Второй шанс

Последующие десять минут полной концентрации ничего не принесли.

Мало того, разгадка не пришла и в последующие три дня. Настолько сложной и заковыристой оказалась. Но это нисколько не мешало размеренной текучке дел. Тем более что обещанный помощник-стажёр пока так и не добрался до села. Что не столько нервировало, сколько успокаивало. Хлопотливая перепись населения откладывалась, а там, глядишь, и вовсе будет похоронена начальством.

На четвёртый день Игорь Леонидович вновь засел у себя в кабинете и продолжил свою поисковую нирвану. А в аккурат за два часа до обеда и принесла нелёгкая посетителя, сбившего весь рабочий настрой. Вернее, посетительницу, от которой никак не открестишься. Она и не стучала, сразу по-хозяйски дверь открыла и подошла к столу со словами:

– День добрый, Леонидыч! Хорошо, что тебя застала, и так еле хожу… – она шумно уселась на стул, вытягивая уставшие ноги, а рюкзачок поставила на пол. – Не застала бы, пришлось бы тебя к себе приглашать, оставив записку. Но раз ты на месте…

Прасковью Козыреву участковый знал хорошо. И хоть выглядела она мило и считалась местной долгожительницей, относился к ней двояко. Преклонялся за прошлые заслуги, но сильно её недолюбливал за нынешние фокусы. Вредная старушенция, въедливая, своего не спустит и правды добьётся, несмотря на дряхлую внешность типа: «Упаду – не встану!»

«Опять небось на незаконных порубщиков жаловаться пришла? Возле леса живёт, излишней дальнозоркостью страдает и повышенной совестливостью. Раньше, пока поживей была, чуть не каждый день прибегала. Коза!.. И вот как ей объяснишь, что сельчане не от хорошей жизни за топор берутся? Не у всех ведь пенсии повышенные, которых и на ремонт дома хватает, и на уголь привозной».

Но пролетавшие в голове мысли участковый попытался упрятать поглубже и улыбнулся поприветливей.

– И тебе хорошего дня, Григорьевна! – обращался специально на «ты», копируя её же обращение к нему. – С чем пожаловала? Как и все остальные бабки, на почтальона жаловаться?

– Бабки? – посуровела гостья. – А ты себя уже в престарелые дедульки записал? – Участковому недавно стукнуло уже шестьдесят четыре.

– Вот и я к тому же, – притворился восторженным Горбушин. – Ты вроде меня на несколько лет старше, а выглядишь, словно тебе только шестьдесят стукнуло. Никак молодильные яблочки у себя в саду стала выращивать? Хе-хе!

Нехитрый комплимент удался на все сто. Если не больше. Старушка прикусила губу и вроде даже как покраснела. А уж пыл её воинственный сразу угас. Как говорится, ласковое слово и от участкового приятно. Это так он сам поговорку трансформировал и никогда о ней не забывал. Руководствовался ею, так сказать.

Гостья стала поприветливей.

– Да бог с ним, с почтальоном, нам, пожилым, уже и недели одним днём кажутся. Тут такое дело… Внучатая племянница ко мне с сынишкой своим приезжает на днях, а меня ейный муж в город заберёт, чтобы за младшим правнуком приглянула…

«Во бабка даёт! – удивлялся мысленно Горбушин. – Это за ней пригляд да присмотр нужен, а она поверила, что ей правнука доверят. Наивная…»

– Ну а они здесь по двум причинам останутся, – продолжала посетительница, – даже по трём. За домом присмотреть надо и урожай собрать. А самое главное, сынишку ей подлечить надо свежим воздухом и парным молочком. Соседка-то моя предложила у неё хоть вёдрами брать.

– Знаю, сейчас многим некуда молоко девать. А молокозавод так и не открыли, обещают только…

– Ага! Как и сыродельный комбинат закрыли да на металлолом разворовали! – опять стала заводиться Козырева, вспомнив о производстве, в которое вложила душу и которое развалилось после её ухода на пенсию. – А ты так ни одного вора в тюрьму и не посадил!

На это справедливое обвинение участковому крыть было нечем. И никакие комплименты или добрые слова здесь не помогли бы. Да и как сажать чиновников, которые всё делали по закону и всё списывали, строго придерживаясь каждого параграфа? Да и не на его участке производство находилось, а в ближайшем посёлке городского типа. Там своя группа пильщиков народного добра работала, не подступишься.

Но в итоге на прилавках магазинов не стало отменного «Козыревского» сыра и творога, а простым людям некуда стало сдавать излишки молока. А это в свою очередь сказалось на демографии села.

Сейчас-то любое производство открывай, хоть личное, хоть кооперативное. Да не осталось никого из желающих. И мастера все повымерли. А уж оборудования дорогого тем более никто не предоставит под божеские выплаты. Вот и пропадало целебное молоко, вот и закупались втридорога сыры за рубежом, покрытые плесенью, напичканные эмульгаторами и ядовитыми химикатами, зато в яркой упаковке.

А всё прекрасно понимавший Горбушин сам готов был биться головой об стенку, глядя на создавшуюся безвыходную ситуацию. Только вот утерянного не восстановить и время вспять не повернуть. Поэтому на прозвучавшие обвинения участковый лишь уныло проворчал:

– Григорьевна, не трави душу… А то опять в запой уйду!

