Хождение за тридевять веков. Торговый гость из будущего

И в самом деле, кроме арбалета, никакого другого оружия у Михаила не было.

Он подобрал саблю, покрутил ее в руках. Куда ее девать? За пояс заткнуть – так и сам обрежешься ненароком.

Морщась от отвращения и сдерживая рвотные позывы, он перевернул татарина, расстегнул на нем пояс, к которому были прикреплены ножны, перепоясался и вложил в ножны саблю.

И вот, сабля-то теперь есть, да как ею работать в бою?

Видел он как-то по телевизору спортивный поединок на шпагах. Скорость такая, что за кончиком шпаги уследить невозможно – только на замедленных повторах.

Михаил чувствовал, что у него огромный пробел, дыра огромная в познаниях. Мысленно Михаил дал себе слово, что если ему удастся выбраться живым из монастыря, он возьмет несколько уроков владения холодным оружием у опытного воина. Мастером, конечно, он не станет, но хоть защитить себя сможет. Пацифистом быть хорошо, но только до определенного предела. И сейчас здесь, в монастыре, он бился не столько против степняков, сколько за свою жизнь.

Татары, потеряв несколько человек убитыми, прекратили атаку и отошли от стен монастыря.

– Нам бы еще день-два продержаться, – подошел к нему монах, зарубивший топором татарина. – Басурмане – они какие? Набежали, нахапали трофеев, повязали людей в полон – и назад, в степи, пока войско наше не подошло. В открытом бою воевать они не любят, потери большие. У монастыря их уже с десяток полегло. Могут уйти, пограбить и пожечь села и деревни – там трофеи проще взять. Тебя как звать-то?

– Михаил.

– А меня – Данила, послушник я.

– А я с судна. Купец наш погиб, и половина команды тоже.

– Видел я. Только и команды твоей тоже нет, один ты остался.

– Не может быть!

Поскольку татары атаки прекратили, монахи и послушники снимали со стен убитых и сносили их к лабазу. Все верно. Четверо в черных подрясниках, монастырские, и трое – в цивильной одежде, из его команды.

Плохо для Ильи закончилась покупка ржи. Плыл бы себе по Оке мимо Переславля и монастыря – небось в живых бы остался. Да и кто может знать свою судьбу? Один Господь!

Злопакостные татары решили, что если они не могут взять трофеи в монастыре, то его следует сжечь дотла, и принялись метать зажженные стрелы. Стрелы падали на землю, где не могли причинить вреда, на крыши. Это уже было хуже, поскольку крыши были крыты деревянными плашками.

Монахи полезли на крыши, чтобы предотвратить пожар. Снизу им подавали ведра с водой, и они заливали горящие стрелы и кое-где уже начавшие тлеть деревянные плашки.

Теперь большая часть монастырских боролась с огнем, на стенах остался Михаил и шестеро послушников. Михаил не упускал случая подстрелить татарина, если тот неосторожно приближался к монастырским стенам.

Один из татар решил поджечь ушкуй, побежал к нему с факелом и уже успел взобраться до середины трапа, как Михаил всадил ему в спину болт. Татарин вместе с факелом рухнул в воду.

Факел зашипел и погас, а тело убитого, отягощенное железом – кольчуга все-таки, шлем, сабля и нож, вместе взятые, весили немало, – пошло ко дну, пустив воздушный пузырь.

Татары опасливо потолкались по берегу, но в воду за убитым никто не полез. Конечно, степняки плавать не умеют, к тому же на них доспехи – побоялись, что сами пойдут на дно.

Видя, что попытки зажечь монастырь безрезультатны, татары сели на лошадей и поскакали прочь.

– Вот паскудники, к Зачатьевскому монастырю направились, – заметил Данила.

– Отобьются, – махнул рукой Михаил. – Мы же отбились.

– Монастырь-то женский! Известить бы их как-то надо!

– Точно! Я к настоятелю побег!

Вскоре с колокольни раздался частый, тревожный звон. Его должны были услышать в соседнем монастыре и успеть хотя бы закрыть ворота. Селяне в окрестных деревнях тоже могли иметь время схватить детей и увести их в леса. По лесам татары не шастают, в лесу разгона для конницы нет, да и лошадь может ногу сломать, попав в барсучью нору.

А через несколько минут издалека донесся ответный колокольный звон. Зачатьевский монастырь подавал знак, что сигнал услышан, понят.

– Воздадим хвалу Господу, что он отвел беду от монастыря, уберег братию.

Монахи и послушники направились в храм Рождества Пресвятой Богородицы, преклонили колени.

Седобородый старец оказался настоятелем. Он остановил Михаила у входа в храм.

– Ты православный ли, муж храбрый?

Михаил молча вытащил из-за ворота крестик на цепочке. Настоятель впился в него взглядом.

– Проходи.

Михаил встал за монахами. Кто он здесь? Чужак! Когда крестились все, крестился и он, отбивая поклоны. После молитвы показалось, что на душе просветлело как-то.

Монахи обмыли погибших, одели в чистые одежды и стали рыть в углу монастыря братскую могилу. Здесь уже было небольшое кладбище. Кто-то из проживавших здесь ранее монахов почил своей смертью, другие погибли при защите монастыря.

На обряд отпевания Михаила не допустили. Вроде слышал он от кого-то, что монашествующих отпевают по особому чину.

После похорон монахов, послушников и членов команды монахи поднялись на стены и доложили, что врага не видно. Только тогда настоятель разрешил отворить одну створку ворот. Рядом с ней встали двое вооруженных монахов. Еще трое, в том числе и Михаил, вышли из монастыря. Надо было по христианскому обычаю предать земле Илью и четверых из судовой команды.

Убитых брали по двое, а один осматривал окрестности, был в дозоре – ведь татары могли внезапно вернуться.

После того как все тела оказались за монастырскими стенами, послушник Данила и Михаил обошли убитых татар, коих числом насчитали двенадцать. Они сняли и отнесли в монастырь оружие погибших, потому как оно могло пригодиться в дальнейшем самим монахам, да и стоило железо дорого, можно было выгодно обменять его на что-то нужное.

Дотемна они едва успели отпеть и похоронить членов судовой команды. Монахи, а глядя на них, и Михаил, обмылись из бочек с водой и сели за поминальную трапезу. После боя и последующего рытья могил все устали, и настоятель это понимал. Он выставил двоих караульных на стенах, а остальным разрешил отдыхать, предупредив, однако, чтобы к заутрене все были.

– Данил, возьми к себе в келью Михаила, я вижу – меж вами приязнь.

Данила склонил голову.

Спать они улеглись на жестких ложах, но Михаил уже привык – спал же он на досках палубы целый месяц.

Уснули мгновенно. Утром его растолкал Данила.

– Темно же еще, – вздохнул Михаил.

– Вставай. Пока умоешься, а там и на заутреннюю службу пора.

Пришлось вставать, ведь недаром говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

После молитвы скромный завтрак – хлеб и квас.

Настоятель подозвал к себе Михаила: