Надоело говорить и спорить

Молодым людям, отправляющимся в поход, ничего не стоит, например, глубоко удивить пассажиров поезда таким сочинением:

Мы идем по Уругваю,
Ночь, хоть выколи глаза,
Но никто из нас не знает,
Скоро ль кончится гроза.
Только дикий рев гориллы
Нарушает в джунглях сон,
Осторожней, друг мой милый, —
Где-то воет саксофон…

Поется эта, с позволения сказать, песня на склонах Кавказских гор, в снегах Полярного Урала, в подмосковной электричке.

Кстати, об электричке.

Туристы, отправляющиеся в пригородном поезде на лоно природы, считают своей первейшей обязанностью оглашать окрестность песнопениями. А электричка полна народу: едут рабочие и служащие, едут дачники, рыболовы. И, пользуясь тем, что еще не введен штраф за публичную демонстрацию плохого вкуса, молодые любители путешествий хором начинают петь:

Я уходил тогда в поход,
В кавказские края,
Осталась дома банка шпрот,
Моя любимая.
Чтоб этот я прошел поход,
Чтоб жив остался я,
Пришли сюда мне банку шпрот,
Моя любимая.

Исполняется это произведение обычно под аккомпанемент залихватского гитариста, которому ноты не более знакомы, чем парикмахеру звезды в созвездии Волосы Вероники. А люди в поезде слушают. Слушают и вспоминают…

Я уходил тогда в поход,
В суровые края.
Рукой взмахнула у ворот
Моя любимая.

Война… Песня, которая пелась в землянках, в эшелонах, идущих на фронт, в партизанских отрядах… Хорошая, милая песня. Кто-то взял ее и испортил. И люди уходят в другие вагоны.

Туристы же продолжают петь: у них ведь еще в запасе отличная песня «Убит поэт»! И действительно, на мотив «Когда б имел златые горы» бессовестно распевается лермонтовское стихотворение. На этот же мотив поется «У лукоморья дуб зеленый». Просто диву даешься: откуда такая изобретательность?

В альпинистских лагерях иногда устраиваются вечера песни. Взрослые люди, образованные, начитанные, имеющие детей и занимающие солидные посты в учреждениях, громогласно утверждают следующее:

Я с детства был испорченный ребенок,
На папу и на маму не похож,
Я женщин обожал еще с пеленок,
Эх, Жора, подержи мой макинтош!

Я сам сторонник чистого искусства,
Которого теперь уж не найдешь.
Во мне горят изысканные чувства,
Эх, Жора, подержи мой макинтош!

Вслед за этим «опусом» знатоки русской словесности распевают песню про Одессу:

А гений Пушкин тем и знаменит,
Что здесь он вспомнил чудное мгновенье…

Из Новосибирска и Ленинграда, из Нижнего Тагила и Симферополя, из многих городов и сел нашей страны съезжаются люди в альпинистские лагеря на сборы и соревнования. Приезжают они туда наивными глупцами, усвоившими курс литературы в пределах школы или института и курс альпинизма по учебнику В. М. Абалакова. Уезжают же – всесторонне развитыми людьми, твердо знающими, в чем причина известности Пушкина и как формулируются основные принципы альпинизма.

Вот как обстоят дела с музыкальным бытом спортсменов. И все же было бы неправильно утверждать, что поются только такие песни. Теми же альпинистами написано немало привлекательных песен. Назовем некоторые из них: «Баксанская», «Барбарисовый куст», «Снег», «Рассвет над соснами встает». А вот, например, задушевная лиричная «Поземка»:

Ветер поземку крутит,
Звезды мерцают в тучах,
А впереди мигают
Далеких сел огни.

Где-то гармонь страдает,
Кружится снег летучий
И серебром ложится
Около нашей лыжни.

Эти песни всегда поются с увлечением. Но беда в том, что их никто не пропагандирует. Печатаются изредка спортивные песни, написанные профессиональными композиторами. Но их почти не поют. Вернее, они сами не поются. Как правило, мелодии их маложизненны, а в стихах лишь формально рифмуются те или иные спортивные лозунги. И никто до сих пор не позаботился о том, чтобы как-то распространять лучшие песни, созданные самими спортсменами.

Этот фельетон написан против пошлости и безвкусицы, пустившей довольно глубокие корни в песенном спортивном быту. Но дрянные песни не искоренишь статьями и разговорами. Их можно искоренить только другими песнями – хорошими.

1959

Автор песни

Рассказ

Василий Николаевич проснулся оттого, что снизу шел густой табачный дым. «Опять курят», – подумал он и недовольно повернулся на другой бок. Но заснуть ему так и не удалось.

За окном темнела оренбургская степь. Поезд с синими огнями ночных лампочек летел сквозь марево рождающегося утра.

В одном купе с Василием Николаевичем ехали альпинисты. Беспокойная это была публика! Обедали они, например, так: привязывали к потолочному вентилятору веревку, на нее подвешивали ведро с помидорами, клали на стол соль, две буханки хлеба и поочередно брали помидоры из болтающегося ведра. И были страшно довольны. А что хорошего? Ни пройти, ни проехать. После обеда альпинисты укладывались на свои полки и молодецки храпели до вечера. Вечером, когда всем нормальным пассажирам надо бы на покой, они просыпались, доставали гитары, пели песни, рассказывали какие-то смешные, на их взгляд, истории, словом, до утра мешали спать.

Василий Николаевич вздохнул и сам было потянулся за папиросой. Неожиданно раздались аккорды гитары и кто-то негромко запел:

Где снега тропинки заметают,
Где лавины грозные гремят…

Василий Николаевич прислушался. Ему вдруг стало не по себе. «Не может быть, – подумал он. – Не может быть!» А молодой голос продолжал:

Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Помнишь гранату и записку в ней
На скалистом гребне для грядущих дней…

Василий Николаевич спрыгнул с полки и вышел в пустой коридор. Сонная степь проносилась за окнами вагона. Глухо стучали колеса. А из приоткрытой двери купе звучала песня.

Василий Николаевич закурил и прислонился виском к холодному стеклу…