Грааль? Грааль… Грааль! Я – ключ

«Скоро» пришло через пару часов. Егор отключился по непонятной причине, а когда пришел в себя, напротив, ничком, лежал в забытьи субтильный бледнокожий блондин лет 20. «Пацан совсем». – подумал Егор. – «Зачем таких берут?».

Незнакомец пошевелился. Егор подобрался, вспомнил себя на его месте. «Тут надобно поаккуратнее. Не напугать, подготовить. Первый день – самый тяжелый в эмоциональном плане». Глубоко вздохнув, он произнес ровным, мягким, располагающим голосом:

– Привет дружище. Ты в порядке?

Новичок открыл глаза, посмотрел на него, потом на себя, вскочил ошарашено, стыдливо прикрывая ладонью причинное место, лицо его стало ярко-пунцовым.

«Ну, сейчас начнется», – Егор вспомнил себя в подобной ситуации.

Парнишка поднял голову, огляделся по сторонам. Его лицо стало стремительно бледнеть:

– Что это? – прошептал он. – Где я?

– Тише парень, успокойся. Я все объясню.

– Что вам от меня надо?! – крикнул новенький и сделал шаг назад. Голос его сорвался. – Я требую объяснений!

– Остынь. Разве не видишь, я такой же пленник, как и ты, только нахожусь здесь немного дольше.

– Почему мы голые?

Егор внутренне кисло усмехнулся: «Ну, все в точности как в прошлый раз. Странно, как такой молодой, может быть оторванным от социальной жизни?».

Что-то с гостем было не так. Егор бросил беглый взгляд на прибывшего: полупустой блуждающий взор, дряблые мышцы, на бледно-синюшной коже в области локтевых сгибов и предплечий россыпь буроватых следов от многочисленных инъекций. «Ого, а вот и ответ на мой вопрос. Будем ждать ломки, доходяга».

Но ломки, как таковой, не последовало. Видимо благодаря таинственному целительному воздействию на здоровье постояльцев, новый пациент клиники «Аквариум» прошел ускоренный курс чистки организма и детоксикации, пережив лишь легкую часовую трясучку.

Гостя звали Вадим. Человек нелегкой судьбы. Бывший детдомовец, не помнящий своих родителей. Ни близких, ни крова, ни профессии. Типичный маргинал, коих немало в любом мегаполисе.

Диалога не получалось. Говорить в основном приходилось Егору, он старался ввести новичка в курс дела, подготовить, адаптировать. «Эх, Вадик, Вадик. Нелегко будет твоему новому соседу, когда я уйду. Консультант-протектор из тебя никудышный».

Дни тянулись скучно, медленно, разительно контрастируя с быстротечным временем счастливого «сожительства» со Станиславом Михайловичем.

Пару раз, правда, Егору удалось разговорить бывшего молодого наркомана.

Однажды, плюнув на приличия, он, поколебавшись, все же задал соседу неудобный вопрос:

– Вадим, а скажи откровенно, что тебя привело к наркотикам?

Парень заметно ощетинился, напрягся. Было видно, что внутри у него происходит тихая борьба: послать наглого собеседника куда подальше, или все же, ответить откровенно. Неизвестно, какая мелочь помогла перевесить чашу весов, возможно полная изолированность товарищей по несчастью, экстремальность ситуации, неопределенность грядущего дня, а может просто синдром попутчика, которого ты никогда больше не встретишь в жизни, но Вадима прорвало:

– Что привело? А ты поставь себя на мое место. Всю жизнь, сколько себя помню, я был один. Всегда! Другой бы давно уже ввинтился в подходящую кампашку, устроился бы в жизни поудобнее, и коптил бы небо потихонечку: с таким стартом, как у меня, многого не добьешься, но можно обеспечить себе сносное существование, тихое и спокойное. Многие наши, детдомовские, так и живут. Устроились, пригрелись, обзавелись худо-бедно каким-никаким жильем, семейками, профессией, даже хобби. Я так не могу! Они все другие, понимаешь? Я им чужой, не по крови, а в принципе. Они меня не понимают, я их не разумею. Я среди них, как сопля в майонезе. Я их ненавижу. Они – толпа, быдло. Только представь: ты вообще чужой по этой жизни, нет ни одного близкого тебе человека. Я не родственника имею в виду, о них я и не мечтаю, а просто, близкого по духу, банально понимающего тебя и твои стремления. Подумай, нужна ли мне была такая жизнь? Вот и стал потихонечку от нее уходить. Сначала травка, потом, что пожестче. А теперь назад пути нет, да я и не хочу. Ты думаешь, я дурак? Думаешь, не понимаю, куда качусь? Все я прекрасно понимаю, да только по мне лучше уж так, чем тухнуть в этом болоте вместе с ними. Они ж для меня совсем иные, как инопланетяне, – юноша прерывисто, со всхлипом вздохнул, судорожно обхватил себя руками. – Да что тебе говорить, все равно не поймешь.

