Сладостное безумие

Я с ужасом начал осознавать, что всё написанное в этой тетради неизвестным мне человеком в неизвестное мне время, происходит последнее время со мною!

Неужели это передалось мне как-то через энергетику мастерской, оставшейся от прежнего арендатора? Неужели теперь я сделался продолжателем его трагической судьбы и меня в скором времени ожидает умопомешательство?!!

Я с суеверным страхом отбросил от себя эту колдовскую писанину, и налил себе ещё одну порцию коньяка.

– Это нервы! Сейчас я выпью, успокоюсь и перечитаю всё «свежим взглядом», чтобы избавиться от колдовского наваждения.

Мои ладони согрели коньяк, коньяк согрел душу, душа укрепила нервы, и я отважно ринулся в вычитывание бушующего моря чужих страстей, одолевающих и мою душу, и уносящих её в стремнину под названием «сладостное безумие».

Это были и мои мысли, и мои чувства:

«Как описать красоту?

Это не дано знать ни писателям, ни поэтам. Художники, скульпторы и композиторы несколько ближе, чем писатели и поэты к описанию красоты, но и самым гениальным из них не удаётся передать того, что представляет собою не внешний облик, а его непостижимое умом Великое Волшебство. Именно Оно пленяет сердце, опьяняет разум, привязывает душу к тому образу, который является лишь источником Великого Волшебства.

Что толку в описании источника? Ну, опишите всеми средствами искусств, например, волшебную палочку. Разве это даст представление об очаровании волшебства, которое таится в ней под её наружной оболочкой?

Как мне описать ту женщину, в которую я влюблён?

С чего началось моё чувство к ней, для которого нет подходящих слов?

С первого взгляда на неё я был поражён не столько красотой её облика, сколько его необычностью. Шло время. Я путался в своих мыслях, безуспешно пытаясь разгадать непостижимую тайну её Великого Волшебства. Я с удивлением замечал, что этого её Великого Волшебства никто не видит, кроме меня одного. Даже сама эта женщина не понимает собственной красоты. Её смущают мои порывы, которые иногда мне не удаётся скрывать.

– Я никогда не видел таких красивых рук,.. – вырвалось у меня, когда она покидала наш офис.

Она искренне недоумевает:

– Да ну,.. у меня и маникюра на них нет…

И смотрит на меня растерянно, будто бы, и желая, и не решаясь поверить моим словам. А мне хочется схватить эти безумно красивые руки и осыпать их страстными поцелуями. А потом…

Да разве можно на этом остановиться, не сорваться, не пойти в разнос?

Нет! Уж лучше до этого не доходить!

И я сдержанно прикасаюсь губами к её пальчикам, покорно лежащим в моих ладонях.

Как я хочу писать её портреты!

Я вижу в ней новый стандарт золотого сечения. Он у неё во всём! В каждой клеточке её тела! В каждом её движении!

Как жалко, что ни в одном статическом положении невозможно запечатлеть того, чем переполнена её динамика, её пластика!

Я не буду писать её портреты. Как икона не может передать всего величия Бога, так и её портрет не в состоянии передать её Великого Волшебства».

Я дочитал до того места, после которого великолепная каллиграфия внезапно переходит в бессмысленные и неразборчивые каракули. Это проявление сильного приступа душевной болезни, которая в тот раз уже безвозвратно завладела моим предшественником не только по аренде мастерской, но и по мыслям, и по неукротимой буре чувств, которым нет наименования на человеческом языке.

Он её никогда не увидит

Ах, тоска!

Юрий Гаецкий «Миллион терзаний»

Видно, смысл его жизни остался где-то далеко позади…

Пауло Коэльо «Валькирии»

Он помнит дом, в котором она жила. Каждый рабочий день, проезжая мимо этого дома, он с грустью оглядывает его окрестности. Когда-то его сердце отзывалось на каждую красавицу:

– Это она! Моя Леночка!

Но всякий раз оно обознавалось, принимая горячо желаемое за действительность.

Где она теперь? Что с нею?

Телефонные звонки не проходят. Общих знакомых нет. Мир без неё опустел. Душа сникла. Жизнь утратила смысл. Он стал искать одиночества, чтобы отдаваться воспоминаниям о том светлом прошлом, где он виделся с нею и мечтал никогда с нею не расставаться.

В том светлом прошлом. День первый

Был обычный рабочий день. Клиентов не было, и можно было расслабиться. Кофе с коньяком, вялый обмен мыслями философско-беспредметного толка. Вскоре все, кроме Алексея, разошлись по своим поручениям: кто в суд, кто в милицию, кто в прокуратуру. Алексей остался дежурить на приёме граждан. Для него время праздного ожидания – это время стихов.

– Муза! Я жду тебя!

Он ещё раз убедился, что Бог есть, и что он милостив к мечтателям: Муза вошла прямо в сердце!

Когда она представилась, он впервые узнал, что у Музы есть человеческое имя «Елена». У Музы это обыкновенное имя было наполнено таким ярким, таким дивно искрящимся волшебством, что Алексей испытал «прозрение в ослеплённости». Она была ослепительно хороша! И в ослепительном сиянии её особенной (простой и естественной) красоты сердце Алексея прозрело в светлом и радостном чувстве. Что это было? Как можно разобраться в том стремительном калейдоскопе огней? Каким единственным словом можно это назвать? И все его чувства неслись к безграничному морю под названием «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!».

В том светлом прошлом. День второй

Алексей сокрушался:

– Дурак! Вместо того, чтобы быть максимально учтивым, ляпнул, чёрт знает что! Стыдно вспомнить! Муза умница. Она увидела всё с высоты такого разума… И приняла его помощь в её вопросе. Его помощь имела обычную для таких дел продолжительность во времени. И Алексей впервые в жизни возблагодарил нерасторопность судебной системы: «Да будет моё служебное общение с Музой Леночкой долгим-предолгим!».

Но всё рано или поздно кончается.

Общение перешло в рамки случайных встреч.

В том светлом прошлом. День последний

Леночка никогда не была его женщиной. Алексей называл её «Моя Леночка», именуя так свою мечту о ней, о том, чтобы однажды она стала его женой. Он чувствовал, что какая-то часть её души тянется к нему. Но её очень сильный аналитический ум удерживал её. И их души выстроились параллельными прямыми в плоскости Лобачевского, которые неизбежно пересекутся в бесконечности. …В вечности?

Всё могло бы срастись, если бы их судьбы не разбросали их вдаль от пересекающихся тропинок. Случайные встречи могли бы перерасти в систему, в нерушимую привязанность…

Как дороги теперь для Алексея их случайные встречи, в которых искрило ответное чувство Леночки.

Как горько позднее осознание:

– Дурак! Где была тогда моя решительность? Ведь это было время активных наступательных действий! Всё могло получиться!