– Эх вы, мужики называется, – взгрустнула старушка. – Только и знаете, что в запой нырять с головой. Нет чтобы порядок в селе навести, – опять шумно вздохнула и вернулась к прежней теме: – Вот и будет моя внучка своего сынишку лечить. А попутно, раз уж на месяц цельный, а то и два тут останется, будет мои записи изучать да по ним сыры делать. Экспериментировать. Чтобы попрактиковаться, так сказать, да знания нашего рода перенять.

Участковый наморщил лоб, припоминая:

– А ведь в самом деле у тебя сарай есть, который лучше дома отапливается и тепло держит… На продажу будет делать?

– Нет, только для себя! – заявила Прасковья категорически. Но тут же лихо, заговорщицки подмигнула: – Ну и для своих людей. Для самых полезных… За полцены. Только с одним условием: уж ты, Леонидыч, проследи да присмотри, чтобы внучку с правнуком никто не обидел. И сам в обиде не останешься.

Горбушин согласно закивал, сглатывая невесть откуда скопившуюся во рту слюну. Двадцать лет прошло, а до сих пор помнил он ароматные, тающие на языке сыры Лучезарного сыродельного комбината, на котором Козырева долгие годы была бессменным и последним директором. Будь его воля, имей он средства, отстроил бы комбинат заново и на руках эту старушку носил в цеха и сыроварни. Лишь бы она поток продукции возобновила, лишь бы за собой в могилу древние секреты не унесла.

О новых рабочих местах и всплеске развития животноводства на местных пастбищах и роскошном чернозёме и говорить не приходилось. Хотелось! Но…

– Не переживай, Григорьевна, присмотрю за твоими! А уж коль небольшое производство наладят да сбор молока пойдёт, то заставлю скрепером дорогу к тебе выровнять да щебнем подсыпать.

– О-о! – предстоящий подвиг Козырева сразу оценила. Хорошо представляла, чего будет стоить участковому подправить дорогу к чёрту на кулички. Причём ради одного, пусть и добротного, поместья. – Но ты уж так сильно рот на большое производство не разевай. Внучка самый минимум продукции делать сможет. Почитай она и пойдёт в уплату за молоко… да нужным людям. Сам понимаешь, что в сарае много не сделаешь – ни дров, ни угля для прогрева не напасёшься.

– Понимаю…

– А чтобы некие формальности соблюсти, мы сейчас с тобой нужные бумажки напишем! – Бывшая директор знала, о чём говорит, у неё на комбинате всегда бухгалтерия велась выше всяких похвал. – Ты ведь у нас имеешь право подписывать нужные документы как нотариус, вот сейчас всё и оформим.

Оказалось, что у неё уже и все бумаги с собой принесены. А среди них и доверенность на право продажи дома, и дарственная, и прочие, казалось бы, мелкие, без особой важности бумаги.

Через час, когда всё было подписано, заверено и украшено печатями, Игорь Леонидович вытер трудовой пот со лба и откровенно признался:

– Ты, Григорьевна, страшней иного прокурора будешь! Столько бумаги перевела!

– Зато теперь спокойно помирать могу. И дом в хорошие руки передала, и внучку любимую наследными знаниями оделила, и судьбу сразу нескольких человек улучшила. Да и правнучек здесь быстро оклемается, своей матери помогая да будучи к делу пристроен.

– А справится внучка-то? – оставались ещё некоторые сомнения у Горбушина. – Да и не помню я её в лицо-то.

– Правильно, её почитай тут все двадцать лет и не было, с малолетства самого. Но тебя-то она помнит хорошо, сразу опознает. Память у неё на лица, как и у меня, – великолепная. А чтобы ты её с кем не спутал, вот, глянь на её фотографию.

Пока участковый присматривался да цокал от восхищения языком, Прасковья тоже нахваливала красавицу.

– Да и как ей не справиться с сыродельной наукой, коль она уже давно этому делу обучается? Можно сказать, напоследок решила мои особые секреты прознать да поэкспериментировать с ними. Потом собирается на одном крупном заводе главным технологом работать…

– Где именно?

– Рано говорить, кабы не сглазить! – и Козырева показательно перекрестилась. Только вот глаза её при этом смотрели озорно и глумливо. Скорей на публику работала.

Но с другой стороны, раньше времени новое место работы оглашать даже нескромно как-то. Поэтому Игорь Леонидович лишь вздохнул, разбирая копии документов на три стопки, и признался:

– Хотелось бы твою внучку увидеть директором заново восстановленного комбината… Да где такого спонсора взять?.. Эх! – и добавил с горьким цинизмом: – Жизнь бесова, нас —…все, а нам некого!.. Ладно, забирай… Вот эта папочка – твоя личная. Эта – твоей Ляльке.

В последнюю положил и фотографию внучки, чтобы не перепутались. Но при этом вспомнил о недавно прозвучавшем хвастовстве Козыревой. Мол, все лица помнит, старая клюшка. И решил попробовать. Тем более что ничем не рисковал.

Достал из стопки фотографий одну, с физиономией Наркуши, и положил на стол.

– Тебе этот тип не знаком?

Старушка опять достала очки, рассматривая фото вблизи.

– Или, может, видела где в последнее время?

– Хм! – напрягалась Прасковья, уже и за кончик носа себя пощипывая. И вдруг выдала: – В последнее время… не видела. А вот лет пять назад…