– Вот я тебя как раз и пойму Вадик. В этом смысле я такой же, как и ты. Больше скажу: другие сюда не попадают. А по поводу: «качусь вниз, назад пути нет…», ты не волнуйся. Здесь тебя вылечат, причем легко и безболезненно. Ты уже заметил, терапия началась. Точнее реабилитация. Держись.

Егор задумался. А ведь и, правда. Когда он слушал откровенный рассказ Стаса о своей судьбе, он постоянно ловил себя на мысли, что биолог говорит не о себе, а о нем. Егор, тоже с детства ощущал свою особость, инаковость, Он тоже, где бы ни находился, всегда был в стороне, вне общества. Вот и вырисовывается еще один критерий отбора. Неведомые «хозяева» выбирают изгоев общества, «лишних» людей, не похожих на остальное большинство.

Его раздумки прервал сосед:

– Толку-то от этой реабилитации. Что с нами дальше будет?

– А вот этого я не знаю. Но, могу сказать почти наверняка: мы им нужны, гробить просто так они нас, пожалуй, не будут. Время покажет, главное верить.

Парень задумался.

Так и проходили эти дни. Чаще в молчании. Юноша вел себя замкнуто, а Егор иссяк, устал навязывать свою помощь-поддержку. Не стоит делать то, чего от тебя не хотят. Они часами сидели без общения, размышляя каждый о своем. А подумать было о чем.

Георгий понимал, что таинственные похитители готовят их для какой-то неизвестной ему цели. Но неопределенность положения, плюс избыток свободного времени, навевали разные и не всегда благостные мысли.

В последнее время он часто стал задумываться о «вечных» вопросах. Что есть смерть, конец, небытие, или начало новой жизни? Существует ли Бог и если да, то каков он? Вопросы, на которые не получишь ответа, во всяком случае в этой жизни. Но поразмышлять-то никто не запрещает. Он попытался припомнить пять знаменитых доказательств бытия Бога того самого «брата-дикобраза»[2 - «Брат-дикобраз» – Прозвище известного средневекового итальянского философа и теолога Святого Фомы Аквинского, сформировавшего пять доказательств бытия Бога (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D0%BE%D0%BC%D0%B0_%D0%90%D0%BA%D0%B2%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9#5_.D0.B4.D0.BE.D0.BA.D0.B0.D0.B7.D0.B0.D1.82.D0.B5.D0.BB.D1.8C.D1.81.D1.82.D0.B2_.D0.B1.D1.8B.D1.82.D0.B8.D1.8F_.D0.91.D0.BE.D0.B3.D0.B0_.D0.A4.D0.BE.D0.BC.D1.8B_.D0.90.D0.BA.D0.B2.D0.B8.D0.BD.D1.81.D0.BA.D0.BE.D0.B3.D0.BE), данное ему современниками за остроту его аргументов (прим. автора).], о которых он как-то читал, но смог вспомнить только одно: все живое и неживое в мире целесообразно, а значит, существует некая высшая сила, которая полагает цель для всего, что есть в мире. Убедительно, но слишком абстрактно. «Разумеется, абстрактно. Так и должно быть. Разве можно привести конкретные доказательства существования абстрактного сверхсущества?».

Он вспомнил попытку-аргумент исчезнувшего Станислава Михайловича привести косвенное свидетельство существования Абсолюта. Как там у него? «…бессознательное императивное стремление большинства нормальных людей не творить зла без необходимости. Данное поведение нелогично, т.к. не приносит пользы индивиду и, поэтому, не могло быть закреплено естественным отбором. Значит, это даровано свыше». По другому – никак.

