не знаешь, зато я тебя хорошо знаю, как знаю и то, что золото ты сдаешь Кудлачу, этому собачьему сыну. Я не буду сдавать тебя ни московскому следователю, ни его людям, которые шныряют сейчас по заводу, но за это ты будешь таскать золото уже не для своего пахана, а для меня и только для меня. Платить буду по двадцать пять процентов от номинала.

– Но ведь это же грабеж! – вскинулся было Мазин, и в этот момент тяжеленный кулак стоявшего за его спиной мордоворота бросил пленника на пол.

Когда он, оттирая с уголков рта кровь, снова взгромоздился на стул, Хозяин, как мысленно окрестил его Мазин, весьма назидательно произнес:

– Не в моих правилах резать головы курам, которые несут золотые яйца, но если ты пойдешь против меня… Короче, можешь не сомневаться в том, что я достану тебя в любом случае.

Мазин молчал, и Хозяин, видимо посчитав его молчание как согласие со сказанным, повелительно изрек, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Водки Ивану! – И добавил, словно зачитывал приговор: – Тебе вернут твою тачку и проводят домой, но предупреждаю…

– А слиток? – решился напомнить Мазин, на что Хозяин усмехнулся кривой, искаженной шрамом ухмылкой.

– Слиток, говоришь? А это плата за тот ущерб, который ты нанес моим людям. И моли своего бога, чтобы они сами не назначили свою собственную цену, вовек не расплатишься.

Домой Ивана везли на его «Опеле», и пока они пилили с городской окраины до Надречного района, Мазин решал вопрос, на фоне которого проблемы Гамлета с его «быть или не быть» могли показаться детской шалостью. Сидя промеж двух довольно крепких парней, судя по разговору – украинцев, он пытался сообразить, каким образом вышел на него этот паскудный Хозяин и откуда он знает, что Иван Мазин сдает золотишко Кудлачу. Но самое поганое – то, что сдал его кто-то из своих, из фабричных, и за ним все это время шла планомерная охота. Но кто?!

Однако еще более паршивым было для него то, что он находится под колпаком беспредельщика, о котором не знает совершенно ничего. А это значило, что у него полностью связаны руки, и попробуй он рыпнуться куда-нибудь или не выполнить требование Хозяина… О возможных последствиях даже подумать было страшно.

Он хорошо помнил, как в девяностые годы город почти задыхался от наезда московских и тамбовских, питерских и казанских, тверских и прочая, прочая группировок, каждая из которых желала урвать свой кусок золотого пирога. Они наезжали на заводское руководство, на простых золотонош и охранников, заставляя их работать на себя, а тех, кто артачился… На старом кладбище уже негде было хоронить убитых, и городские власти вынуждены были подыскивать место для нового погоста. И остановили этот беспредел не менты и даже не отцы города, имевшие свой процент с краденого золотишка, которое походя назвали черным, а Кудлач с Лютым, выбившие чужаков с воронцовской земли.

Подумав о Кудлаче, Мазин даже зубами скрипнул. С самого начала своей карьеры золотоноши он сдавал металл только Кудлачу и ни разу не пожалел об этом. И чтобы теперь переметнуться к хрен знает кому – это все равно что самолично намылить веревку и набросить ее себе на шею.

Глава 2

Хищение эталонного слитка золота высочайшей пробы не могло остаться незамеченным, и буквально за месяц до того момента, когда во Львове всплыл факт перепродажи этого слитка полякам, Следственным комитетом России было возбуждено уголовное дело и в Воронцово выехал следователь по особо важным делам Геннадий Михайлович Яровой. Местное руководство предложило ему на время командировки «упакованную» по всем параметрам явочную квартиру в элитном доме напротив памятника Ленину, который, как и в годы советской власти, все так же указывал своей кепкой в сторону светлого будущего, однако Яровой отказался, сославшись на «оперативную необходимость взаимодействия». Это глупейшее словосочетание он придумал лет десять назад, когда надо было освободиться от назойливого гостеприимства местных властей, и действовало оно вроде бы безотказно.

Насчет возможной утечки оперативной информации Яровой не беспокоился. Номера гостиниц, в которых ему приходилось жить неделями, проверялись не случайными людьми, а специалистами ФСБ. Короче говоря, командировка как командировка, если, конечно, не считать того факта, что прежде чем приступить к формированию следственно-оперативной бригады, он должен был получить вразумительный ответ на вопрос, который изначально не давал ему покоя. Столь крупное хищение высокопробного золота – это разовый случай или же здесь действует хорошо отлаженный канал утечки металла?