«Не может быть, чтобы Его не было!», – подумал он, – «Жизнь, тоже доказательство, точнее – происхождение жизни. Ну не могу я представить, чтобы даже самая захудалая живая клеточка возникла сама по себе, без внешнего воздействия. Да и Стас, помнится, говорил, что в современном научном сообществе нет ни одной мало-мальски стройной теории происхождения жизни на Земле или где-то еще. Ну не знают ученые, как она возникла, и все тут. А если мы не знаем ответ на вопрос, нам помогает „бритва Оккама“[3 - Бри?тва Оккама (иногда «лезвие Оккама») – методологический принцип, получивший название от имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма Оккама (Ockham, Ockam, Occam; ок. 1285 1349). Принцип «бритвы Оккама» состоит в следующем: если некое явление может быть объяснено двумя способами: например, первым – через привлечение сущностей (терминов, факторов, фактов и проч.) А, В и С, либо вторым – через сущности А, В, С и D, – и при этом оба способа дают идентичный результат, то считать верным следует первое объяснение. Сущность D в этом примере – лишняя: и её привлечение избыточно (прим. автора).], т.е. продвижение к истине через наиболее простое и логичное объяснение из имеющихся. Следовательно, Высшая Сила существует».

Вроде бы все логично. Но на память приходит маленькая ложечка «дегтя»: мысль Фрейда о том, что, говоря упрощенно, человек выдумал Бога для того, чтобы было не так страшно жить, понятие Бога для социума выполняет ту же функцию, что защитник-отец для сына. Да, весьма убедительно.

«Эх, поди, тут разберись. И вправду – вечный вопрос».

Егор вздохнул, погружаясь в дальнейшие размышления. В последнее время в голову часто приходила мысль о смерти, о том, есть ли что дальше, на той стороне? Так, абстрактно, как о чем-то далеком, не угрожающем, но, мысль не уходила, крутилась неотвязчиво, как комар. «Какой смысл думать о том, чего не знаешь совершенно? И наверняка не узнаешь в этой жизни».

Однако у него уже был жизненный опыт мимолетного касательства этого вопроса. Он вспоминает. Веселые годы раннего студенчества. Ему 19 лет. Ноябрь. Прямо из холодной, не отапливаемой общаги, он попадает в клинику. Диагноз врачей: крупозная пневмония. Первый день пребывания в стационаре. Смотрит вокруг: высокий, ослепительно белый потолок с одиноким матовым плафоном в центре, глянцево-поблескивающие, выкрашенные растрескавшейся масляной краской стены тускло-зеленого цвета, два ряда пустых заправленных металлических коек. Он лежит в палате один: все пациенты ушли в столовку, обедать. Ему нельзя, он лежачий. Остывающий обед стоит рядом, на тумбочке, но есть совершенно не хочется. Чувствуется смертельная слабость, внутри пугающее состояние дискомфорта, переполнения. Сердце часто-часто трепыхается в груди, вот-вот выскочит, в ушах пульсирует. На коже липкая, холодная испарина. Страшно мутит. Изнутри исподволь поднимается паника: «Я сейчас умру!». Хочется позвать на помощь, но рядом никого, а голоса нет. Напрягая остатки сил, он с трудом садится на кровати, спускает ногу на холодный корявый линолеум, делает первый шаг, второй, открывает дверь, выглядывает в коридор. Вот он, сестринский пост, за столом полноватая, надменно-неприступного вида сестра в несвежем, распахнутом халате. Но она не видит его, погружена в сортировку медикаментов. Он силится крикнуть – безрезультатно, делает еще шаг и… забытье.

Он не ощущает себя совершенно. Тела нет, только осознанное «Я». И бесконечная пустота вокруг. Нет никакого темного тоннеля, света в его конце, нет ангелов, райской музыки, других, так часто описываемых в подобных ситуациях явлений. Только чистейшая насыщенная синь. Его окружает, обволакивает темный индиго. Звонкая синева не пугает, она беззвучно поет, пронизывает. Ему хорошо. Чувствуется невыразимое, флегматичное блаженство.

Так продолжается очень недолго. Он приходит в сознание на кровати. Вокруг суетятся медики, что-то говорят, проводят манипуляции. Он бестолково озирается, осознавая себя в этом мире, но в памяти вновь всплывает глубокая чистая синева и состояние тихого счастья.

Все закончилось благополучно. Его вылечили. Но еще пару лет он ловил себя на странной иррациональной фобии этого цвета. Он боялся индиго, избегал его почти инстинктивно.

Егор мысленно усмехается. Теперь все позади. Как там у Соломона: «Все проходит». Сейчас ему этот оттенок даже нравится.

День близится к концу. Мысли путаются. Он вытягивает ноги, с удовольствием осязая спиной нарастающее мурлыканье теплого мохнатого пола, и засыпает.

13

Ровная-ровная бескрайняя ширь вокруг, ни единой зацепки для глаза, все пусто до горизонта. Все покрыто девственным слоем белого с легкой синью снега. И без того гладкую поверхность земли облизывает легкая поземка. Мелкая, колючая снежная пыль несется справа налево, лаская воздух, заволакивая горизонт. Холод не беспокоит, он одет в теплую парку с меховым капюшоном, толстые кожаные штаны мехом наружу и уютные унты. Зябкий ветер ласкает правую щеку, резко отдавая аммиаком, но дыханию это не мешает.

Кругом ночь. Небо черное, неземное, украшенное совершенно незнакомыми созвездиями. Спереди справа из-за горизонта выглядывает огромный туманный полукруг небесного тела, занимающий, наверное, восьмую часть видимого небосвода. Диск незнакомой планеты сплошь расцвечен параллельными дымчатыми полосами различных оттенков серо-желтого цвета. Бледная нависающая туша небесного тела имеет унылый, тусклый вид, ее присутствие на небе давит, гнетет, тревожит. «Наверное это газовый гигант, очень похож на Юпитер, только без большого красного пятна», – он поворачивает голову влево и видит над горизонтом две маленьких, с копеечку, белесых луны, рядышком друг с другом. – «А я, судя по всему, нахожусь на одном из спутников этой планеты».

Он делает шаг вперед и обнаруживает, что стоит на лыжах. Не легких спортивных, а коротких, широких, тупоносых лыжах, тех самых, на которых сибиряки ходят зимой на охоту. Не раздумывая, идет вперед, все дальше и дальше. Колючий ветер дует и дует. Его порывы усиливаются. Поземка, кажется, достигает неба, видимость ухудшается. Путь продолжается, в ушах мерный гул пурги, он успокаивает, усыпляет. «Так и заснуть на ходу недолго. Ха, заснуть во сне, это было бы интересно».

Неожиданно ветер резко стихает. Видимость заметно улучшается. Он осматривается. В картине бесконечной девственной равнины появляется новая диссонирующая деталь. Далеко впереди темнеет выбухающая над горизонтом полоса. Что это, холм, гряда растительности, может какое-то сооружение?

С удвоенной энергией он пускается вперед. Движется быстро – пурга уже не мешает. Усталости нет, только жажда движения и любопытство. Вот странное образование уже рядом. Глаза его округляются.

Перед ним, возвышаясь метров на тридцать и раздаваясь в длину, наверное, на полкилометра, лежит огромное живое существо. «Что это? Червь, моллюск?». Нет никаких выступающих частей, только единая угольно-черная масса. В некоторых местах, из-под подошвы чудища, сопровождаемые пыхтящими звуками, изредка вырываются струи горячего пара, вздымая легкую снежную муть. «Пожалуй, это головной конец монстра», – заключает он, видя вверху, над собой, на черном выпуклом, лишенном складок окончании тела, единственный огромный, круглый, рыбий глаз медового цвета, вооруженный тремя зрачками. Огромное око сочится густой голубоватой слизью, которая крупными тягучими каплями сползает вниз по аспидному глянцу. Из тела существа доносится ровное умиротворяющее урчание, прерываемое редкими вздохами.

Он идет вдоль тела существа, идет долго. Достигнув середины туши, замечает в ее нижней части, на уровне земли, огромный уродливый нарост. Приблизившись к нему, с омерзением делает шаг назад. Нарост медленно пульсирует, колышется, открывая зияющую полуметровую рану с гниющими краями, в которой гадко шевелятся, кишат огромные, с сардельку размером, покрытые слизью черви грязно-лососевого цвета.